Дезертир - Валериан Якубовский

Иван Игнатьевич, которого обвинили в беспечности, согласился на немедленном выступлении отрада и предложил кой-что предпринять и сейчас.

— Надо по возможности, — сказал он, — сегодня схватить провокатора, а утром устроить засаду связному агенту. Он обязательно появится здесь. Немцы не дадут отсиживаться.

— Это не так просто найти провокатора, — возразил командир.

— Товарищ Ян, — вмешался я. — Утром надо искать агента. Правильно говорит Иван Игнатьевич. А провокатор уже найден.

— Кто?

— Мирон.

Селезнев выбежал из землянки.

— Тяжкое обвинение, — сказал комиссар. — Это предположение или категорическое утверждение?

— Утверждение.

— А доказательства?

— Есть и доказательства. — Я рассказал, как Мирон задержал нас и сообразив, откуда такие шинели, хотел расстрелять. Товарищи не согласились. Тогда Мирон, связав нас и жестоко избив, стал обыскивать. Он искал эту записку, которую сам же писал, но не догадался поднять стельку сапога.

— Так-с, — прищелкнул пальцами сообразительный Ян Францевич, — проверим, — и записку положил в карман.

Селезнев втолкнул в землянку Мирона.

— Здравствуйте вам, — сказал Мирон, остановившись посредине землянки.

— Здравствуйте, — ответил Ян Францевич. — Когда в наряд?

— Утром.

— Тогда садись и пиши. Вот бумага.

— Что писать?

— Прошение о помиловании, — сказал командир. — Иначе я тебя вместо наряда на тот свет отправлю.

— За что, товарищ Ян?

— За избиение разведчиков. Карандаш есть?

Мирон понял, что робостью он выдает себя, и, сдерживая приступ колотившего его озноба, заикаясь, вполголоса проговорил:

— Найдется.

Достав из внутреннего кармана бушлата желтый химический карандаш, прислонился к столу и начал писать. Руки его дрожали. Вымучив несколько строчек, он задумался, как бы получше изложить просьбу. Ведь речь идет о помиловании. А Мирон чувствовал вину, которая измерялась веревкой с перекладиной или на худой конец — пулей, а не листком серой бумаги с плохо написанным прошением.

— Достаточно, — остановил Мирона Ян Францевич и, убедившись, что оба документа написаны не только одной рукой, но и одним плохо подточенным химическим карандашом, спросил: — А эту записку ты с кем посылал, что она пришла по обратному адресу?

Мирон, взглянув на записку, рванулся к выходу. Прогремел выстрел.

— Дневальный! Вытащите эту падаль, — сказал Селезнев, вкладывая пистолет в кобуру. — А вы, товарищи, поддались этому мерзавцу.

— Маленькая хитрость, старший лейтенант, — подмигнул Черняев. — Поняли, что провокатор. Боялись — убежит. А так надежнее.

— Выходит, вы его привели, а не он вас?

— Конечно.

— Молодцы, ребята! Настоящие разведчики!

— А теперь, товарищи, по местам, — приказал командир. — В расположении остается комиссар. А вам, товарищ Ершов, утром с секретом Мирона поймать связного агента. А пока — отдыхайте.

— Товарищ Ян!

— Все! Никаких возражений.

Спустя полчаса отряд тронулся, выслав дозоры. Я поужинал у Марыли, которая после расстрела заложников в Озеранах не покидала отряда и была приписана к кухням, переоделся, взял у комиссара документы и зашел в санитарную палатку. Шилов обрадовался моему возвращению, но, когда узнал, что Мирона пристрелили, переменился в лице:

— Как? Без суда и следствия? Как старосту?

— А ты ждал суда и следствия, когда бил по немецким танкам?

— То немец, враг…

— А это — друг?

Утром Иван Игнатьевич посоветовал мне самому развести секреты и остаться там, где недоставало третьего человека. Когда пришли на место, напарники Мирона спросили, где их старшой. Я не скрыл, что Мирон — провокатор и что начальник штаба пустил его в расход при попытке к бегству.

— Ишь, куда метнулся, шкура! — возмутился первый, Никита.

— А я-то думаю, — вознегодовал второй, Макар, — что это ему так хочет вас расстрелять?

Я поставил перед ними задачу — взять живым связного агента, который уже приходил к Мирону за сведениями об отряде.

— Когда приходил? — спросил Никита.

— Позавчера. Он и сейчас должен прийти. Сведения немцам не попали. А Мирон сегодня последний день в наряде.

Никита подтвердил, что Мирон отлучался на стук дятла. Хотел убить лесную пичугу, да вернулся ни с чем. В день прибытия в отряд, получив назначение в караул, отпрашивался в деревню за сапогами и, наверняка приводил сюда этого агента, чтобы договориться о месте встречи, когда появятся важные сведения об отряде.

Ровно через час дятел прилетел снова.

— Слышите? — прошептал я. — Вы, Никита, заходите слева. Макар — справа. Я пойду прямо. При бегстве — бить по ногам. Но упустить нельзя.

Продвигаясь между деревьями, я пошел на усиливающийся стук дятла и шагах в двадцати увидел человека, который, припав к стволу клена, каким-то металлическим предметом выстукивал птичью дробь, уподобляясь мастерству лесного красавца. Временами он останавливался, прислушивался и снова стучал. Я обратил внимание, что винтовка у него была на ремне за плечами.

Подкравшись к нему на расстояние трех шагов, я вскинул автомат:

— Руки вверх — и не шевелись!

Он вздрогнул и, уронив обойму, которой стучал во дереву, поднял руки.

— Я… красноармеец из окружения, — невнятно пробормотал он, точно проковылял хромой ногой по изрытому снарядами полю. Даже не оказал сопротивления и стоял, как приказано, не шевелясь.

— Что же ты, красноармеец из окружения. Красную Армию продаешь?

— Я? Я не продаю.

— Как не продаешь? А что ты делал здесь, в лесу?

— Партизан ищу.

— Хитришь, парень. Ты не партизан ищешь. Ты Мирона искал. А партизаны тебя ищут… Разве не так?

Он утвердительно кивнул головой и, сделав холостой глоток выставившимся кадыком, попросил… хлеба…

Я подумал, что ослышался, и переспросил.

— Хлеба, — повторил он. — Пожалуйста. Маленечко. Два дня ничего не ел.

Оказывается, у полицаев и такие бывают связные агенты.

— Как тебя звать?

— Николка… Николай Евстигнеевич Сысоев.

— Опусти руки и садись.

Сысоев снял винтовку с плеча, поставил ее к трухлявому пеньку, а сам присел у клена и выжидающе, глотая слюну, стал наблюдать, как я достаю краюшку хлеба, которую утром вместо завтрака сунула мне в карман Марыля.

— Плохо тебя кормят твои хозяева, — сказал я, развязывая узелок.

— Нема у меня хозяев, — подражая местным жителям, произнес Сысоев.

— А я знаю, что ма.

— Это не хозяева.

— А кто они такие?

— Не сказывают. Только бьют да насмехаются, — пожаловался Сысоев и набросился на хлеб. — Красноармеец, говорят. Заклятый враг. А когда больного нашли в сарае, так разукрасили, думал концы отдам. Потом бросили, как собаке, ковригу хлеба; "Мирону отработаешь!" Вот третий раз и прихожу.

Я верил Сысоеву, но сомневался в одном — кто послал его сегодня. Ведь полицаи казнены вчера. Оказалось, что задание на связь с Мироном он получил утром, до их отъезда в Туров.

— С чем же ты пришел сегодня?

— Какой-то пистолет велели передать Мирону.

Сысоев достал из кармана ракетницу с тремя зарядами

и подал мне. Я снисходительно отнесся к его дурацкому положению. Но что скажут Иван Игнатьевич, Як Францевич, наконец, старший лейтенант Селезнев?

Подозвав своих помощников, которые, стоя поодаль, с раскрытыми ртами слушали исповедь задержанного агента, я спросил:

— Может, вы останетесь здесь, а мы с Сысоевым пройдем к комиссару?

— А что, дело говоришь, — согласился Никита.

Макар достал веревку, чтобы обезвредить задержанного.

— Не надо. Не убежит.

— Да я и так от вас не отстану, — сказал Сысоев, глядя на меня.

— Бери винтовку и пошли.

Дорогой я сообщил Сысоеву, что бывшие хозяева — бечанские полицаи и Мирон — расстреляны как прислужники фашистов.

— Так им и надо, — повеселел Сысоев и, подумав, заикаясь, спросил; — А меня в отряде не расстреляют?

— За что тебя расстреливать? Ты не враг народа.

— У нас на Тамбовщине в тридцать восьмом, сказывают, и невинных расстреливали. Прикатит "Черный ворон" — и человек как в воду канет.

— В отряде нет "Черного ворона". Так что…

— Спасибо, — проговорил Сысоев и, зашмыгав носом, прослезился. Уход от полицаев и неожиданное возвращение к своим было для него спасением. Радость выпирала слезы. Он плакал, как ребенок.

В расположении отряда Шилов, сидя у санитарной палатки, первый увидел нас и не без приятного удивления сказал:

— О-о, старый знакомый! Не узнаешь?

— Нет, — пожал плечами Сысоев.

— Ты знаешь этого человека? — спросил я Шилова.

— А ты разве не знаешь? Это ездовой санитарной повозки, что ехала рядом с тем паникером, который собачился с комбатом. Неужто не помнишь?