Маньяк Фишер. История последнего расстрелянного в России убийцы - Елизавета Михайловна Бута

истязали пионера.

История попала в местные газеты, так что слухи о ней стали множиться в геометрической прогрессии. Оказалось, мальчик был племянником или дальним родственником кого-то из сотрудников конезавода, и это многократно преумножило количество домыслов.

Головкин старался не выходить лишний раз из комнаты и даже взял пару отгулов, но в четырех стенах стало еще хуже. Раз за разом он прокручивал в памяти недавние разговоры с коллегами, их изучающие взгляды и намеки. «Высокий, темноволосый мужчина» – так описали в газетах нападавшего. Кто же еще, если не он? За ним обязательно придут.

Сергей курил одну сигарету за другой, превращая комнату в подобие газовой камеры. Казалось, он оцепенел, его лицо превратилось в лишенную эмоций маску. Иногда он думал, что, может, это и к лучшему, если за ним придут. Иногда начинал корить себя за то, что так и не решился зарезать пацана. Головкин помнил, что тот вроде бы хрипел, когда он снял его с дерева, но в следующую минуту начинал сомневаться. Чем дольше он думал, тем больше погружался в панику и тем сильнее ему требовались разрядка и новая жертва, но он не в силах был ничего предпринять. Старался лишний раз не шевелиться. Просто сидел на кровати и курил, уставившись в черный экран телевизора.

На следующий день Головкин написал заявление о переводе во Всесоюзный трест конных заводов и ипподромов. Работа хоть и более оплачиваемая, но скучная и монотонная. Перекладывание бумажек, написание отчетов о проверках, анализ заключений, подача прошений на дополнительную проверку анализа заявлений… Однако бессмысленная должность чиновника низшего звена предполагала работу в кабинете. Он больше не будет каждый день общаться с детьми, не будет видеть их, а значит, и желания их мучить не возникнет.

– Дядя Сережа, вы собрались уволиться? Как так-то? Вы ж обещали научить меня на лошади кататься в следующем году, – сокрушался Мишка, один из многочисленных ребят, которые вечно околачивались на конезаводе или где-то поблизости.

В школу верховой езды принимали не всех, но вот выпросить у кого-нибудь из персонала разрешение прокатиться верхом или погладить лошадь можно было всегда. Головкин стал периодически позволять мальчику покормить животных, а однажды даже показал, как проходит осеменение, правда, попросил никому об этом не говорить. Подросток серьезно отнесся к этой просьбе, держал рот на замке и стал считать дядю Сережу своим другом, с которым у него есть общая тайна. Через какое-то время он привел на конезавод приятеля, и на этот раз Сергей разрешил им увидеть спаривание лошадей. Они украдкой проникли в конюшню и стали наблюдать. Увиденное привело их в такой восторг, что отныне к Сергею то и дело прибегали мальчишки с конезавода. Дядя Сережа стал своим. Он не ругался, когда замечал у кого-то сигареты, иногда даже делился своими, разрешал подросткам лишний раз дать лошадям корм и несколько раз вручал ключи от каптерки, когда они хотели устроить пирушку.

– Почему вы увольняетесь? – расстроенно вопрошал Миша.

– Нашел место получше, поспокойнее, – улыбался Сергей. Он вдруг впервые осознал, что кому-то нужен, что кто-то действительно опечален его уходом. – Может, еще вернусь. Не переживай.

12

В молчании

1984 г., Москва, Детская клиническая больница № 9

Тринадцатилетний Андрей Нестеров постепенно шел на поправку. Переломы срастались, раны затягивались. Голос, правда, к нему так и не вернулся даже после операции, хотя никаких медицинских причин к молчанию больше не было. Подростку просто нечего было сказать. Человеческая психика устроена таким образом, что краткосрочное переживание не способно его сломить. С другой стороны, даже минутное происшествие можно прокручивать в голове сколь угодно долго. Память Андрея просто вычеркнула травмирующие воспоминания, упаковала их и сдала в «архив», поместив куда-то между первым вздохом и теплыми руками акушерки. Он помнил, как вылез в дыру в заборе, чтобы покурить, а потом что-то черное и страшное ворвалось в его жизнь. Нужно было обязательно идти вперед и не падать, а затем его повесили на дереве. Наверное, он все-таки упал.

Постгипоксическая энцефалопатия. Острое нарушение мозгового кровообращения по ишемическому типу. Множественные ссадины живота, шеи, бедер, голеней.

Диагноз А. Нестерова

Несколько месяцев Андрей провел в больнице под неусыпным надзором профессионального, очень пожилого и сильно пьющего психиатра, который постоянно устраивал ему какие-то тесты и обсуждал что-то с другими врачами. Однако бо́льшую часть работы в отношении Нестерова составляли скандалы с милицией и прокуратурой.

Чуть ли не каждый день в больницу приходил кто-нибудь из правоохранителей. Все намеревались побеседовать с пострадавшим. Кто-то рвался его допросить, кто-то хотел «просто поговорить», а кто-то – применить к подростку модную технику допроса с приемами релаксации, как при гипнозе (впоследствии в профессиональной литературе она получит название когнитивного интервью).

– Вы хотите закончить начатое и добить парня? – злился психиатр, когда видел на проходной кого-то из сотрудников органов.

– Мы хотим найти преступника, – с бесконечной тоской в голосе отвечал очередной оперативник.

Владимир Николаевич, психиатр с двадцатилетним стажем, всякий раз принимался объяснять, почему именно сейчас нельзя разговаривать с мальчиком. Андрей Нестеров уже через несколько дней после происшествия выглядел так, будто просто неудачно подрался со сверстниками. Разве что глубокий шрам через всю шею красноречивее любых слов свидетельствовал о том, что случилось нечто серьезное. Врачи старались обходиться с ним аккуратнее, поселили его в отдельную палату и лишний раз не трогали. В итоге подросток оказался заперт в комнатушке с белыми стенами, казенной мебелью и окном, открыть которое можно было только специальным ключом. Целыми днями он проводил в этой палате, иногда наведываясь в комнату для отдыха, где стоял большой цветной телевизор. Несколько раз кто-то к нему подходил, пытаясь побеседовать или предлагая сыграть в карты, но Андрей молчал, а в его глазах читался страх. Люди обычно чувствуют чужой испуг и презирают тех, кто их боится. Парня записали в число «странных дурачков» и больше к нему не подходили, а подросток старался реже покидать свою палату.

– Андрюш, зайди к Владимиру Николаевичу сегодня, – сказала ему медсестра. Подросток кивнул и с тоской посмотрел в окно. За стеклом виднелся черно-белый пейзаж: несколько деревьев и многочисленные однотипные больничные корпуса на фоне грязного неба. Даже трава на газонах казалась серой и пыльной.

В назначенный час Андрей пришел к кабинету психиатра и осторожно постучал.

– Проходи, садись, поговорим, – улыбнулся врач и отложил в сторону бумаги.

Подросток оттянул ворот футболки, демонстрируя алеющий шрам от удавки.

– Я знаю, почему ты не можешь говорить, но хочу понять, почему не стремишься этого делать, – начал разговор Владимир Николаевич, внимательно наблюдая за