Мои рыжий дрозд - Шемас Маканны

Через неделю после появления сестры Бонавентуры в школе у пятерых мальчиков были обнаружены странные симптомы, напоминавшие дизентерию. На следующий день они проявились еще у троих, а еще через два дня больше сорока учеников и четверо учителей слегли с этим же антисанитарным недугом. Впрочем, вскоре все они уже были здоровы, и что же это было, так и осталось невыясненным. Конечно, обвиняли Нинсун. Точнее — не столько обвиняли, сколько с уважением подозревали. «Она, наверное, отравить кого-то хотела, наверное, кого-то из учителей», — шепотом передавали друг другу мальчики. Гилли держал себя загадочно, не опровергал ни одной из выдвигаемых версий.

Именно после этой истории Гилли еще больше сблизился с Бродягой. Часто, поздними вечерами, когда в спальне начиналась игра в карты или в кости, они уединялись где-нибудь на подоконнике и затевали долгие беседы о «смысле жизни». Бродяга принципиально не играл ни в какие азартные игры, считая, что ему все равно никогда не повезет ни в чем подобном. Гилли же, который раньше не отказывался от таких развлечений и даже находил в них известное удовольствие, после появления в школе Нинсун начал избегать всего, что могло вызвать осуждение доктора.

Сам Бродяга мало рассказывал Гилли о своей жизни, но от других мальчиков тот знал, что Бродяга единственный сын довольно обеспеченных родителей. Правда, назвать благополучной эту семью трудно: отец сильно пил, что вынудило жену с ним расстаться. Не надеясь оформить развод, она скиталась с маленьким сыном где-то по южным графствам, потом, говорят, уже отдав Бродягу в школу, жила с кем-то в Англии, лишь изредка приезжая в Дублин. Так что в последние годы Бродяга виделся с отцом чаще, чем с матерью, но встречи эти, как сам он однажды признался Гилли, для него мучительны: отец обычно заявляется уже под хмельком и с ходу начинает поливать грязью «эту шлюху». Вообще же Бродяга не слишком любил рассказывать о себе, он вообще был немногословен, что придавало его редким словам особый вес. В классе его уважали и просто любили за добрый и мягкий характер. Глядя на него, Гилли почему-то часто ловил себя на грустной мысли, что у него так и не было детей. «Вот был бы у меня такой сын, как бы я любил его, со мной ему было бы хорошо»; — думал он, разговаривая с Бродягой. Сам Бродяга, конечно, не мог и подозревать о той глубокой отеческой нежности, которую испытывал к нему этот щупленький светловолосый мальчик с грустными, задумчивыми глазами. Впрочем, со свойственной ему душевной тонкостью он быстро понял, что в жизни Гилли было что-то, о чем он не хочет рассказывать, что-то, заставившее повзрослеть раньше времени. Он не расспрашивал ни о чем, но непроизвольно тянулся к Гилли, надеясь услышать от него что-нибудь умное, Гилли всегда выглядел уверенным в себе и спокойным; если среди мальчиков вспыхивал спор из-за места у телевизора или куска торта с вишенкой, он неизменно пожимал плечами и говорил: «Мне все равно». Именно поэтому все лучшее доставалось обычно ему.

— Слушай, ты хотел бы стать священником? — спросил его однажды Бродяга.

Гилли внимательно посмотрел на него:

— Ты почему об этом спрашиваешь?

— Ну, ты такой спокойный. У тебя внутри будто стоит глушитель. Если бы мне этот Михал говорил такие вещи, я бы просто с ума сошел…

— Михал? Да разве на таких обижаются? Ему первому трудно приходится от собственных выкрутасов. Понимаешь, такие, как он, они ведь на самом деле больше всего мечтают стать как все, больше всего боятся одиночества. Вот и получается, что он просто любой ценой хочет привлечь к себе внимание. Ты понимаешь? Так что мне обычно его просто жалко становится. Тут и священником не надо быть, чтобы понять. А о том, кем стать, я как-то еще не думал. Это мне рано еще или, может, уже поздно… Знаешь, у меня сейчас так быстро все меняется в голове, думаю, не надо спешить пока строить планы. Но вообще-то, по-моему, профессия священника — это не для меня.

— Да, я тоже так думаю. Я тоже еще не решил, кем стану, я пока еще себя не понял. Мы с тобой вообще, мне кажется, душой очень похожи. Да?

Гилли кивнул, хотя понимал, что ни о каком внутреннем сходстве не могло быть и речи. Весь этот «откровенный» разговор вызывал у него лишь чувство неловкости и стыда перед этим действительно тонким и не по годам проницательным мальчиком. А может быть, признаться ему, ну хоть частично?

— Знаешь, я должен сказать тебе одну вещь. — Гилли замялся. — Она, в общем, мне не совсем мать. И он мне тоже не настоящий отец. Ну, они мне, как бы это сказать, ну, опекуны, что ли. Настоящие мои родители умерли несколько лет назад. И вообще, я на самом деле старше, чем выгляжу, а в этом классе мне приходится учиться, потому что из-за болезни я отстал по программе.

Видит бог, все сказанное нм было правдой!

— И ты, значит, родился в Ирландии?! Не на Востоке?!

— Нет, я здесь родился. Но я родителей своих почти и не знал.

Бродяга разочарованно вздохнул. Ореол, вызванный восточным происхождением Гилли, таял на глазах. Но зато он имел мужество признаться во всем и выбрал для этого именно его, Бродягу.

— Ты все равно какой-то не такой, как все. Нет, правда.

Гилли улыбнулся и смущенно покраснел:

— Просто у меня было время подумать, себя узнать, вдоль и поперек. Ну и жизнь вообще. Мне, знаешь, многое пришлось повидать, и поэтому чувствую себя я как-то очень спокойно. Даже, пожалуй, слишком спокойно. Окружающее кажется каким-то мелким, не стоящим волнения…

— И ты поэтому не хочешь думать, кем ты станешь?

— Да, возможно, поэтому. Я хочу стать кем-то очень значительным, но конкретно еще не понял, чего хочу. Ты только надо мной не смейся.

Но в четырнадцать лет над подобными вещами смеяться не принято.

— Да, я понял тебя, — серьезно сказал Бродяга. — Тебе важно быть с людьми и вести их за собой.

— Да, я думаю, я создан именно для этого.

— Ну а потом?

— А, все равно. Главное, ведь не что ты делаешь, а как.

Я сумел победить в своей душе страх. Это очень важно. Я теперь ничего не боюсь.

— Даже смерти?

— А смерти — особенно. Ведь представь: мы каждый день умираем, чтобы на следующий день проснуться в новой жизни. Ведь это тоже своего рода смерть. И каждый новый день — это как бы новая жизнь, новое рождение. Если думаешь, что у взрослых людей меньше проблем, чем у нас, ты очень даже ошибаешься. Можно до восьмидесяти лет дожить, так ничего и не поняв. Однако жизнь — штука занятная, какой бы маленькой ни была твоя роль. Так что живи и старайся радоваться.

— Тебя послушать, подумаешь, тебе лет пятьдесят, так ты рассуждаешь.

— При чем тут возраст! — Гилли усмехнулся. — Надо просто не бояться взглянуть на себя со стороны.

— О таком легко рассуждать, на реальную жизнь это мало влияет. Все равно не знаешь, что тебе делать, что думать, как держать себя. И не очень-то я верю, что ты способен так вот надо всем подняться. Ты разве святой?

— При чем тут святость? Смотри вокруг себя, учись находить радость в мелочах. Смотри на людей не как на будущих врагов, а как на союзников, которые сами готовы протянуть тебе руку помощи. Поверь, все они не так уж плохи. И не так уж скучны. И еще, громкая музыка, курево, вино — все это пена на волне. Чем больше у человека в душе, тем меньше ему надо этакого. Конечно, смешно тебя уговаривать вообще не пить ничего, я и сам не прочь выпить иногда. Но… но когда иначе невозможно…

Бродяга молчал. Все эти нравоучения не слишком правились ему.

— А ты-то сам откуда знаешь, что надо делать, а что — нет?

— Знаю. Но не имею права тебе рассказать. Я похож на лодочку, которую оторвало от пристани. Да, я много знаю, но от этого мне не легче. Сам не знаю, куда принесет меня течение, но понимаю, что руль мой — моя честь.

— Ты говоришь прямо загадками. Я ничего не понял.

— Ну… я попробую объяснить… Когда-то, очень давно, я полюбил одну девушку, и она тоже полюбила меня. Мы с ней обычно встречались в яблоневом саду, то был ее сад, там мы были счастливы… — Гилли смутился, увидев насмешливый взгляд Бродяги. — Дурак ты. Пойми, совсем оно не так было. В общем, у нее был брат. Она его прямо обожала, боготворила, я тоже, в общем, его уважал. И он отправился совершать подвиги. А она просто мечтала, чтобы и я тоже совершил какой-нибудь подвиг. Мне же было даже странно подумать о таком, я совсем не был похож на ее брата. И мы в конце концов расстались. Потом долго не виделись, а тут вдруг получилось, что опять встретились. И мне кажется, она все это время меня ждала. И я жду, что будет дальше. Ты хоть что-нибудь понял?

Бродяга слушал с удивлением. Он вообще не подозревал, что у Гилли уже были какие-то девочки. Немного подумав, он решил, что речь об Анне.

— Что за руль, о котором ты говорил, и при чем тут честь?

— Тебе лучше не знать некоторых вещей. Для тебя же лучше. Но именно сейчас я понял, что теперь смогу, как ее брат, тоже совершить что-нибудь. И к тому же я научился смотреть на все со стороны.