Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности - Андрей Ястребов

Итак: «Отмечу мощную режиссерскую работу, филигранную точность акцентов…

Удачно решена световая партитура спектакля… Радует теплота и метафоричность сценографической фактуры спектакля… Отчасти, цвето-световая партитура спектакля решена в стиле Малевича или Пикассо (варианты: Шишкина или Микеланджело)… Скромно и честно, что вызывает доверие…

Участники диалогов смотрят на зрителя, но не друг на друга… Отказ от общения глаза в глаза подчеркивает сознательный уход от психологизма…

При этом отмечу несколько точно найденных деталей, к примеру…

Не менее содержательный прием…

Текст наполнен метафизическими намеками – попытками понять фантасмагорию реальности… Это не просто социальные персонажи, это образы апокалипсиса каждого дня…

Отмечу актерский профессионализм… Когда актер не ограничивается смыслом монолога, а передает его философию через интонацию…

Безусловно, это сегодняшний текст и по звучанию, и по режиссуре… Мы проживаем эту жизнь…

Это оправданная провокация… Конструкция спектакля – современный винтаж… Это очень современная игра… И современность ее заключается в обаянии актера, обаянии, которого уже нет на современной сцене…

Подкупает тонкая нюансировка речи… Актер робок, ему не комфортно, он мечтает…

В плане актерских работ хочется отметить точную нюансировку, выразительную работу крупного плана, филигранность и органику… Что в совокупности создает мощное эстетическое высказывание…»

О чем все это?

Каждый из нас главный герой в спектакле жизни.

Во всяком случае, так кажется каждому из нас.

Так хочется казаться каждому из нас.

Мы едим, целуемся, ждем, работаем и всем нам кажется, что любовь – это наше генетическое, что страсть придумал твой дедушка, а нежность – троюродная тетка, что твой прадед вывез поцелуи контрабандой из лирики Фета, а докторская диссертация твоей мамы называлась «Наши гены выше идеала»… Тебе так казалось до этого момента – как ты понял, что на спектакль нашей жизни уже заготовлена болванка рецензии.

Как мы чудовищно литературоцентричны

Вначале была идея. И идея изначально была манекеном. Точнее, она, вроде бы, была хороша, но она родилась манекеном.

Принято считать, что отечественное сознание литературоцентрично. Сам по себе тезис красив, но, как все метафорическое, уязвим. Отстаивание идеи тотального влияния литературы на личность более характерно для представителей старшего поколения: для них классическая словесность была авторитетным образцом самоидентификации и означала отчасти конформистское бегство от реальности.

В обсуждении проблемы литературоцентризма подстерегает очевидная опасность. Слишком сильна традиция аутентичного прочтения классической культуры XIX века, то есть рассмотрение искусства в категориях самого XIX столетия. При этом следует избегать демонстративного скептицизма по отношению к литературоцентричной системе культуры позапрошлого века. С одной стороны, литература была единственным носителем информации, не имеющим альтернативы. С другой – культура узурпировала у церкви и философии право выражать истину.

Можно, однако, найти немало доказательств литературоцентрического сознания современного юношества даже сейчас, когда чтение перестало быть одной из первоочередных потребностей. Литературоцентризм (а в некоторых вариантах – текстоцентризм) остается единственным мифом современности, с которым солидарны почти все независимо от доминирования альтернативных форм культурной коммуникации. Одно из самых убедительных доказательств: любой современный вид визуального искусства несет отпечаток книги. Российским кинематографистам, к примеру, легче снять что-нибудь похожее на детектив в стихах, чем историю интеллектуального остроумия. Потому что отечественный детектив обязательно будет отмечен дурно понятым или ученически воспринятым психологизмом Достоевского.

В подобной ситуации нелепы поиски отечественных «секс-символов», так как классическое литературное представление о физической красоте репрессировалось писателями, начиная с «золотого века» русской словесности. Осозналась потребность подвергнуть ревизии доминантную категорию мысли и существования, которая на протяжении всей жизни поколения значилась в разряде святая святых. Собственная жизненная практика потребовала пересмотреть идею литературоцентризма отечественного сознания, разобраться в ней, соотнести с живой и собственной реальностью в противовес корпоративной убежденности ведомственных литературоведов. Речь идет не о сомнениях по поводу нужности и полезности классики, а о вопросе наделения классической литературы статусом, которому она давно уже не соответствует в изменившемся мире. Итоги размышлений оказались несколько обескураживающими и обидными для поколения, чья жизнь проходила под знаком литературоцентризма.

Пресловутый Иван Петрович

Во-первых , идею литературоцентризма необходимо отредактировать хотя бы потому, что в конце XX века ревизии подверглись не менее глобальные построения (критический реализм, реализм). В подобной ситуации философская база, эстетическая структура, социально-культурная мифология литературоцентризма не может остаться в том виде, в каком она торжествовала на протяжении почти столетия.

Как тут не вспомнить разговоры о печальной судьбе реализма, о смерти метафорического Ивана Петровича, который в начале повествования уже никогда не встанет с кровати, не подойдет к окну, не обозрит пейзаж на полстраницы и страниц на сто пятьдесят не вспомнит свою первую любовь.

Ивана Петровича соборовали, отпели и закопали как символ грандиозной словесности, которая устала, перенапряглась и перестала быть. На ее место заступила безнадежно провинциальная литература, активно цитирующая модные идеи Запада. Обнаружилось, что мира Божьего нет, как и Ивана Петровича. Есть только текст, кунштюк и симулякр, а может быть, дитя банального интертекста.

Все это так. Или почти так. Не столько Запад стал могильщиком Ивана Петровича, сколько сам Иван Петрович.

Сами споры о смерти Ивана Петровича были инициированы нашим литературоцентричным мышлением. И отсюда все наши литературно-критические дискуссии. На дворе непонятно какая эстетика, а мы продолжаем настойчиво хоронить Ивана Петровича либо реанимировать его. Категоричный пафос литературоцентризма очевиден.

За окном ситуация, не благостная для литературоцентризма: постмодернизм хоронит реализм, а сам реализм в номенклатурном исполнении, победив в схватке с реальностью, возглавил жюри конкурса «Разве это жизнь?!».

Во-вторых , само понятие продиктовано ценностями и нормами педагогико-воспитательной социальной практики, то есть идея литературоцентризма исходит из известных, заданных норм, квалификации текстов, как выразителей некоего идеала и предпочтительного – нормативного – отношения к ним, как источников этого идеала. В этом смысле, частный читательский опыт становится излишним. Знаком упорядочения соотношения «жизнь – книга» делается феномен рецепции тем или иным писателем творчества своих предшественников (хрестоматийно-школьная идея: «Имярек развивает традиции, заложенные в творчестве имярек»). В этом качестве и в данной привычной интерпретации литературоцентризм синонимичен постмодернистской цитатности. Если это так, то при подобном соотнесении миф литературоцентризма неминуемо растворится в иных культурных процессах, вызванных глобализацией.

В-третьих . К вопросу о генезисе понятия литературоцентризм. Не следует преувеличивать роль письменного слова в России, к началу XX столетия состоящей в подавляющем большинстве из неграмотных, а к началу XXI века более ориентированных на получение информации из источников, альтернативных книге. Сложно говорить о центристской роли литературы, когда средства массовой коммуникации тотально определяют существо и направленность мысли. Иными словами, современный потребитель культуры практически лишен права выбора. В системе рекламных предпочтений (следует отметить: чрезвычайно действенных по степени влияния на потребителя) торжествует визуальное искусство, а чтение перемещается на маргиналии интересов.

В-четвертых . Следует начать, казалось бы, издалека, об относительности любого знания, а тем более не настаивать на том, что литература или наука являются основными источниками сведений человека о самом себе и мире. Спор «физиков» и «лириков», по версии В. Пелевина, разрешился усталым шумом: «Люди вообще не знают, что такое ум, они вместо этого изучают то мозг, то психику, то любовные письма Фрейда к Эйнштейну. А ученые всерьез думают, что ум возникает оттого, что в мозгу происходят химические и электрические процессы…» Разовьем мысль: а русский читатель наивно размышляет о литературоцентризме как о последнем оплоте отечественного мышления, настаивает на собственной инаковости, отличности от других народов. А если задаться вопросом: вокруг чего формируется западная культура? Что является ее базой – философия, церковь, литература, политика, общественный идеал, человек? Однозначно ответить невозможно. А в случае с Россией «источниковость» и доминирование литературоцентризма, кажется, практически не имеют альтернативы.