На день погребения моего - Томас Пинчон

не придет время того прощания, которое ему на самом деле не нужно, которое наконец-то будет лишним.

 А вот снова Нэвилл и Найджел, пьют хайболы с добавлением британского сиропа от кашля и газированной воды из портативного сельтергена, который они опорожняли на прохожих, вызывая ворчание среди членов И. П. Н. Т. В данный момент они собирались посмотреть комическую оперетту «Вальсирующие в Уайтчепеле, или Роман о потрошении» — приблизительную, и, если верить некоторым обзорам, безвкусную постановку об убийствах в Уайтчепеле в конце 80-х.

 — Ааа! — Нэвилл всматривался в свое отражение в зеркале. — Мешки под глазами! У Пиггота только могут быть такие «мешки»!

 — Идем с нами, Льюис, — сказал Найджел. — У нас есть дополнительный билет.

 — Да, и кстати, - сказал Нэвилл, — тут есть кое что еще, — но Лью легко увернулся от потока сельтерской, которая попала вместо него в Найджела.

В тот вечер на Стрэнде, словно по какой-то договоренности, происходила демонстрация зловещей британской тяги к темному и яркому, так хорошо известная экспертам по эротической невропатии, не говоря уж о студентах-шимпанзе: толпы в макинтошах, в оригинальных сапогах и цилиндрах, засаленный шарм брошей и сережек из марказита, холодный блеск напомаженных висков при свете фонарей... даже тротуар, скользкий от дождя и маслянистых выделений, создает свое прихотливое альбедо. Уличное освещение несло тем, кто, подобно Нэвиллу и Найджелу, мог это слышать, световой эквивалент постоянного крика боли.

 На улице бродячие музыканты делали курбеты и вертелись перед людьми, стоявшими в очереди в театр — фокусники доставали мелких животных из ниоткуда, акробатические экзерсисы зачастую оставляли миллиметровый зазор между черепом и мостовой, а прямо напротив «Театра герцога Камберлендского» квартет укулеле играл и пел попурри мелодий из «Вальсирующих в Уайтчепеле», включая ту, что должен был исполнять в стиле Гилберта и Салливана хор констеблей аналогичному количеству уличных женщин:

   Ты знаешь, это...

   Просто полицейская

   пропа-гааан-да,

   что

   Полисмены никого не кадрят, не кадрят, не кадрят!

  …Ты

   Знаешь, я был бы милым, как

   Пааан-да,

   Если бы только знал,

   Что-ты-тоже-хочешь-обнять-меня!

   Даже в Кении, Танганьике и Уганде

   Слышали о...

   Потому что это

   Правильный урожай пропа-гааанды —

   Что коп может влюбиться!

В театре Лью бросил шиллинг в ящик на спинке сиденья перед ним, получил театральный бинокль и начал внимательно рассматривать толпу. Перемещающееся поле пришло в состояние покоя, и вот никто иной как совладелец карты Таро XV, профессор П. Йотам Ренфрю, по-видимому, прямо из Кембриджа, посетил шоу, лицо его было сплющено в грязно-желтую двухмерную хромолитографию самого себя, он сидел в ложе с каким-то человеком в иностранной военной форме, спустя мгновение Лью узнал в нем своего бывшего товарища, телохранителя эрцгерцога — капитана Трабанта, теперь — кадрового военного ландвера Австро-Венгрии, полковника Макса Кауча, почти не изменившегося со времен Чикаго, разве что он еще немного более приблизился к состоянию минерала, статуи в парке, которую иногда оживляет душа.

У Лью было мало времени, чтобы жить прошлым, с громким грохотом тарелок оркестр начал играть увертюру.

«Вальсирующие в Уайтчепеле» оказались одним из тех современных произведений, в котором группа исполнителей с большими трудностями пытается изобразить музыкальную комедию о Джеке Потрошителе, «вместо того, чтобы позволить старине Джеку резать и выпускать пар», как начал жаловаться Найджел во время аплодисментов после первого акта.

— Но, если честно, Найджел, там ведь в любом случае будет актер, не так ли, — возразил Нэвилл.

— Ну, возможно, да, Нэвилл, — украдкой доставая из пиджака серебряную флягу микстуры от кашля «Морфотусс» и сделав несколько глотков, — но, кажется, здесь актер играет актера, играющего Джека, иначе почему так искусственно, ты не согласен?

— Да, но тут всё искусственно, Найджел, включая кровь, которой все так жаждут, нужно просто свыкнуться с мыслью, что так не должно быть.

— Если вы предпочитаете настоящую кровь, — сообщил спокойный голос за их спиной, — уверен, можно что-то организовать.

  — Однако! — Нэвилл заерзал в кресле, словно пытаясь повернуться.

— Во имя всего святого, Нэвилл, — зашикал Найджел, безумно вращая глазами, — не оборачивайся, это может быть Он.

В антракте Лью направился в бар и увидел там полковника Кауча, уже трудившегося над водкой с содовой. Если он был удивлен, увидев Лью, он слишком устал за много лет в профессии, чтобы показать это.

 — Дела, вечно дела. Предпочел бы двухнедельный отпуск в Берлине, но дела Австро-Венгрии часто заставляют отложить развлечения..., — Кауч поднял брови на разную высоту. — Ну вот, снова жалуюсь. Sowieso, как бы то ни было...Как ваша жизнь, Льюис? Еще работаете «сыщиком»?

— В последнее время нет, скорее — наемный бандит. А ты — по-прежнему конный пастух Франца-Фердинанда, да?

   Он кисло улыбнулся и кивнул.

— Никчемный идиот, который когда-то доводил нас до безумия, всё такой же, разве могут эти люди измениться, в конце концов? Но Империя, слава Богу, нашла другие способы, чтобы я мог послужить ей иначе... О, но вот кое-кто, с кем вы, наверное, захотели бы встретиться.

   Сквозь толпу к ним пробирался профессор Ренфрю.

Ну, не совсем он. С технической точки зрения Лью не подпрыгнул, но количество напрягшихся групп мускулов свидетельствовало о его готовности это сделать. Он устоял перед желанием щелкнуть себя по носу и осуществил энергичную, но смутно-воображаемую перестановку.

 — Позвольте представить вам моего немецкого коллегу, профессора-доктора Йоахима Верфнера.

Немецкий профессор, конечно, был чертовски похож на Ренфрю, хотя, вероятно, одет немного более неформально — обтрепанные манжеты, растрепанные волосы, очки странного цвета зелени синяка.

Осторожный, но, кажется, не слишком впечатленный сходством Лью протянул руку для рукопожатия.

  — Вы в Лондоне с визитом, профессор? Вам здесь нравится?

 — В основном дела, но Макс был настолько любезен, что отвел меня на площадь Пикадилли, где можно найти нечто вроде мюнхенского пива.

— Могу вам лишь посочувствовать, вероятно, у