Завораш (СИ) - Галиновский Александр

Будет ли он хвататься за эту соломинку, держаться за единственную возможность пожить? Не потому ли Интерпретаторами становились единицы? Энсадум не представлял себе, что кто-то мог поселиться в его теле, пусть и на мгновение. Не захочет ли он остаться там подольше?

Впервые Энсадум задумался о смерти ещё в детстве. Отец показал ему мёртвую птицу — она лежала во дворе — просто комок перьев, ничего более. Это казалось Энсе противоестественным. Уже тогда он понимал, что любая смерть противоестественна по определению, но позже, уже будучи практиком, осознал, что любая смерть несвоевременна, неожиданна и необязательна.

И все же, будучи практиком, он привык к смерти. Любая гибель живого существа стала восприниматься как нечто обыденное. Даже вид мёртвых тел со временем перестал пугать его. Возможно, он был готов к этой работе ещё с детских времён — с тех самых пор, когда практик явился в их дом, чтобы забрать кровь брата.

Затем было Разрушение и новые смерти — гибель родителей.

Энсадум часто думал, что именно это, а не смерть Завии, стало решающим словом в выборе профессии.

Дело всей жизни? По отношению к работе практика это звучало как минимум странно. И все же за все эти годы он привык думать, что занимается чем-то действительно важным.

Ту птицу невозможно было воскресить, и даже всей её крови не хватило бы на то, чтобы воссоздать несколько последних минут жизни. Однако юный Энса целый день провёл над крохотным трупом, зарисовывая увиденное, словно каким-то образом хотел продлить «жизнь» этой несчастной малютки. Позже он выяснил, что тем же занимаются кураторы. Все, что они делают — создают набросок воспоминаний и сохраняют его. Возможно, никто и никогда больше не заглянет в их записи, и все же…

За все это время он так и не побывал в дальних зала Курсора, не посетил ничего, кроме библиотеки и ещё нескольких помещений, где полагалось находиться ученикам. Только в самые первые дни Энсадума и нескольких других учеников провели по внутреннему двору, показав, что где находится. Именно тогда он встретил первого куратора, да ещё несколько практиков, настоящих практиков, которые уже давно занимались своим делом. Встреча с практиками была второй в его жизни. И тут Энсадума ждало открытие: ни черных плащей, ни высоких шляп, ни темных очков с круглыми стёклами на них не было. Более того, выглядели они как совершенно обычные люди. Даже заурядные. Встретив такого на улице, он непременно решил бы, то перед ним обычный горожанин. Среди них даже была одна женщина. Когда Энсадум оказался рядом, она подмигнула ему с весёлой улыбкой, и забросив на плечо сумку, в которой что-то звякнуло, направилась дальше.

Ни Распределителей, ни Интерпретаторов он не видел ни в тот день, ни позже. Хотя он и подозревал, что кроме этих четырёх категорий: практиков, кураторов, Распределителей и Интерпретаторов в иерархии Курсора должны находиться другие — выше и ниже по положению. Ведь должен был кто-то выполнять все те манипуляции, которые требовались при превращении крови в эссенцию. Наверняка были те, кто отвечал за перегонку и дистилляцию, мыл колбы и реторты, а также разливал уже готовую эссенцию по ёмкостям. Как должен был найтись кто-то, кто будет управлять всем. Не просто контролировать процесс поставок крови, перегонку, хранение и прочее — этим займутся практики и кураторы, а именно управлять. Конечно, это не могли быть Интерпретаторы. Хотя в иерархии они занимали более высокое положение, гораздо выше даже кураторов, они точно так же выполняли свою функцию.

Как Интерпретаторы становились тем, кем являлись, оставалось загадкой. Возможно, они попросту были достаточно безумными для того, чтобы примерять на себя личность другого человека.

ПОХИТИТЕЛЬ ВСЕГО

Нельзя сказать, чтобы Энсадум обладал незаурядной внешностью. Скорее наоборот. Высокий, широкоплечий, но одновременно слишком худой, чтобы выглядеть внушительно. Лицо в обрамлении черных волос казалось чрезмерно бледным в любое время года. К тому же простой и удобной одежде, которую носили другие практики, он предпочитал плащ, такой же тёмный, как и цвет его глаз. Удивительным образом его детские представления о, том, как должен выглядеть практик, отразились на его собственной внешности. Словно он пытался соответствовать созданному им же образу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Сколько всего было практиков? Когда Энсадум только начинал, он пробовал сосчитать их. Видел кого-то у Распределительной щели и запоминал лицо, мысленно добавляя единицу к уже порядочному списку. Всего набралось то ли двадцать, то ли двадцать пять человек. Затем Энсадум стал считать только тех, кого видел повторно, а таких было меньше. Наконец он стал считать тех, кого встречал у Распределителей в третий, четвёртый раз. Их было меньше десятка, и все — гораздо старше его самого. Последнее натолкнуло Энсадума на мысль, что на этой работе мало кто задерживался надолго.

И все же трудно было встретить в городе бывшего практика, который хвалился бы этим. Их профессия не вызывала ни восторгов, ни зависти. Как раз, узнав, что перед ними практик, люди начинали относиться с опаской, недоверием, а иногда и с плохо скрываемой враждебностью.

Несмотря на то, что Курсор был огромен, а постоянных практиков — около двух десятков, являлись они отнюдь не ко всем умершим или умирающим.

Это называлось Лотереей. Карточка просто появлялась из Распределительной щели. В первое время Энсадум пытался понять, каким образом происходил отбор, но так и не смог ничего уразуметь. Практики шли к бедным, к богатым. В город, и за его пределы. Даже в Пустоши, хотя формально эти земли считались дикими и малонаселёнными.

Иногда карточек не было неделями, иногда щель выбрасывала их без остановки, одну за другой — только успевай выхватывать.

Никто не знал, каким именно образом происходит отбор, и почему практики приходят к одним и не являются к другим. Возможно, ответ крылся в простом: практики просто не могли знать обо всех смертях.

Энсадум не знал, почему это стали называть Лотереей. Видимо, люди считали, что все дело в случайном выборе, как будто происходит некий розыгрыш, в котором шанс выпадает лишь немногочисленным счастливчикам. И, как и в любой лотерее, — в этой есть проигравшие. Или проигравшими были все без исключения?

***

Не было никакой черты, отмечающей границу города.

Энсадум уловил плывущие по воздуху запахи: пота людей и животных, специй, готовящейся на огне еды. Вместе с запахами новый порыв ветра принёс звуки: лязг металла, крики погонщиков — извечный шум любого города, так не похожий на глас вопиющего в пустыне.

Крохотные фигурки снующих туда-сюда людей были едва различимы с такого расстояния и Энсадуму показалось, будто он рассматривает сквозь окуляр микроскопа жизнь некого доселе неведомого, странного мира. Чуть-чуть больше резкости, отрегулировать фокус… Не маячит ли за крохотными фигурками тень исполина как в одном из тех театров в коробке?

Впрочем, жизнь — это не театр, а люди вокруг — не персонажи пьесы: хороший, плохой. От обитателей города в Пустоши можно было ожидать чего угодно, и судя по виденному ранее, потрошили они не только рыбу.

Впервые Энсадум пожалел, что с собой у него нет оружия. Подошёл бы и обычный нож: с ним он чувствовал бы себя уверенней. Он попытался вообразить в руке твёрдую рукоять, тяжесть металла, блеск лезвия, но сколько не говори «сахар», во рту слаще не станет. Вот если бы с ним по-прежнему был его саквояж… Среди прочих инструментов там имелся острый нож, скальпель… И все же некая толика уверенности к нему вернулась.

В конце концов караван гхуров скрылся из виду, и он ещё некоторое время брёл к городу, постепенно замедляя шаг, чтобы получше рассмотреть, что ждёт его впереди.

У шатров и палаток люди сидели и просто курили, провожая его долгими взглядами. Некоторые не скрываясь жевали белую смолу, как до этого лодочник, что казалось бы немыслимым в городе вроде Аскеррона. Чуть поодаль находились постройки, которые выглядели куда более старыми и ветхими. Наверняка почти все они были построены до Разрушения и служили мастерскими и складами. Сейчас здесь располагалось нечто вроде рынка: за прилавками из фанеры и ржавых бочек стояли люди, торгующие всякой всячиной: от съестных припасов до рыболовных снастей. Невозможно было сказать, кому все это могло понадобиться в таком месте, ведь других «покупателей» кроме самого Энсадума, видно не было.