Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

Грянули первые, заполошные выстрелы в упор, но поздно, слишком поздно. Добежали, ударили в штыки. Крик, вопль, один, большой, на всех. Мат, какое "Ура!". "Ура", это для хроники, в штыковой — остервенелый рык. Иванов отбросил револьвер, и на бегу подхватил винтовку только что упавшего стрелка. Сява не отстаёт, следует тенью, оберегает. Вот он, бруствер артиллерийской батареи, взбежал на него, а внизу, в траншее, уже свалка. И вой, нечеловеческий, звериный, предсмертный. Туда, вниз, выискивая чужие мундиры. Раз, первый готов, штык вошёл немцу в бок, ноги подкосились. Выдернул штык, обернулся, двое сцепились, немец к нему спиной, на! прикладом по затылку. Стрелок, стряхнувший со своего горла руки обмякшего немца, Сява, что ли, хрипит: "Премного благода… сзади!!!". Присел-развернулся-выбросил винтовку штыком вперёд, снизу вверх. Треск разрываемого мундира и "О-о-а" — немец поймал штык на вдохе. Вроде всё. Быстрей, дальше, по траншее, вдоль батареи. Но, уже без него справились. Штыковая атака — мгновения. Вот у второго орудия немец прибит штыком к деревянному снарядному ящику. Ещё жив, дрыгает ногами, стрелок с такой силой его ударил, что не смог выдернуть штык, и просто отстегнул его от винтовки. А немец ещё живой, чёрными пальцами елозит по скользкому, окровавленному лезвию, торчащему из живота, пытается вытащить. Дальше, дальше. А вот двое лежат, наш и на нём немец, не шевелятся. Дальше. Сява не отстаёт, слышно его хриплое дыхание у плеча. Вот и конец артиллерийской позиции. Опять открытое место. Вперёд!

Прости, что я не добежал, до вражеского дота

За сто шагов в прицел попал чужого пулемёта

Прости…

Тело стало непослушным, а земля такой близкой и мягкой, и горько запахла полынью. Тёмное небо посветлело, стало белым и, нестерпимо вспыхнув, погасло. Так они и лежали рядом, попавшие под кинжальную пулемётную очередь, штабс-капитан и верный фельдфебель, исполнив, всё, что были должны. Миссия завершена.

* * *

Широкая ровная дорога, по сторонам скошенные поля, солнышко пригревает, бабье лето. Хорошо! Лошади спокойно идут в ряд, стремя к стремени, не мешают разговаривать. Правда, Сява на полкорпуса отстаёт, субординация, ёклмн.

— Ты хоть медальку заработал, на царской службе? — спросил Сидоров.

Иванов хотел отнекаться, но Сява не позволил:

— Так что прошу прощения, господин штабс-капитан Георгиевский кавалер.

Александр и Алексей очередной раз переглянулись.

— Да ну его, я уже устал удивляться, — махнул рукой Сидоров.

Петров кивнул и спросил: — А как ты Савелия проявил? Что сказал, как объяснил?

— А ты у него самого и спроси, — Иванов повернул голову в пол-оборота и Сява, уловив желание командира, сделал движение шенкелями, — Сява, расскажи, как ты проснулся в раю.

Сява крутанул левой рукой кончик уса, и сказал: — Да как же не подумать, что в раю? Заснул, значит, в землянке, проснулся в светлице. Всё белое, ангелы летают. А ещё их благородие подходят со стороны окна, весь в небесном сиянии, и говорят: — Воскресай, раб божий Савелий, нас ждут великие дела!

Лошади запрядали ушами от громкого смеха.

— А потом Николай Сергеич всё мне и рассказал, а я всё и понял. Я что, неграмотный? Я четыре года в церковно-приходскую школу ходил. Дьячок у нас строгий был, спуску не давал. Так что про квантовую теорию поля я всё понял.

От громкого хохота взлетели вороны со жнивья.

Савелий почти обиделся: — Как есть говорю, её бо, не вру, — и перекрестился.

Петров замахал одной рукой, другой вытирая выступившие слёзы: — Ради Бога, Савелий, это мы не над тобой, это над собой. Вот как надо — четыре класса ЦПШ и с квантами на "ты", а мы, дураки, по пятнадцать и больше лет штаны протираем и бестолковые. Поля сдать — не поле перейти!

— Да, поля у нас бескрайние, — поддакнул Савелий, — за день можно и не перейти!

Теперь хохотали все вместе.

* * *

— Ладно, господин штабс-купец, с вами всё понятно, — сказал Петров, когда все успокоились, — однако меня терзают смутные сомнения по поводу правомерности разорения Вами нашего любезного соседа, как его…

— Максаков Гвидон Ананиевич, — ответил Николай, поймав вопросительный взгляд Александра.

— Гм…, — Петров тяжело задумался. Потом продолжил: — Какое добротное, домотканое, посконное и сермяжное имя, может, так ему и надо?

Иванов пожал плечами: — Да я этого паскудника давно бы пристукнул, говорят, до "Положения" был зверь — полицмейстером в молодости где-то служил, можно, значит, представить себе, что за птица, и вытягивал все соки из крестьян, мучил на работе, барщина семь дней в неделю, на себя только ночью. Эксплуататор в чистом виде, без всяких либеральный примесей. Да там семья, не хочу брать на себя ответственность. Пусть сам мучается.

— А что там с семьей?

— Четыре дочки, младшей двадцать пять, все незамужние. И все похожи на папашу.

— У-у-у, — Петров поскучнел, — это серьёзно. А ответственность за них ты уже на себя взвалил. И на нас тоже. Сидел бы у себя дома, трескал накопированную чёрную икру, и не было бы греха. Они бы спокойно дожили до революции. А так… Надо к ним заехать, посмотреть в глаза, определить степень свинства товарища милиционера. Сейчас как принято, сначала созваниваться, или без спросу ходят в гости?

— Да вон, Сява, визитку отвезёт. Когда поедем, завтра? Ну, так сегодня вечером и отвезёт. Без спросу можно заехать, только для того, чтобы даме ручку поцеловать, да засвидетельствовать почтение. А если желаете, что бы приём оказали, тогда заранее.

Петров кивнул: — Давай, пусть будет приём. Потренируемся на этом менте, чтобы потом в приличном обществе афронты не коллекционировать. И всё-таки, и всё-таки… Николай, давай-ка рассказывай, как так получилось, что из-за тебя помещик разорился. Давай с самого начала и подробно.

Если с самого начала, то нужно начинать с крепостного права. Иванов и начал. Только ехать до Гордино оставалось всего ничего, поэтому получился экспресс-экскурс в политэкономию.

До 1861 года существовала известная система. Помещик в своем имении был властелином определённого количества рук, имел в своем полном распоряжении рабочую силу, которой мог управлять, как хотел. При крепостном праве помещик, устраивал обыкновенно свои отношения с крестьянами так: крестьянам было отведено некоторое количество земли, которая так и называлась "крестьянской землёй". Крестьяне сами распоряжались этой землёй, вели на ней свое хозяйство, и за это выполняли все работы на помещичьих полях, отбывали так называемую "барщину". Зная точно количество рабочих рук и их производительность, будучи полновластным распорядителем этих рук, помещик мог вести свое хозяйство продуктивно и с прибылью. Помещик не был заинтересован, чтобы крестьяне голодали. Поэтому достаточно взвешенно определял долю барщины в рабочем графике крестьянина. Доходы с помещичьей усадьбы позволяли неплохо жить многим поколениям помещичьих отпрысков, помещик, в свою очередь, был обязан заботиться о своих крестьянах.

С уничтожением крепостного права вся эта система обрушилась. Хозяйство страны должно было принять какие-то новые формы. Те, кто задумывал и проводил эту реформу, были люди умные и прогрессивные, знакомые с историей передовых стран того времени, поэтому предполагалось, что помещичьи хозяйства станут со временем некими латифундиями, вокруг которых будет кристаллизоваться новая общественно-хозяйственная форма жизни государства. Капиталистическая форма. Сельскохозяйственное предприятие виделось высоколобым вершителям судеб подобием мануфактуры, где работают на владельца пролетарии, не имеющие за душой ничего, кроме своих цепей. России, встававшей на капиталистический путь развития, требовались миллионы рабочих. Для работы на заводах, на фабриках, на… землях новых сельхозкапиталистов. Необходимо было, сделать так же, как сделали во всей остальной просвещенной Европе. Крестьян ограбить, согнать с земли, законами о бродяжничестве, и шеренгами виселиц вдоль дорог, загнать их в цеха, и на плантации. В результате получились бы крупные сельхозпредприятия в 10-20-30 тысяч десятин (гектар) на которых работают сельскохозяйственные рабочие-пролетарии, живущие в хрущёбах, простите, компактно проживающие в многоквартирных домах. Ничего не напоминает? Правильно, получились бы, обычные совхозы.

Так вот, освободить крестьянина без земли не рискнули, и вышел грандиозный ПШИК.

"Рабочий" — звучит гордо! Нас так учили. Но по мне, звучит не "гордее", чем "рабовладелец". Кому как. И как когда. А вот "БАТРАК" всегда на Руси звучало как оскорбление и ругательство. ВСЕГДА. Батрак — не хозяйственный человек, нерадивый хозяин, потерявший или не способный приобрести земельный надел, недоумок, плошак, лентяй. В современном мире есть одно схожее понятие — бомж. Человек без квартиры, то же, что и крестьянин без земли. Вот лично Вы, рискнули бы у всех дорогих Р-россиян, отобрать квартиры? Вот и у царских вельмож оказалась кишка тонка против Крестьянина. И российский крестьянин остался Хозяином. Большевики потом, через 70 лет, исправили, конечно, ошибку царских сатрапов, но в 1861 году, хотели как лучше, а получилось, как всегда.