Узник моего желания - Джоанна Линдсей

Она потянулась, в горле у нее возник какой-то тихий звук, потом снова затихла, только рука ее продолжала двигаться. Он видел, как пальцы ее руки, лежавшей на куче цепей, ощутили холод стали; видел, как она нахмурилась, стараясь понять, что это могло быть.

— Сувенир, — объяснил он. — Из Киркборо.

Она мгновенно распахнула свои огромные, в половину ее маленького овального лица, глаза. Она издала еще какой-то звук, как будто задыхаясь. Страх ее был очевиден, он был слишком велик, скорее, это был настоящий ужас. Если она опять потеряет сознание, он не потерпит этого.

Ровена страстно желала снова потерять сознание. Боже милосердный, ничего удивительного, что она провела все эти недели в темнице. Это совсем не из-за ее владений. Она не забыла ненависть этого человека и понимала, что, возможно, он замучает ее до смерти. Теперь ей было ясно, почему он так отчаянно сопротивлялся ее насилию над ним. Никакой он не холоп, который должен был испытать благоговейный страх перед ней, он был сильный военачальник, человек, с которым никто не осмелился бы поступить так, как поступили они. А Гилберт, этот безмозглый глупец, даже не знал, что он захватил своего заклятого врага. Впрочем, в Фалкхерсте тоже не знали, кто она такая, как не знали и того, что она была самым заклятым его врагом, у которого он был в плену.

Где-то в горле у нее забулькал смех. Она не могла сдержать его. Если она еще не сошла с ума, то скоро сойдет. А он стоял рядом с кроватью и, нахмурившись, смотрел на нее. Неужели когда-то он показался ей красивым? Бред какой-то. Этот рот, этот ледяной взгляд — каждая черточка в лице говорила о жестокости.

Ее начало трясти, как в лихорадке. Он грубо выругался и крепко сдавил рукой ее горло. Глаза ее еще больше расширились.

— Если ты вздумаешь снова потерять сознание, я изобью тебя, — прорычал он.

Нечего сказать, хороший способ он выбрал, чтобы ее успокоить. Но он разжал руку и отошел от кровати.

Из чувства самосохранения она следила за его движениями, но он лишь подошел к остывшему очагу и остановился, уставившись на него.

Со спины он не выглядел таким уж монстром, вполне обычный мужчина. Его каштановые с золотистым отливом волосы не были кудрявыми, но на шее лежали завитками. Волосы казались мягкими, но она не осмелилась поднести свою руку поближе, коснуться их. Он был статен, широк в плечах, но она не предполагала, что он окажется настолько высоким. Чувствовалось, что он был напряжен, как струна. Туника плотно облегала его широкую спину и плечи.

Прошло несколько минут, потом еще, но он не оглядывался и не смотрел в ее сторону. Ровена перестала дрожать и несколько раз глубоко вздохнула. Ее еще не начали мучить. Пытки начнутся не здесь, не в этой комнате. Похоже, что ее привели сюда, чтобы просто попугать и позлорадствовать. Былой пленник стал теперь тюремщиком.

— Ты успокоилась, девка?

Успокоилась? Доведется ли ей еще когда-нибудь испытать это состояние? Но она кивнула, потом поняла, что он не видел этого, так как даже не взглянул на нее, и тихо произнесла:

— Да.

— Хотя у меня и есть полное право убить тебя, я не собираюсь этого делать.

Ровена не осознавала до сих пор, что, как и он, была в сильном напряжении, и теперь она с облегчением позволила своему телу обмякнуть и погрузиться в перину. В данной ситуации она и думать не могла, что ей так повезет, она и представить себе не могла, что он будет настолько милосерден, что сообщит ей об этом. Он мог бы и ничего не сказать, не развеять ее ужаса. Мог бы… значит, он был еще не конченый человек.

— Ты будешь наказана. Не обольщайся на этот счет. Но мое возмездие будет по принципу — око за око.

Сказав это, он повернулся, чтобы увидеть ее реакцию, но увидел лишь непонимание, и тогда он объяснил:

— Ты и твой брат собирались лишить меня жизни, если бы я не вырвался; твоя жизнь теперь в моих руках, и я не оценю ее высоко. Как обращались со мной, так будут поступать и с тобой. У тебя была отсрочка только потому, что я сначала хотел узнать, насколько велика твоя вина. Теперь мы оба знаем, что ты преуспела в своем низком воровстве. Поэтому, так же как ты силой взяла этого ребенка из моей плоти, так и он будет взят у тебя, как только родится.

— Нет, — сказала она спокойно.

— Нет?! — взорвался он, не веря своим ушам.

— Право владения — девять десятых…

— Речь идет не о владениях! Плоть от моей плоти — вот что ты украла!

Боже милосердный, как она осмелилась бросить ему такой вызов и заставить его впасть в ярость? Он был просто вне себя от гнева и, казалось, вот-вот бросится к ней и разорвет ее на части. Но она не могла позволить ему, чтобы и ребенок стал объектом его мести.

Она продолжала, не повышая голоса, моля Бога, чтобы он увидел здравый смысл в том, что она говорила.

— Я ношу его под сердцем, я произведу его на свет, и я хочу, чтобы он родился только для того, чтобы быть моим.

— Никогда этот ребенок не будет твоим. Ты будешь лишь сосудом для него, пока он не родится.

Он не кричал, говоря это, нет, но произнес это угрожающе ледяным тоном.

— Зачем он вам? — воскликнула она. — Для вас он будет не более, чем побочный ребенок. Разве у вас мало таких, чтобы вы были удовлетворены?

— То, что мое, то мое, — так же, как теперь моя и ты, и я могу сделать с тобой все, что пожелаю. Не спорь со мной более, девка, в противном случае ты об этом пожалеешь.

Это уже была угроза, которую ей нельзя было проигнорировать. Она и так позволила себе слишком много, зашла слишком далеко, дальше разумного. Несмотря на то что они были известны друг другу, и знакомство это было очень интимным, она совсем его не знала. Но время покажет, а времени у нее теперь будет много. Время он ей дал, он пожаловал ей жизнь. Конечно, вопрос о ребенке встанет опять, так как для нее это было слишком важно. Но она может подождать до того времени, когда у нее будет больше шансов на победу.

Она поднялась и встала у кровати. Она удивилась, что ее, так сильно презираемую, вообще положили на кровать. А у него были все основания презирать ее.

Для нее было бы лучше, если бы она не осознавала этого. Но она прекрасно все понимала. Ей хотелось бы, чтобы он понял ее. Но он не понимал и не хотел понять. Для него не имело никакого значения, что она сожалела о том, что ей пришлось сделать, и что она совсем не хотела этого делать. По своей воле или против, но она это сделала. Поистине она заслуживает кары, какой бы она ни была. И она действительно не достойна того, чтобы ребенок принадлежал ей, — ведь он был похищен у него. Но разве может быть мать откровенной, когда речь идет о ребенке.

Она опять вся напряглась под его пристальным, леденящим взглядом, но, наконец, он произнес с нескрываемым презрением: