На день погребения моего - Томас Пинчон

этими людьми? Я думал, что сделал свой выбор еще в Новом Орлеане. Думал, что это — Анархизм отныне и до конца, пока им не удастся меня поймать, потому что убеждения такого рода приводят лишь к одному результату, не так ли. Кит, — это звучало, почти как просьба о помощи, — я больше не знаю, кто я, черт возьми, такой.

Во сне все они собрались на каком-то приеме, в неназванной, но знакомой высокогорной стране, ели и тополя, повсюду течет вода — ручьи, пруды, фонтаны, еды побольше, чем в обычном церковном ужине, повара в этих высоких поварских колпаках нарезают и раскладывают в тарелки, жареные ребрышки и тушеная фасоль, мороженое в вафельных стаканчиках и пироги с бататом, видные девушки, многие из них — дальние родственницы, каждое лицо почти невыносимо отчетливо, знакомо, хотя никогда не встречалось прежде, скрипки и гитары, и аккордеон, и танцующие люди, с краю Кит видит отца, сидящего за деревянным закусочным столиком с колодой карт, играющего в покер «солитер». В этот момент он замечает, что карты не просто помечены цифрами — они каким-то образом сами являются цифрами, некоторые из которых — настоящие, другие — воображаемые, комплексные и даже трансцендентные, Вебб каждый раз складывает их в матрицу «пять на пять», ситуация с эйгенвеличиной которой не столь прямолинейна, но параллельно с этим Киту еще шесть лет, он подбегает к Веббу.

  — У тебя всё хорошо, папа?

  — Ты — настоящий денди, Кристофер. У тебя всё хорошо?

  — Мне показалось, что ты выглядел одиноким?

 — Просто потому что я сидел там один? Да ну, один — не значит одинок. Совершенно разные вещи. Тебе об этом не рассказывали в школе? Вот.

Мальчик подходит ближе, Вебб обнимает его одной рукой и продолжает раскладывать карты, делая замечания: «Ну, взгляни на это» или «А что у нас тут», и Кит пытается определить все характерные многочлены, при этом пытаясь как можно ближе прильнуть к отцу.

  — От этого не умрешь, иногда это необходимо.

Но как только Кит собрался спросить, для чего это необходимо, раздался шум в огромной никогда не спящей водолечебнице — чихание, упала сковорода для омлетов, прислуга на кухне начала свистеть, его разбудили.

Кит медленно погрузился в темный час учреждения, когда гости, с которыми считались весь день, лежали на полках, пронумерованные, не имеющие особого значения. На мгновение он был сбит с толку, думая, что попал в тюрьму, что звуки этого учреждения, живущего своей медленной пищеварительной жизнью, были голосами, потоками и механическими повторениями, которые ему запрещено было слышать днем, он смотрел вверх в пустоту, лишь надежда, или, возможно, сила инерции до сих пор толкала его вперед, ослабевая, приближая ужасную уверенность, которую он не мог тотчас назвать, но под весом которой, как ему было известно, он должен теперь жить.

Он, должно быть, всё это время хотел быть единственным сыном, в которого Вебб мог бы верить — неважно, в какие неприятности влип бы Риф, или какими бы про- или анти-Профсоюзными оказались инженерные амбиции Френка, Кит всегда думал, что именно на его счет отец не волновался, хотя бы потому, что не было ничего в таком смысле, ничего, что он мог бы увидеть. Но, тем не менее, что с ним произошло — покинул дом и оказался в наиподлейшей части США, и, прежде чем он смог хотя бы вспомнить, кто он, Вебб погиб. Если бы только он мог быть более уверен в Ките, возможно, когда настал тот ужасный час, он смог бы сопротивляться с большей волей к жизни. Теперь, ограниченный только сеансами и снами, он больше не мог сказать Киту так много слов, был вынужден использовать ободранные и жуткие метонимии мертвых.

 То, что Вебб не осуждал его этой ночью, вовсе не значило, что Кит вышел сухим из воды. Он предал своего отца, этого не изменить — сотрудничал с убийцами отца, жил жизнью богатого мальчика-мажора, которую они для него оплачивали, а теперь всё это закончилось, он понимал — что бы он ни захотел использовать в качестве оправдания, это больше не могла быть его молодость или то, что могло остаться от его скомпрометированной невинности. Он восстал против Вебба в ту ночь, когда вернулся из Колорадо-Спрингс с предложением от Фоули и не попытался всё исправить до тех пор, когда исправлять что-либо было уже поздно.

Он лежал там больной и опустошенный от стыда. Как это могло случиться? То, что всегда было домом, теперь находилось на расстоянии пяти тысяч миль, и еще пара-тройка миль вверх и вниз, и единственным человеком, который там имел значение, осталась Мэйва, уменьшающаяся непоколебимая фигура на вокзале, на ветру и в необъятном солнечном свете, вес всего чистого металла под землей был сопоставим с ней и с тем, чего она хотела, видит Господь, хотела она всегда немногого.

— Твой папа провел там большую часть жизни... Всё, что он им дал и что получил взамен...их хищник купли-продажи, следы его крови до сих пор во всех уголках этой страны, до сих пор вопиют, если бы кровь могла говорить, конечно...

Наверное, отрадно думать о себе как об одном из святых странников Яшмин, но он знал, что его религией были Векторы, и что два вектора уже отступают в расширяющийся интервал пространственно-временного континуума, и он знал, как вернуться туда, не больше, чем о возвращении в Колорадо. Векторизм, в котором Кит, как ему однажды показалось, увидел трансцендентность, сопутствующий мир мнимых чисел, «потусторонний мир», в котором, как казалось легенде Йеля Ли де Форесту, он однажды путешествовал, всё-таки не показал Киту путь выхода из мира, управляемого действительными числами. Его отца убили люди, крикливая преданность которых, поскольку они могли призывать Иисуса Христа и его царство, принадлежала этой действительной оси и ничему иному за ее пределами. Кит продал дезинформацию, пришел к убеждению, что Геттинген будет еще одним шагом в путешествии к более абстрактным условиям, забывая, что всё еще путешествовал по билету Вайба, оплаченному со счета, гроссбух которого он хотел бы закрыть и уничтожить, безвольный гроссбух жизни без пометок, на краткий срок разбитый, разграфленный на дебиты и кредиты, слишком много подробностей остались не записанными. А Геттинген, открытый для вторжения всевозможных врагов, больше не был убежищем, так же как Векторы больше