Разрешаю любить или все еще будет - Петр Сосновский

Кустиной, — есть еще места — мягкие. Разбирай — поторопись.

Я и опомниться не успел, ко мне на колени уселась Юлия. Ната со злостью посмотрела на меня. Ей явно это не понравилось. Она, оттолкнула руки Фокова и демонстративно, бросив на меня взгляд, ушла в дом.

Тут со своим баяном появился Семен, и начались танцы.

Светлана подошла ко мне и, резко посмотрела на сестру:

— Юлия сейчас же иди домой.

— Не пойду, мне Юра разрешил.

— Не Юра, а Юрий Александрович!

— Нет, Юра. Ненамного он старше меня, чтобы я его так называла. Тебя же я называю Светой — называю, а он такой же по возрасту, как и ты.

Светлана схватила сестру за руку и подняла ее. Мне сразу стало как-то не уютно. Я почувствовал холод. Хотя его не могло быть. Как ни как был сентябрь. Дни еще стояли теплые.

— Пойдем, потанцуем, — сказала мне Светлана. — И мы пошли в круг. Скоро я, среди танцующих пар, увидел и Кустину. Она отошла — чернота ее покинула — Ната с удовольствием кружилась в танце. Мужчин было больше, чем женщин и Наталья Михайловна пользовалась положением, танцевала и танцевала. Она и ко мне подходила. Я отказывался.

После, когда народ снова ринулся к столу, а я задержался во дворе, Ната тоже осталась. Было часов восемь-девять, темнело. Она обхватила меня, стала, что-то невнятно шептать мне на ухо, целовать меня. Я не реагировал. Тогда Наталья Михайловна схватила мои руки и стала их прикладывать, как примочки — себе к грудям, животу и ниже, но я был глух. Мои чувства находились где-то глубоко, я не возбуждался. Правда и оттолкнуть ее не мог.

Фоков, не найдя Нату, вернулся во двор. Шум, он споткнулся, выходя из коридора о пустое ведро, отрезвил и меня и Кустину. Она опомнилась и, приняла благопристойное положение, взяв меня под руку. Затем Наталья Михайловна меня слегка подтолкнула, и мы поднялись на крыльцо. Женя встретил нас, и подхватил Наталью Михайловну, с другой стороны.

Да, Наталья Михайловна Кустина тогда крепко меня схватила: на руке долго нисходили синяки. Я понял, она меня оставила, и спрятался — ушел в тень. Мой друг был доволен. На следующих танцах он не отходил от нее, и весь остаток вечера пробыл рядом.

Я был несколько расстроен и участия в веселье не принимал: сидел на скамейке и смотрел на кружащие в танце пары. Мне ничего больше не оставалось, как молить Бога, чтобы этот ее шаг был правилен. Они, думал я пара. Мой друг все сделает для ее счастья. При первом браке муж Наты — Михаил Потапович хотел быть учителем, она должна была, как в школе оставаться его прилежной ученицей. Второго ее мужа тяготил дом, он не мог сидеть в четырех стенах, по натуре Владимир был цыган и любил в жизни разнообразие. Женя — это другой человек с ним все должно было быть иначе, не так как раньше.

12

Евгений Станиславович к Наталье Михайловне переехал торопливо: на следующий день после торжественной встречи выпускников. Мне пришлось ему еще помогать перевозить чемоданы. Друг взял меня, чтобы я мог видеть, где он обосновался и как. Теперь Фоков не собирался скрывать адрес Кустиной, как это было когда-то. Он даже записал его мне на листок. Почесывая свою бородку, Евгений Станиславович не раз повторил слова:

— Вот как только обживусь, обязательно жду тебя на фуршет. Он хотел видеть меня у себя в гостях.

Мать Евгения — Лидия Ивановна, когда он собирал вещи, и мы оказались в комнате одни, торопливо украдкой шепнула мне:

— Юра, представляешь, взял женщину с двумя детьми. Зачем это ему нужно, что нет девушек?

Что я мог ей ответить?

Поругать друга за опрометчивый поступок, а про себя сказать: «Слава Богу, меня сия чаша миновала, я свободен и не связан семейными узами». Ничего подобного! Я сам был готов жить с Натальей Михайловной.

— Да, есть девушки, — ответил я ей. — Только Наташа своя — сельская.

— Вот только что! — вздохнула Лидия Ивановна и замолчала, подошел ее сын.

Сразу же после переезда Евгения к Нате вдруг неожиданно заявился Владимир. Он попытался выгнать Фокова. Кричал ему:

— Ты не имеешь права! Я с ней, — кивал на Наташу, — не разводился. — Но это ему не помогло. Фоков победил и обосновался у Кустиной надолго. Он думал, что навсегда.

Мне было тяжело. Я мысленно расставался с Натой. Это меня очень расстраивало. Теперь я никак не мог на нее претендовать, даже в мыслях, это было бы не по-товарищески.

Однажды во сне я долго и горько плакал. Мать разбудила меня и принялась успокаивать:

— Ну что ты Юра! Страшный сон приснился?

— Да! Да! Страшный сон, — ответил я. — Что я еще мог сказать? Поделиться тем, что я уступил Нату другу. Конечно же, я не проронил, ни слова. Мне нельзя было жаловаться. Ну, и что из того, что я остался холостым. Не я один, много таких, живут и ничего страшного с ними не происходит. Просто нужно привыкнуть к своему положению, не афишировать им и не слушать советы, снующих рядом доброжелателей, не лезть во всевозможные авантюры, предпринимаемые окружением, для того чтобы, как можно скорее погулять на твоей свадьбе — напиться водки, вина и наесться вдоволь салатиков.

Я извинился перед матерью и снова лег спать, а утром, как ни в чем не бывало, встал и отправился в институт. Я искал способ забыться. Мне казалось, работа — это то, что надо и без остатка отдавал себя всего ей. Мои будни были загружены до предела. А еще сильнее, когда Шестереву предложили отправиться на заслуженный отдых и меня выдвинули на его место — заведующего лабораторией. Новое положение меня устраивало, и я согласился. Максим Григорьевич пожал мне на прощанье руку и сказал:

— Ну, я полетел, займусь своим любимым делом — малой авиацией — налетаюсь вдосталь.

Дома мать и отец со временем смирились с моей холостой жизнью. Я уже не слышал от них слов-упреков: «Ну, когда же ты, наконец, женишься?» Им льстило то, что в селе мне завидовали. Я был на виду и имел хорошую репутацию.

Для села репутация всегда играла большую роль. Правда, что мне было с ней делать? Ведь села как токового уже не было. Вместо десятка улиц всего одна, да и то в придачу с кладбищем. Где-то особняком среди многоэтажных зданий стояла церковь, в которой молился богу Михаил Потапович. Конечно, у нас