Солнце в силках - Марина Сычева

хотун, послушайте. Очень важно постоянно, постоянно, – с нажимом повторила Тураах, – поддерживать огонь в очаге. Погаснет пламя – не сможет Уот иччитэ помочь Алтаане. А сколько она протянет без его помощи…

Уйгууна, как завороженная, смотрела в черные глаза Тураах. Слезы постепенно унимались. Она утерлась рукавом, засуетилась.

– Конечно-конечно, я сейчас… дров принесу да бересты… И масла был запас у меня…

И то хорошо. Тураах обратилась к Туярыме.

– Мне нужно отдохнуть и поразмыслить. Я вернусь завтра, попробую взять след похитителя. А пока присматривай за сестрой и за матерью.

Только выйдя из юрты, Тураах поняла, как устала. Долгий путь выпил ее силы.

Вороная лошадка, привязанная к сэргэ, приветственно ткнулась под мышку. Тураах закинула ей на спину свою котомку, ласково погладила по морде и принялась отвязывать.

На верхушке сэргэ чистила перья Серобокая. Всю дорогу пернатая подруга где-то пропадала, Тураах даже подумала, что ворона осталась дома.

– Догнала-таки?

– Крарх, догнала? Вы слишком медленно ковыляли!

Тураах улыбнулась: вдвоем веселее. Серобокая повернула голову в сторону юрты Уйгууны.

Тураах оглянулась: из юрты тихо выскользнула Туярыма.

– Спасибо за мать, дело поможет ей собраться, – прошептала она, тревожно подергивая кончик косы. – Кут Алтааны… Ты сказала, что ее похитили. Это мог быть Табата?

– Табата? Не думаю… Да и зачем?

Туярыма замялась, опустила глаза.

– Не просто же так он пропал.

– Странно все это: исчезновение Табаты, подозрения Туярымы. Не договаривает она что-то, и чую – важное, – размышляла удаганка. – Порасспроси-ка, Серобокая, сестер да сорок, может, они подскажут…

– Крар, – согласно щелкнула клювом ворона.

– А я, – Тураах вздохнула, – к матери пойду.

Серобокая вспорхнула и, описав круг, направилась в рощу, где гнездились вороны да сороки.

Тураах взглянула на родную юрту. Двор был пуст. Мать, наверное, в заботах по дому, отец на выпасах. Сестра, ей должно быть около четырех зим, где-нибудь с ребятишками…

Возвращаться было неловко. Чувствуя себя ребенком, нашкодившим и убежавшим из дома на весь день, чтобы отсрочить наказание, Тураах медлила. Как глупо.

Решившись, она открыла дверь и переступила порог.

– Да благословит этот дом Юрюнг айы тойон и пресветлые айыы! – Нарыяна обернулась, ахнула, просыпав муку. Засеменила к Тураах и остановилась в нерешительности: поклониться удаганке или обнять дочь? И все же выбрала второе. Тураах неловко ответила на объятия. Мамины руки и уютный запах выпечки окутали ее.

Тураах взглянула в лицо матери. Годы брали свое. У глаз пролегла паутинка морщин, в волосах серебрились седые волоски.

Нарыяна усадила ее на орон и принялась собирать на стол, то засыпая Тураах вопросами о жизни, то, не дожидаясь ответа, принимаясь рассказывать семейные новости. Тураах слушала рассеянно, не знала, куда девать руки.

– То-то отец будет рад, он несколько раз порывался отправиться навестить тебя, но после рождения малышки заботы о хозяйстве легли на него, а потом… Отец ведь на выпасы теперь не ездит, промышляет рыбалкой да силки ставит, – протянув дочери чашку с похлебкой и несколько оладий, Нарыяна присела было и снова засуетилась. – Сейчас еще молока достану, с утра осталось.

Выставив на стол все нашедшееся в юрте угощение, Нарыяна села и затихла. Тураах тоже молчала, оглядывала юрту. В хозяйстве по-прежнему царил порядок, только в отцовском углу были небрежно разбросаны резцы и инструменты. А на ороне, служившем некогда постелью Тураах, лежала тряпичная кукла с длинными косами. Орнамент на верхней балке, который так любила разглядывать Тураах, был аккуратно подновлен.

Вдруг хлопнула дверь и в юрту со смехом влетела девчонка. Две коротенькие косички ее смешно подпрыгивали.

– Мама! – звонко выкрикнула она, но осеклась, увидев Тураах.

– Не пугайся, иди сюда, – голос Нарыяны потеплел. – Каталыына, это твоя сестра Тураах, в гости приехала.

– Привет, Каталыына! – Тураах улыбнулась сестре, смотревшей на нее настороженно, исподлобья. Стерх? Хорошее имя. И не такое опасное, как ее воронье. – А у меня для тебя подарок есть!

Глаза Каталыыны заблестели:

– Серьги?

– Пока только свистулька, – рассмеялась Тураах: сама она в детстве больше обрадовалась бы рогатке, чем украшениям, – но в следующий раз обязательно выберу тебе самые красивые серьги!

Каталыына приняла подарок и серьезно кивнула: договорились. Сжевав оладьи, подхваченные со стола, сестра унеслась по своим детским делам, взметнув косами.

– Красавица моя, – гордо сказала мать. Тураах поднялась, помогая убрать опустевшую посуду. Разрушать хранимый матерью уют не хотелось. Место Тураах давно занято младшей сестрой. Конечно, есть еще гостевые ороны, но… Тураах давно отвыкла делить жилище с кем бы то ни было, поприще удаганки предполагало одиночество. Поразмыслив, Тураах нашла решение.

– Мне нужно позаботиться о лошади, в хотоне найдется место? – Нарыяна кивнула. – Тогда пусть стоит у вас. Я приду вечером, к возвращению отца. А вот стеснять вас не хочу: ночевать буду у озера.

Спорить мать не стала.

Озерная гладь мерно колыхалась, заигрывая с косо падающими на нее лучами закатного солнца. На противоположном берегу тайга подступала прямо к берегу, а за ней волнами поднимались синеватые горы. На острие самого высокого хребта белела снеговая шапка.

Вечерами с гор дул холодный ветер, Тураах поежилась, натянула наголовник и спустилась вниз по тропе. Обогнула старое кострище – единственное напоминание о стоянке Тайах-ойууна.

Ураса Табаты находилась немного дальше по берегу: два сэргэ, небольшая юрта и пристроенный к ней хотон.

Тураах залюбовалась открывающимся отсюда видом на озеро и вдруг уловила движение: слабая тень скользнула от урасы Табаты к подступающему здесь совсем близко лесу. Над головой тени колыхались рога.

Табата? Нет, рога не оленьи. Тайах-ойуун? Силуэт растворился в тени деревьев.

Удаганка поспешила к коновязи. Земля у сэргэ была сухая, никаких следов на ней не осталось. Да и что может после себя оставить тень? Быть может, здесь бродило лишь воспоминание…

Ураса встретила Тураах полумраком. Удаганка обошла ее по кругу: зола в камельке, развешанные над ороном травы, небольшой запас строганины и зачерствевшие оладьи на столе. Не похоже, чтобы хозяин оставил дом надолго. Теплый кафтан висел на крючке у входа, походная торба тоже была на месте, а вот бубна Табаты нигде видно не было.

Тураах вышла и направилась к лесу, внимательно вглядываясь в траву. Должна быть тропинка… И точно: от хотона уходила в чащу узкая петляющая полоска. Подобная тропа вела от жилища Тураах к ее сосне.

Посмотрим, какое дерево выбрал себе Табата!

Тополь. Высокий и говорливый. Тураах улыбнулась: какой красавец! Бережно ощупала борозды от оленьих рогов на северной стороне ствола. На подходе к шаманскому дереву Табаты она заметила следы оленя.

Села у подножия тополя, уперлась затылком в гладкий ствол. По позвоночнику пробежали мурашки – бег жизненных соков дерева отдавался в теле. Сознание померкло, остались только ощущения.

Шаманья тропа следом за током тополиных жил поднималась вверх, а в кроне постепенно разветвлялась, открывая ход на разные уровни Верхнего мира. Эти пути были хорошо протоптанными и ярко сияли теплым зеленым цветом. Следов ойууна здесь было множество – как свежих, так и еле заметных. Когда Табата проходил наверх последний раз, сказать было трудно.

Одна нить следов спускалась по корням тополя в Нижний мир. Эта тропа слабо тлела: не то давно заброшенная, не то стопы шамана касались ее лишь единожды.

Тураах открыла глаза и задумалась. Куда направился Табата-ойуун? Вверх ли? Вниз? Если он искал кут Алтааны, то ответ кроется в том, кто похитил ее душу.

Но это еще предстояло выяснить.

– Мать с Каталыыной заснули, не тревожь их, – шепнул Таас, обнимая дочь. – Дай на тебя посмотрю: похорошела, да! Только не вытянулась совсем, так и осталась малышкой!

Они уселись у костра под стремительно темнеющим куполом неба. Тураах задобрила духа огня, скормив ему пару оладий, и стала следить за ловкими движениями резца: в огрубевших руках отца рождалась крылатая фигурка.

– Не держи обиды ни на меня, ни на мать, Тураах. Особенно на мать: ей тяжело пришлось, – рыжие всполохи огня резко очерчивали морщины на лице отца. – В головах людей прочно укоренилась мысль, что