Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

«Мечта» (1932)].

В советской прессе эти явления освещались неоднократно; сообщалось, например, о том, как западный инженер, попытавшийся ввести рационализацию производства и снизить себестоимость продукции, подвергся травле и выживанию с работы [Безобразное отношение к иностранному специалисту, Пр 16.10.29; Неправильное использование иностранных специалистов, Пр 19.10.29] и др.

Эпизод Заузе, с его недоумениями и письмами невесте, был разработан соавторами в рассказе «Чарльз-Анна-Хирам» [Чу 48.1929; перепечатано в кн.: Ильф, Петров, Необыкновенные истории…].

Фигура иностранного специалиста на советской стройке много раз отражена в литературе тех лет. В его лице западная целенаправленность, точность, способность работать «как машина» противопоставляется российской лени и расхлябанности — коллизия, известная еще с «Обломова» Гончарова и «Железной воли» Лескова, но приобретающая теперь новую актуальность.

Как правило, писатели уважительно оценивают деловую хватку и строгость западных спецов и призывают соотечественников учиться у них, не забывая, однако, о преимуществах советской идеологии и социальной системы. В портрет «немца» вводятся традиционные комические черточки — ломаный язык, наивность, педантизм, — призванные уравновесить его превосходство над русским человеком в деловом отношении. «Шелесни феник для фас нушно, подгоняль штоп работала!» — прикрикивают немецкие техники на строителей бумажного комбината. «Скверний русский привычка: не дорожить чужой времья», — ворчит американец Квелш [Кольцов, В путь (1928); А. Глебов, Рост (1927), в его кн.: Пьесы].

У иностранцев оказывается немало причин для недовольства, например, вынужденные простои: «Бригады, неделю назад попавшие на красную доску, позорно скатывались вниз. Американцы кейфовали за обедом по полтора часа» [Н. Никитин, Поговорим о звездах (1934)]. В пьесе Н. Погодина «Темп» (1929) выведен американец Картер, обладающий столь же непоседливым характером, как и Заузе: подобно ему, он жалуется, что теряет время зря, что без конца слышит фразу «На будущей неделе», заявляет, что ему нужен не роскошный кабинет и письменный стол, а работа на стройке, что он не желает получать деньги даром и намерен, расторгнув контракт, вернуться в Америку и т. п.

В отдельных случаях иностранный специалист наделяется и функциями вредителя, как, например, уже упомянутый Квелш в пьесе А. Глебова.

В образе Заузе актуальные черты недовольного советскими обычаями иностранного специалиста наложены — как обычно в ДС/ЗТ — на более традиционные мотивы. В русской литературе есть тип наивного чужеземца, который (а) приходит в изумление, а то и в отчаяние от экзотических российских обычаев, остраняет их своим непониманием; (б) сравнивает их с разумными и благообразными обычаями своей родины;

(в) сообщает о них на родину, воображает изумление и недоверие соотечественников;

(г) ищет утешения в общении с родным домом, в мыслях о семье или невесте.

Как чеховский «глупый француз» в одноименном рассказе думает об изумившем его едоке в ресторане: «Будь этот господин у нас во Франции, его показывали бы за деньги», — так Заузе все время думает о том, что сказал бы о советских обычаях «наш добрый доктор математики Бернгард Гернгросс». В сатире В. Зоргенфрея «Прощание» (1906) немец Фридрих Купфер, уезжал в Россию «по делам торговой фирмы» и предвидя невзгоды, слезно прощается со своей «добродетельной Шарлоттой» [в кн.: Стихотворная сатира первой русской революции]. К тому же ряду относится герой «Епифанских шлюзов» А. Платонова — погибающий в петровской России английский инженер. Как и немец Заузе, он ведет переписку с оставленной в Англии невестой.

18//16

«Wolokita!» — взвизгнул он дискантом… — Волокита, наряду с бюрократизмом, разгильдяйством, аллилуйщиной и проч., — постоянная мишень критики. «Правда» 1929–1930 пестрит заголовками типа: «Триумфальное шествие волокиты», «Музей волокитчиков», «Волокита с кредитами», «Бить тревогу и бить волокитчиков» и т. п. «Раздавить гадину — многоименную, многоглавую Волокиту Волокитовну» [из провинциальной прессы; цит. в кн.: Кольцов, Крупная дичь, 276].

«Бог правду видит, да не скоро скажет. Что за волокита?» [ИЗК, 274].

18//17

Остап… подвел его [Заузе] к висевшему на стене ящику для жалоб… — …Шрайбен, шриб, гешрибен… Я пишу, ты пишешь, он пишет, она, оно пишет. Понимаете? Мы, вы, они, оне пишут жалобы и кладут в сей ящик… И никто их не вынимает… Я не вынимаю, ты не вынимаешь… — В учреждениях вывешивались «ящики для подачи жалоб и заявлений в комиссию по чистке аппарата» [см., например, КН 30.1929]. Одесская киностудия в 1930 выпустила фильм «Чистка, или Ящик для жалоб» [Советские художественные фильмы, т. 1]. Невынимание жалоб было предметом журнальных шуток: при вскрытии одного ящика обнаружились-де древнерусские челобитные [Бе 12.1928]. См. стихотворение Маяковского «Легкая кавалерия» и т. п. Более отрадная картина, рисующая внимательный разбор жалоб, дана в очерке Л. Славина «Добровольцы» [ТД 05. 1929].

Бендеровский разговор с немцем с помощью школьных таблиц спряжения («Я не вынимаю, ты не вынимаешь…») имеет прецедент в рассказе Б. Левина «Ревматизм» (1929). Он относится к другому, историческому эпизоду общения русских с немцами: к их братанию в окопах в дни Октябрьской революции. Герой рассказа, умирающий Карпович, вспоминает об этом в больничном полубреду: «Кругом была смерть. И вдруг революция. Довольно! Генуг! Товарищи немцы, мы не хотим умирать! Вы не хотите умирать! Я не хочу умирать! Он не хочет умирать!» [в его кн.: Голубые конверты]. Ярко и эффектно написанный рассказ Левина мог быть знаком соавторам.

18//18

— Ва-ва, — сказал уполномоченный по копытам, прислоняясь к стене, — ва-ва-ва… — Там, — пробормотал Балаганов, протягивая дрожащую руку. — Испуг Балаганова густо стилизован, напоминает одновременно о гоголевском «Ревизоре» и о декадентско-мистической струе в литературе начала XX века. Ср.:

(а) «Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить): А ва-ва-ва… ва. Хлестаков (быстрым отрывистым голосом): Что такое? Городничий: А ва-ва-ва… ва. Хлестаков (таким же голосом): Не разберу ничего, все вздор. Городничий: Ва-ва-ва… шество, превосходительство, не прикажете ли отдохнуть…»

(б) Словечко «там» — из лексики символистов. Под названием «Там, внутри» шла на русской сцене пьеса «Intérieur» М. Метерлинка [см. ЗТ 14//25]. «Да, да, что-то там трется, там вот, там, под дверью… Нет, нет, там кто-то есть… Это прекрасная Госпожа наша из замка, что там… Это я дрожу от радости, что Она там… Да, там, я Ее вижу, я Ее узнаю…» [Ш. Ван Лерберг. Они почуяли (драма) // Чтец-декламатор, 272–277; курсив мой. — Ю. Щ.] и др.

18//19

Остап открыл дверь и увидел черный гроб… Это был прекрасный агитационный гроб [ «Смерть бюрократизму!»]… — «В большой пустой комнате стоит агитационный гроб, который таскают на демонстрациях» [ИЗК, 229].

Для тех лет характерны всякого рода массовые агитационные действа. Разыгрывались они с неподдельным энтузиазмом, давая участникам радостное чувство слияния в единомыслящую, движимую единым порывом семью советских людей. Были популярны инсценировки суда (показательные суды над галстуком, «бациллой никотина» и проч.). С особенным неистовством разыгрывались метафоры смерти, похорон, убийства, применяемые к разного рода