Завораш (СИ) - Галиновский Александр

Священник дожидался его у входа. Стоял, заложив руки за спину, абсолютно неподвижный даже для лёгкого ветерка, колебавшего занавески неподалёку — на его голове он не потревожил ни волоса. В этот момент он казался похожим на одну из тех статуй, что изображали воинов и гигантов древности — достаточно было представить меч на его боку или закинутое на плечо копье.

Однако не воображаемое оружие делало священника похожим на воина, вовсе нет. Это были глаза. Их взгляд буквально приковал Нокту к земле. Еще недавно он радовался царящей внутри прохладе, а сейчас ледяная стужа сковала все его тело, заморозила кости, сделала их хрупкими как стекло — тронь и разлетится на тысячу осколков, рассыплется в сверкающую крупу прямо под кожей, словно стеклянная посуда в холщовом мешке.

Так оно и случилось. Едва Нокта попытался заговорить, священник поднял руку, а затем с размаху ударил его по лицу…

***

Голова болела как тогда.

Открыв глаза, Ноктавидант обнаружил, что лежит на полу в луже крови. Её было столько, что казалось, неподалёку растерзали и выпотрошили средних размеров животное. Судя по тому, как кровь успела остыть и свернуться, он провёл без сознания около получаса.

Поглядев в сторону ангела, клирик понял, почему крови было так много.

Тело ангела безвольно повисло на цепях. Крылатый был мёртв. Сосуды, до этого питавшие его плоть, оказались разбиты, идущие от них трубки вырваны и брошены на пол. Из некоторых продолжала вытекать жидкость.

После смерти плоть оракула приобрела странную белизну. Как если бы перед ним была искуснейшая из мраморных статуй. Ноктавидант протянул руку и коснулся ангела. В этот момент он понял, что никогда до этого не делал ничего подобного. Кожа у оракула была гладкой и холодной… Будто и в самом деле касаешься мрамора.

Обескровлен.

Некоторое количество крови ангела пролилось на пол, смешавшись с кровью самого Ноктавиданта, но большую часть убийца унёс с собой.

Клирик отдёрнул руку. Отступил, окидывая взглядом зал.

Нет, убийца не прятался в тенях. Наверняка куратора уже и след простыл. Во всем огромном зале было лишь он один. Он и то, что осталось от ангела.

Ноктавидант не знал, насколько ангел мог претендовать на почести, оказываемые после смерти, но пока решил оставить всё как есть. Он оторвал от нижнего края своего одеяния лоскут ткани и приложил к голове. Рана все ещё кровоточила. По ощущениям череп был цел, а вот на рассечённую кожу придётся наложить швы.

Клирик направился к двери…

***

В то же самое время маленький Нокта шагнул в темноту.

Оглянулся — за спиной ничего. Лишь та же самая пустота и чернота, что и впереди.

Однако он по-прежнему чувствовал присутствие примарха за спиной, ощущал его дыхание, а ещё — то место пониже лопатки, куда подталкивая его навстречу мраку, ткнул костлявый палец.

«Видишь?», — прошипело из темноты.

Примарх был стар. Те несколько лет, что Нокта провёл в стенах храма, не прошли для священнослужителя даром.

«Видишь?», — повторил голос позади. Теперь он показался Нокте незнакомым, чужим. Словно из тела примарха вещал кто-то чужеродный.

«Смотри внимательно и слушай».

Но он ничего не видел. Ослепни он в этот момент — и даже не понял бы этого. Никогда до этого Нокта не встречал такой чернильной темноты. На это и похож Гастр, так ведь? Вопрос едва не сорвался с его губ. Безвременье, где нет ничего — ни цвета, ни формы, ни материи. Один лишь запах.

Пахло кровью. Это был тот самый запах с железистым привкусом, который ассоциируется со смертью с тех самых пор, когда первый жертвенный нож в руках первого клирика пронзил плоть первой жертвы.

Нокта повертел головой.

«Ну и как тебе?»

Голос был другим. Он не принадлежал примарху. И он раздался не сзади, как Нокта ожидал. Нет, вместо этого он звучал сразу отовсюду. Словно Нокта был насекомым, посаженным на дно гигантской банки, в то время как некий мальчик приложил к её горлышку губы и произносил слова, слушая, как их звук отражается от стенок внутри.

«Оглянись, — снова тот же голос, — В мире нет лучшего места, чтобы вообразить смерть».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

К сожалению, это было не так. Мальчик знал как минимум одно — ящик Бабалона.

Бабалон числился в порту старшим над всеми мальчишками — посыльными, грузчиками, разносчиками. А ещё у него был ящик — простой сундук без ножек с откидывающейся вверх крышкой, куда он любил заталкивать мальчишек в качестве наказания. Поводы были самые разные: непослушание, мелкое воровство, лень. Обычно провинившиеся проводили внутри пару часов, но временами случалось и дольше — сутки, двое. Извлечённые на свет мальчишки валились с ног, бормотали нечто бессвязное, некоторые плакали.

Однажды внутри оказался и сам Нокта. Он провёл в ящике недолго — всего пару часов. Позже он не мог вспомнить ничего конкретного — разве, как ему казалось, внутреннее пространство ящика расширяется и где-то протяжно и заунывно начинает звонить колокол. Насколько он помнил, никаких колоколов в окрестностях порта не было.

«А, так ты уже знаешь», — сказал голос, отвлекая его от неприятных воспоминаний.

А затем что-то липкое скользнуло по лицу мальчика. Он отпрянул, но потерял равновесие и рухнул, сопровождаемый смехом.

Смеялся его невидимый собеседник. Закончив хохотать, он заговорил вновь, но на это раз звук его голоса удалялся:

«Он многих видел тогда в ящике. Но запомнил только тебя».

ПОЗОРНАЯ РАБОТА

Насыпи по обе стороны кончились. Туман поредел, и впереди проступили очертания построек. Были среди них и крупные, однако большинство напоминало палатки или шатры, возведённые на скорую руку. Посредине всего этого возвышалась одинокая каланча, торчащая словно перст. Каланча, как догадался Энсадум, была из старых построек, возможно на ней располагался пост смотрителя железной дороги или любого другого служащего. Однако это было много лет назад, и опоры каланчи давно проржавели. Не говоря уже о домике на самом верху. Энсадум подумал, вряд ли кто-то забирался туда в ближайшие годы.

Гхуры уходили вперёд по рельсам. Энсадум слез с повозки и теперь стоял, утопая в мелкой породе, которая образовывала зыбучие насыпи. Это был не песок или земля. Мелкие камешки под его ногами скорее походили на кокс или измельчённую горную породу.

Город жил своей жизнью. Это было одной из причин, почему он слез с повозки и продолжил путь на своих двоих — не хватало нажить врагов в виде хозяев каравана, которые недосчитаются товара. И хотя всегда можно было сослаться на воришек, атаковавших повозки словно гром среди ясного неба, не было никакого объяснения тому, почему он воспользовался повозками словно бесплатным транспортом. Скорее всего, более отзывчивые люди отнеслись бы к этому с пониманием, однако Энсадум не был уверен, что именно в этом конкретном городе обитают те, кто готов верить практику.

Строго говоря, то, что он видел перед собой не было настоящим городом. Спустя некоторое время Энсадум сделал вывод, что перед ним торговый пост или небольшое поселение, где обитают торговцы и ремесленники. Подумав об этом, он внезапно осознал, что за постой придётся платить. Как и за еду. Как и за транспорт, если он решит воспользоваться им, чтобы добраться до реки.

***

Энсадум всегда знал, что, если погибнет, его кровь достанется Интерпретаторам. Однако он никогда не задумывался, что будет дальше.

Каким образом его личность можно «примерить», ведь он не перчатка. Тем более невероятным казалось то, то эта личность якобы сможет некоторое время жить в другом теле. Недолго, да, но — жить. Как если бы на мгновение кто-то стал другим человеком просто надев его одежду. Сравнение грубое и неточное, если учитывать, что для самого Интерпретатора это отнюдь не переодевание, а скорее наоборот.

Сможет ли он сознавать себя? Хоть на мгновение? Понять, что это именно он — тот, который раньше был чем-то другим, а теперь на мгновение воскрес в другом теле?