Балдежный критерий - Уильям Тенн

Рейли опустил голову:

— Я не спорю с этим, Клив. Я только… только…

— Сейчас тебя, что называется, припекло. Мне очень жаль тебя, искренне жаль. Но, видишь ли, когда ко мне приходит клиент и говорит, что по рассеянности пролетел над запретной зоной, я использую все свои юридические знания и каждую свою жалкую извилину, чтобы помочь ему и чтобы он отделался наименьшим штрафом. Но если он не ограничивается этим и начинает доказывать, что правила уличного движения никуда не годятся, я теряю терпение и велю ему заткнуться. Так же и с контролем над рождаемостью: понадобился целый ряд правил, чтобы воспроизводство человеческого рода происходило более разумно.

Голоса, доносившиеся из прихожей, вдруг оборвались. Они услышали характерный для Мэриан звук: что-то среднее между вскриком и визгом. Мужчины вскочили и выбежали к ней.

В прихожей рядом с Мэриан стоял Брус Робертсон. Закрыв глаза, она держалась рукой за стену, как бы боясь упасть.

— Мне очень жаль, что я ее так расстроил, Стив, — быстро произнес художник. Его лицо было очень бледным — Видишь ли, я хочу удочерить Лизу. Фрэнк Тайлер рассказал мне, что произошло.

— Ты? Ты хочешь… Но ты же холостяк!

— Да, но я принадлежу к пятой группе. Мне разрешат удочерить Лизу, если я сумею доказать, что создам ей обстановку такую же благоприятную, как женатая пара. Так я и сделаю. Я хочу только одного — чтобы она официально носила мое имя. Мне все равно, как ее будут называть в школе или подруги. Она останется здесь, у вас, а я буду давать деньги на ее содержание. БПС согласится, что это самый лучший дом для Лизы.

Рейли замер, выжидательно глядя на Беттигера. Адвокат кивнул:

— Пойдет. Ведь если настоящие родители выражают какие-нибудь пожелания относительно условий передачи ребенка, Бюро, как правило, считается с их доводами. Но вы, молодой человек, вы-то что выиграете от этого?

— Официально будет считаться, что у меня ребенок, — ответил Робертсон. — Ребенок, о котором я смогу говорить и хвастаться, как другие хвастаются своими детьми. Мне до смерти надоело быть бездетным холостяком — я хочу иметь кого-то.

— Но в один прекрасный день ты захочешь жениться, — сказал Рейли, обнимая жену, которая с глубоким вздохом прижалась к нему. — Ты захочешь жениться и иметь собственных детей.

— Этого не будет, — тихо произнес Брус Робертсон. — Пожалуйста, не говорите никому: в моей семье был случай амавротической идиотии. Женщина, на которой я женюсь, не должна иметь детей. Сомневаюсь, что я когда-либо женюсь, но уж детей у меня, конечно, никогда не будет. Это… это моя единственная возможность…

— Ох, милый, — радостно вздохнула Мэриан в объятиях Рейли. — Вот увидишь, все обойдется.

Я прошу только одного, — неуверенно продолжал художник, — я буду изредка приходить сюда, чтобы повидать Лизу и узнавать, как ее дела.

— Изредка! — завопил Рейли. — Да приходи хоть каждый вечер! В конце концов, ты ведь будешь вроде как член семьи. Да что я говорю «вроде»! Ты будешь настоящим членом нашей семьи, ты будешь семейным человеком!

Болезнь

Согласно отчетам, разносчиком болезни был русский, Николай Белов; именно он принес заразу на корабль, подцепив ее во время обычного геологического поиска на следующий день после посадки. Если это имеет какое-то значение, поиск Белов осуществлял на гусеничном вездеходе, произведенном в Детройте, США.

Почти немедленно он радировал на корабль. В это время в рубке, как обычно, находился Престон О'Брайен, штурман, — проверял электронное оборудование и прокладывал воображаемый обратный курс. Он-то и ответил на вызов.

Белов, конечно, говорил по-английски; О'Брайен — по-русски.

— О'Брайен! — воскликнул Белов взволнованно, как только связь была установлена. — Догадайтесь, что я нашел! Марсиан! Целый город!

О'Брайен щелкнул крышкой компьютера, откинулся в противоперегрузочном кресле и запустил пальцы в свою стриженную под «ежик» рыжую шевелюру. Конечно, ничто не давало людям такого права, но почему-то космонавты принимали как само собой разумеющееся, что кроме них на этой холодной, пыльной, безводной планете никого нет. И, узнав, что это не так, штурман испытал острый приступ клаустрофобии. Как будто только что он сидел в просторной тихой библиотеке колледжа, работая над диссертацией, — и вдруг, подняв голову, обнаружил, что ее заполнила толпа возбужденно болтающих первокурсников, едва закончивших писать сочинение. Или как в тот неприятный момент в самом начале их экспедиции, когда он очнулся от кошмарного сна, в котором беспомощно дрейфовал в беззвездном черном вакууме… очнулся и увидел крепкую правую руку Колевича, свисающую с верхней койки, и услышал густой славянский храп, заполнивший всю комнату.

Да нет, я вовсе не нервничаю, постарался заверить сам себя О'Брайен; в конце концов, все они несколько… нервничали в последние дни.

Ему никогда не нравилось быть в толпе. И он не любил, когда его заставали врасплох.

Штурман раздраженно потер руки над уравнениями, которые он писал минуту назад, потом откашлялся и спросил:

— Живые марсиане?

— Нет, конечно, нет! Откуда могут взяться живые марсиане в несчастной пригоршне молекул, которая здесь называется атмосферой? Единственные живые создания в этом месте — обычные лишайники да, может быть, пара плоских червей, таких же, как те, которых мы нашли рядом с кораблем. Последний из марсиан умер по меньшей мере миллион лет назад. Однако город цел, О'Брайен, цел и почти нетронут.

Штурман совершенно ничего не смыслил в геологии, но даже он не поверил.

— Цел? Вы хотите сказать, что за миллион лет он не рассыпался в прах?

— Ни капельки! — фыркнул Белов. — Понимаете, город подземный. Я заметил большой провал с покатыми стенками и никак не мог определить, что это такое: он никак не соответствовал рельефу. И изнутри шел поток воздуха, не дававший песку осыпаться. Я съехал туда на вездеходе — пятьдесят, ну шестьдесят ярдов по откосу — и попал в него, в этот огромный, пустой марсианский город… Так будет выглядеть Москва через тысячу, десять тысяч лет! Он прекрасен, О'Брайен, просто прекрасен!

— Ничего не трогайте, — предостерег его О'Брайен. Москва!.. Вот уж в самом деле!

— Вы думаете, я спятил? Сейчас я здесь как раз фотографирую. Автоматика, которая регулирует систему вентиляции и поддува, управляет и освещением — в городе почти так же светло, как днем наверху. Что за чудесное место! Бульвары — как цветная паутина. Здания — как… как… Вспомните Долину Царей[14], вспомните Хараппу![15] Вы знаете, О'Брайен, я ведь любитель-археолог. Да, да. Так вот, должен вам сказать, что Шлиман[16] отдал бы свои глаза — да, свои глаза! — за это открытие! Город просто великолепен!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});