Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности - Андрей Ястребов

Правила, сформулированные классиками, находятся в явном противоречии с реальностью и никоим образом эту реальность не регулируют. Никто из читателей этими правилами не пользовался и никогда не будет. Редкие примеры патетического следования букве культуры, которые кочуют по хрестоматиям, в счет не идут. Пользуются этими идеями только сами писатели и то исключительно в художественных текстах, ставя эксперимент на духовную или физическую выживаемость героев, побуждая воспитывать духовно-мыслительную способность отделять настоящую мудрость от прочих концепций-самозванок и идей-проходимиц.

Литература, даже не делая это целью, ставит на человеке опыт по выживанию. Безусловно, социальное зло наличествует, но оно не столь тотально, каким его представляет художник. Простой гражданин не в силах осмыслить весь масштаб морального бедствия, он соблюдает ритуалы обыденности, импровизирует, печалится и надеется. Он слишком переполнен повседневными заботами, чтобы хмуро размышлять о психопатологии социальной жизни. Литература же настойчиво концентрирует идею порочности жизни, настойчиво сомневается в некоей общепринятой норме, существованию которой человечество не придумало альтернативы, а затем выдвигает предельно неподъемный идеал, которому человеку нет ни сил, ни возможности следовать.

Обнаруживается смысловое напряжение между художественным приговором и частным знанием читателя-обывателя: масштаб писательских обвинений, грандиозность литературных обобщений с лихвой перекрывают уровень жизненной квалификации читателя. В создавшейся ситуации нет никакой возможности соотнести советы словесности с социальными потенциями читателя.

Недоказуемость очевидного

Нелепо упрекать читателя в ограниченном диапазоне знаний и интересов, в нежелании следовать писательским рекомендациям. Также абсурдно осуждать писателей в стремлении навязать читателям глобальные проблемы, хотя бы по той причине, что они во многом являются заложниками идеологических симпатий, философских предпочтений, модного реалистического стиля. Именно реализм к середине XIX века становится той формой самостоятельной рациональности, которая диктует обличительный, учительский подход к осмыслению действительности, акцентированное морализаторство, интерес к исследованию пограничных зон социума, настаивая на обостренном внимании к маргиналам и душераздирающим идеям.

Затем наступила эра СМИ, и обнаружилось, что за пределами книжки и строгого идеологического надзора все не так просто. СМИ расширили пространство мировмешательства человека, освободили его от обязательства воспринимать книжно-культурную информацию как единственный повод для рефлексии. Сегодня для подавляющего большинства телезрителей толстовские «мысль семейная» или «мысль народная» смотрятся оглушительными и экзотическими цитатами из энциклопедии культовых заблуждений XIX века. Серьезное к ним отношение воспринимается показателем патриархального вкуса.

Поначалу печатные СМИ, а потом телевидение, как главный массмедийный проект ХХ века, опровергли доминанты патриархального мышления – концепцию априорной строгости божественного бытия, курируемого Библией и книгой, и концепцию божественного времени. ТВ-обыватель ХХ века на скорую руку обучился множеству вещей, которые нивелировали некогда стабильные постулаты и догмы.

Свирепствующее ТВ в желании стать верховной идеей и главенствующим выразителем цивилизации набедокурило в отношениях человека с Богом. Атеистическая телепропаганда 1960-х годов активно лоббировала спор «лириков» и «физиков», один из смыслов которого заключался в полемике точного знания со словесной рефлексией. «Физики» из всех популярных теорий выбрали теорию Эйнштейна, отмеченную фатальной привлекательностью для обсуждения феномена божественного времени, и принялись активно ее продюсировать. Обыватель, не улавливая никакой разницы между теорией относительности и частным опытом неразличения второстепенного и значимого, вслед за «физиками» и ТВ принялся при каждом удобном случае настойчиво упоминать об «относительности всего и вся».

Радикальный оптимизм миропознания «физиков», поддерживаемых СМИ, выхолостил Бога, превратил его в разнообразное по функциям, облику и назначению НЕЧТО, синонимичное фатуму и принципиально недоказумое.

Для обывателя, подвергнутого пропагандистскому насилию СМИ, мысли о Боге и вечном становятся настолько относительными, что, оказалось, их можно отложить до ближайшей поездки в метро, в котором традиционно осуществляется встреча с книгой – этим испытанным источником знаний, ставшим удобным для времяпрепровождения в подземке. Человек по инерции читательской дисциплинированности начинает экономить на Боге, не без испуга игнорировать раздражающе нерешаемые проблемы, надеясь, что «физики» очень скоро предложат ответ на все вопросы, будоражащие сознание. Но «физикам», победившим сентиментальных «лириков», так и не удалось подобрать отмычки к вечным вопросам. Решением многих проблем стало телевидение.

В поисках Бога и истины современный обыватель нечасто обращается к книге, редко ходит в церковь. Застигнутый жизненными проблемами, он устало включает телевизор. Маккуэйл определил четыре причины, по которым люди пользуются СМИ. К ним относятся «потребность в информации, получение знаний о мире; обретение чувства идентичности через осознание собственных ценностей; упрочение чувства социальной принадлежности посредством получения знаний о жизни других людей; эмоциональный уход от реальности, развлечение, релаксация, забывание проблем и забот». Необходимо отметить, что религия и печатное слово классической культуры на сегодняшний день в этом смысле не могут составить конкуренцию ТВ.

В поисках Бога

Отношения современного человека – раба и апологета цивилизации – с Богом не следует искать в глубокомысленных философских и теологических трудах. Они много проще и как нельзя лучше отражены в ТВ-передачах и незамысловатых книгах писателей Запада, которые в отличие от русской литературы ХХ столетия активно обсуждают отношения человека с Богом, в книгах, повествующих о том, как человек старался постигнуть Бога, а у него ничего из этого не вышло.

Поиск Бога развернут во времени, но скомкан по качеству поступательности. Герой Р. Хьюза размышляет: «Представить себе Бога зрительно он не мог, дальше усов и тесных бриджей дело не шло»; «Когда растешь, Бог, наверно, тоже должен расти. Этого, конечно, Дик не предвидел: что Бог, в которого он обещал верить всю жизнь, был детским Богом»; «Когда Дику было пятнадцать лет и его готовили к конфирмации, ему предлагалась совершенно иная идея Бога – некоего безличного Всемогущества, никогда не вмешивающегося в науку…»; «…вовсе не тот Бог, у которого ты просишь мелких материальных выгод, не тот Бог, в которого он обещал верить, не тот, чье существование подтверждалось доказательствами, так живо сохранившимися в памяти»; «Казалось, единственное, о чем прилично просить этого Бога, – благодать, то есть чтобы Он сделал тебя лучше. Поэтому Дик молился только о благодати. Но результатов больших не видел».

Однажды, став взрослым, человек признается: «Я искал Бога в течение всей жизни, посвятив себя невероятному занятию – экстравагантному собиранию мудрецов, добродетельных женщин, мыслителей, деятелей, организаторов, созерцателей, юродивых и сумасшедших мулл, называемых святыми. Но за все время этих исследований длиною в жизнь я находил лишь мудрствования, которые ничуть не приблизили Бога ко мне».

Частный человек пытается сохранить хоть малую долю традиционных идей, но они в эпоху ТВ оказываются совсем неликвидны. Цивилизация и идеология потребительского общества побуждают обывателя-консуматора особенно не раскармливать духовные аппетиты, выбирать удобные идеи, незатратные по силам: потребность в вере или книжной философии, безусловно, реализуется, если они предложены в яркой упаковке и удобной расфасовке.

Сегодня, когда миром движет тележка из супермаркета, ТВ предлагает богатейший по ассортименту рынок образов и концепций. Влияние ТВ на обывателя ХХ века несопоставимо с ролью книги в традиционном обществе. Человек толпы вынужден атомизировать риски – он принимает на веру освященные временем идеи, но не делает их главенствующими из опасения быть обманутым. Отношение к ТВ тоже совсем неоднозначное. Обыватель включает ТВ, не доверяя ему, и никогда не выключает, жалуясь при этом, что нечего смотреть.

Традиционные инвестиционные фонды вечных истин – церковь и книжная культура – в конце ХХ – начале ХХI веков мрачно настаивают на собственной безальтернативности. Позиция церкви по отношению к ТВ нередко выглядит усталой борьбой против бесовства массовой культуры. В ответ звучат обвинения в мракобесии и фанатизме.