На день погребения моего - Томас Пинчон

этот другой мир с его врагами и интригами, и ядовитыми тайнами... Я знала, что он должен позвать меня снова, у меня не было выбора, но, Кит, ты...наверное, в конце концов никто не имеет права спрашивать...

 — Просто наивный американский ковбой, не знающий, во что вляпался. Почему ты говоришь «не было выбора»? Хочешь рассказать мне, что происходит?

 — Нет. На самом деле нет.

Яшмин договорилась встретиться с представителями И. П. Н. Т. в легендарном санатории Бёпфли-Спацолетта на швейцарской стороне Лаго-Маджоре. Кит не знал точно, будут ли ему рады, но последовал за ней. Санаторий был грандиозным, предлагал множество уровней вкуса для удовлетворения любых потребностей — от жуткого китча до разорительного шика аскетичных преддверий смерти, в то время обворожившего Европу. Им пришлось блуждать двадцать минут, прежде чем они поняли, как спрашивать дорогу. Откуда-то раздавались звуки эстрадного оркестра, хотя было еще раннее утро.

  — Веди себя, как обычно, Кит. И не называй меня по имени.

И минуты не потребовалось Киту, чтобы узнать Рифа, а кто это еще мог быть — он увидел, что его брат подвергся модернизации, шляпа — черная борсалино с высокой тульей, поля изменены специально для Рифа, чтобы как минимум спасать от дождя, костюм определенно не американского кроя, волосы длиннее и странно напомажены, усы сбриты. Кит мог бы принять его за туриста откуда-то из Центральной Европы, если бы не голос и старый милый перекос его лица, так долго избиваемого реальностью, что его невозможно было принять ни за кого иного, кроме как за американца — общительного, когда это необходимо, но только лишь когда это необходимо, а в остальное время — настороженного и замкнутого.

  — Долгий путь ты преодолел, попав сюда из Сан-Хуана, — пробормотал Кит. — Откуда, черт возьми, ты здесь взялся? — внутри бурлили скрытые эмоции.

   Но Риф был осмотрителен.

— Рыл тоннели для железных дорог, — кивком головы указав на окно. — Альпы и так далее, — некоторое время они сидели, кивая головой и улыбаясь. — Может быть, понемногу играл в карты в водолечебницах. Почему ты не вернулся в США, панибратствовать с той летней компанией в Ньюпорте, Род-Айленд, играть в поло, что-нибудь такое.

 — Полагаю, ты хочешь сказать, что я в бегах, — пока Риф медленно кивал и притворялся, что хихикает, Кит изложил ему сокращенную версию событий, до того момента, как обнаружил Фоули в Геттингене. — На самом деле всё пошло наперекосяк с самого начала, мне надо было сойти перед Гленвуд-Спрингс, повернуть обратно, вернуться, но...

Он не знал, как рассказать больше. Где-то неглубоко под слоем их светских условностей таилось мгновение, которого они ждали, что-то, связанное с их отцом и неумолимыми расчетами, с братьями, которые встретились снова, с воссоединением троп и обещаний, и так далее, Кит понимал, что всё это вскоре выйдет на поверхность.

   Риф некоторое время с раздражением смотрел на него.

 — Однажды мы не будем спать всю ночь, будем обсуждать всё, что нужно было сделать, пока что довольствуюсь тем, что ты продержался хотя бы дольше меня.

— Просто глупый. Просто недогадливый. Поверить не могу, как много времени мне понадобилось, чтобы понять.

Кит сидел и смотрел на пол, словно он мог исчезнуть, кивал, словно прислушивался к себе. Мимо прошел официант, и Риф попросил его о чем-то на каком-то диалекте, после чего его наградили недоуменным взглядом через плечо.

 — Похоже, человек никогда раньше не слышал тоннельный итальянский.

Руперта Чирпингдон-Гройн спускалась со своей компанией по линии Тоннеля Сен-Готарда, лье за лье от перевала к перевалу, словно волны океана, замерзшие на месте, тая в безжалостном свете, стремясь в вечность — круг альпийских отелей и водолечебниц, столь отдаленных, что отели вынуждены были печатать свои собственные марки, чтобы получать почту, поскольку обычная швейцарская почтовая контора полна глупо хихикающих чурбанов, многие из которых фактически были британцами —бегали туда-сюда по коридорам, прыгали с балконов в сугробы, прятались в чуланах-подсобках и выпадали в шахты из кухонных лифтов. Они высадились в Беллинцоне, где их ждал моторизованный дилижанс из Санатория, и поехали в прославленное учреждение, любуясь швейцарскими берегами Лаго-Маджоре. Козы, щипавшие траву на обочине, поворачивали головы и смотрели, кто проезжает мимо, словно давно были знакомы с клиентурой «Бьопфли-Спаццолетта». Откуда-то появлялась одна и та же фигура, играющая на альпийском рожке.

Хотя Риф не был готов поделиться этим с братом, даже на него подействовало царившее повсюду сумасбродство.

  — Что за порода у собаки? — улучив момент, спросил он у Руперты.

 — Муфетта? Она — папийон...декоративная собачка французских дам.

— А, вы говорите, — шестеренки в его голове начали вращаться, — декоративная...французская...собачка? — он как-то пришел к выводу, что Руперта научила своего той-спаниеля предоставлять интимные «французские» ласки языком для удовольствия хозяйки. — Ладно! Полагаю, вы...довольно близки?

— Я люблю мою малышку, вуф-вуф, да! — она крепко сжала животное, кажется, до боли, но ресницы Муфетты явно трепетали от удовольствия.

  — Хм, — сказал Риф.

 — А сегодня мне нужно пересечь озеро, но подлые старикашки не разрешают моей драгоценной малышке пойти с Мамочкой, и нам обеим интересно, присмотрит ли ее добрый Дядюшка Риф за ней один день, проследит ли, чтобы она съела свое рубленое филе и своего вареного фазана — она ведь столь разборчива.

  — Конечно, не сомневайся!

Его мысли взмыли ввысь. День наедине с французской «декоративной» собачкой! Которая, наверное, с превеликой радостью сделает для Рифа то, что она, очевидно, уже делает для старушки 'Перт! Которая, кажется, всё это время просто слюнки пускает на пенис, для разнообразия, окажется, что она знает множество трюков! И-и...

Руперте понадобилось много времени, чтобы довести свой туалет до совершенства и вывалиться за дверь. Риф поймал себя на том, что расхаживает туда-сюда и курит, и когда бы он ни посмотрел на Муфетту, готов был поклясться, что она тоже взволнованно вертится. Собака бросала ему косые взгляды — если бы они исходили от женщины, их можно было бы назвать кокетливыми. Наконец, после затянувшегося прощания, примечательного обильным обменом слюной, Муфетта медленно притащилась к дивану, на котором сидел Риф, запрыгнула на него и уселась