Снизу вверх - Николай Каронин-Петропавловский

Впрочемъ, черезъ нѣсколько дней Михайло возстановилъ дружескія отношенія. Вышло такъ, что Ѳомичъ въ этотъ день въ первый разъ за два мѣсяца предложилъ ему деньги, какъ стоимость его труда, тѣмъ болѣе, что Михайло уже многое дѣлалъ самостоятельно. Но, выслушавъ предложеніе, Михайло бросилъ презрительный взглядъ на деньги, лежавшія на ладони Ѳомича.

— Нѣтъ, это вы покуда оставьте! — сказалъ онъ рѣзко.

— Да ты что, чудакъ? — воскликнулъ Ѳомичъ.

— Рано еще… надо поучиться.

— Вотъ чудакъ! Значитъ, не рано, если я тебѣ предлагаю!

— Это ваше дѣло. Но только вы, пожалуйста, подальше отойдите съ вашими деньгами.

— Но ты, по крайней мѣрѣ, дерзостей не говори!

Ѳомичъ обидѣлся и разгорячился, а Михайло прямо озлился и съ пламенною ненавистью глядѣлъ на деньги, лежавшія уже на станкѣ. На доводы Ѳомича онъ отвѣчалъ дерзостями и дикими словами, ни въ чемъ неумѣренными. Въ концѣ концовъ, они оба начали буквально ругаться. Поднялся страшный шумъ въ мастерской. Ѳомичъ растерянно бралъ въ руки и опять швырялъ разныя вещи, вовсе ему ненужныя, и въ страшномъ возбужденіи ходилъ по мастерской, какъ будто что-то отыскивая, а Михайло ушелъ въ дальній уголъ комнаты и оттуда сверкалъ глазами. Наконецъ, пріотворилась дверь, и Надежда Николаевна вопросительно посмотрѣла на обоихъ. Это сразу привело въ память Ѳомича; онъ внезапно сѣлъ на стулъ, хлопнулъ себя по ногамъ и расхохотался.

— Чуть въ драку не вступили!… Ну, однако, ты, Миша, настоящій ежъ! Тебѣ слово, а ты сейчасъ ужь колючки свои растопыришь… Эдакъ, братъ, невозможно!

Ѳомичъ разсказалъ Надеждѣ Николаевнѣ, изъ-за чего собственно они начали шумѣть.

Но Михайло продолжалъ стоять въ углу, попрежнему, вооруженный злобными взглядами. Только Надежда Николаевна успокоила его, сказавъ нѣсколько ласковыхъ словъ.

Съ той поры натянутость между ними прекратилась.

Съ этого же времени начинается его открытое ученіе. Онъ понялъ, что ему надо много учиться. Это рѣшеніе его сейчасъ перешло въ неудержимое желаніе, какъ всегда. Ночныя свои упражненія онъ до сихъ поръ скрывалъ, но теперь какъ то сразу рѣшилъ, какъ это глупо, и сказалъ своимъ друзьямъ, что ему непремѣнно надо учиться, для чего просилъ Ѳомича свести его къ тому суровому барину, Колосову. Ѳомичъ изъявилъ полнѣйшее удовольствіе, только удивился, почему непремѣнно къ Колосову? Не испугается-ли Михайло его суровости? „Если онъ даже бить меня будетъ, я все-таки буду слушаться его!“ — пояснилъ Михайло энергично.

На другой день послѣ этого разговора Ѳомичъ свелъ его къ Колосову, который согласился. Кромѣ того, Надежда Николаевна предложила еще свои услуги.

Михайло началъ заниматься, не отлагая времени. День онъ работалъ въ мастерской, а вечеромъ бѣжалъ къ Колосову и слушалъ его урокъ. Занимался онъ не то, что съ энтузіазмомъ, а съ какимъ-то остервенѣніемъ, и ужь не учителю пришлось погонять его, а наоборотъ. Въ этомъ онъ, впрочемъ, обнаружилъ общедеревенскую алчность, направивъ ее только въ другую сторону. Лично ему принадлежало неудержимое желаніе рости.

Это желаніе было до того исключительное, что изъ-за него онъ все забылъ. У него оставались въ деревнѣ родня, друзья, невѣста, — онъ ихъ всѣхъ забылъ, какъ будто былъ безродный. Онъ жилъ въ большомъ городѣ, кругомъ него жили тысячи людей, — онъ ихъ не видѣлъ, слѣпой ко всему, что не касалось образованія его. Какъ прежде онъ убѣжалъ изъ деревни, все бросилъ, всю деревню забылъ, думая лишь о томъ, чтобы обогатиться, такъ теперь онъ не думалъ ни о чемъ, кромѣ лишь уроковъ.

Ему хотѣлось какъ можно больше узнать, и онъ боялся, что не успѣетъ всего сдѣлать. Ему и теперь приходилъ въ голову вопросъ: „А что бы со мной было, если бы я не попалъ сюда?“ Онъ не сомнѣвался, что было бы скверно. Иногда ему приходили также въ голову разные вопросы: „А что, если Колосовъ умретъ?… Или Ѳомичъ куда-нибудь уѣдетъ?… Что тогда съ нимъ будетъ?“ Онъ боялся этого, потому что отлично понялъ; что ихнему брату образованіе достается совершенно случайно, и кому выпадетъ такой случай, тотъ долженъ ухватиться за него руками и ногами.

V

Чего не ожидалъ

Паша шла въ городъ подъ вліяніемъ смутнаго ожиданія накого-то счастья. Она прожила всю жизнь свою (болѣе двадцати лѣтъ) въ деревнѣ, а въ послѣдніе годы побывала во многихъ мѣстахъ, исполняя обязанности горничной и кухарки у писарей, у деревенскихъ купцовъ, у священниковъ, но ей ни разу не приходилось бывать въ городѣ. Отправилась она на удачу, съ инстинктомъ перелетной птицы. Когда везшій ее мужикъ, нанятый по пути за семь гривенъ, спустилъ ее съ телѣги при въѣздѣ въ городъ, она пошла, сама не зная куда. Ни одной души знакомой не было у нея здѣсь, на этихъ широкихъ, людныхъ улицахъ, въ этихъ большихъ каменныхъ домахъ, если не считать жениха, о которомъ она нѣсколько лѣтъ не слыхала, хотя, по ея предположенію, онъ здѣсь живетъ. Тѣмъ не менѣе, шла она довольно спокойно и довольно глупо, какъ будто у ней здѣсь былъ домъ, куда она войдетъ, раздѣнется и сядетъ. Ходила-ходила она такимъ образомъ съ узломъ и вдругъ рѣшилась зайти въ первый попавшійся домъ.

Судьба иногда сжаливается надъ такою простотой. Часто мѣстные жители сбиваются съ ногъ, ища «мѣстовъ», и не находятъ, а придетъ ротозѣй, попадетъ въ самое настоящее мѣсто и сядетъ, не подозрѣвая, что изъ-за этого мѣста десятки людей вступили бы въ драку. Когда, по приходѣ на дворъ неизвѣстнаго дома, она спросила неизвѣстнаго человѣка о мѣстѣ, ей сейчасъ-же указали дверь, куда надо войти и гдѣ требуется прислуга. И едва Паша вошла въ квартиру, сказала нѣсколько словъ, обнаруживъ свой наивный видъ, какъ уже нанялась. Ей сейчасъ-же показали кухню, гдѣ она преспокойно раздѣлась, пригладила волосы, смахнула ладонью пыль съ лица, положила узелъ на собственную кровать и просто спросила, что дѣлать теперь?

Барыня, обрадованная такою глупостью, велѣла пока отдохнуть, а сама пошла къ мужу и съ нескрываемымъ удовольствіемъ объявила, что наняла дѣвушку… «вѣроятно, откуда-нибудь прямо изъ густого лѣса». Баринъ также выразилъ удовольствіе и замѣтилъ, что «этакія-то, изъ лѣсу прямо, лучше, по крайней мѣрѣ, честнѣе». Но уже съ слѣдующаго дня Паша узнала, что если глупость и нравится господамъ, то не надолго. Съ слѣдующаго же дня дѣвушка, не знавшая городскихъ обычаевъ, начала получать внезапныя острастки: «не такъ! не то! не туда!…» Сначала барыня говорила это мягко, съ улыбкой, но потомъ строже, потомъ съ нѣкоторымъ повышеніемъ въ голосѣ; наконецъ, гнѣвно: «Какъ ты глупа, Прасковья!» Потомъ уже начались окрики: «Куда ты?…» «Да развѣ это…?» «Да что ты дѣлаешь?…» Сообразно съ этимъ и Паша сначала выслушивала замѣчанія спокойно, потомъ съ нѣкоторымъ вниманіемъ, но все еще не прибавляя шагу, потомъ ускорила свою походку, наконецъ, принялась бѣгать, т.-е. соваться, какъ угорѣлая. Бѣдная дѣвушка до сихъ поръ привыкла только къ тяжелой, но грубой работѣ — перенести съ задняго двора въ избу теленка, вынести изъ избы на дворъ лохань съ помоями пуда въ три и проч.

Къ ея несчастію, она попала къ такимъ господамъ, которые получали мало, а жить хотѣли широко. Больше одной прислуги они не могли держать, но требовали, чтобы въ одной ея особѣ совмѣщалось сразу нѣсколько человѣкъ: во-первыхъ, кухарка, а во-вторыхъ, горничная, въ-третьихъ, нянька, въ-четвертыхъ, лакей. Дѣвушка все должна была дѣлать, у нея не было ни одной минуты, когда бы она оставалась спокойною. Едва она приставитъ на плиту кастрюлю, какъ должна набивать папиросы, а не успѣетъ кончить съ папиросами, какъ барынѣ нужно вычистить ботинки и т. д. Ежеминутно обремененная десяткомъ порученій и требованій, она ни одного изъ нихъ хорошо не исполняла, за что ей говорили, что она глупа, какъ оселъ; сразу заваленная нѣсколькими дѣлами, она по необходимости каждое изъ нихъ выполняла медленно, почему ей то и дѣло говорили, что она движется, какъ слонъ. Но на самомъ дѣдѣ Паша бѣгала со всѣхъ ногъ, натыкалась на двери, летала съ лѣстницъ, во весь духъ мчалась по улицѣ или кружилась около плиты съ раскаленнымъ лицомъ. Даже и вечеромъ не было покоя. Господа уходили въ гости, а дѣтей оставляли на ея руки, причемъ она должна была вести ихъ гулять. А на прогулкѣ они не давали ей вздохнуть; не успѣетъ она отвернуться, какъ одинъ изъ нихъ уже схватилъ навозную щепку и взялъ въ ротъ, чтобы съѣсть, и не успѣетъ она вынуть изо рта этого ребенка щепку, какъ другой уже засматриваетъ въ канаву, наполненную водой, съ очевиднымъ намѣреніемъ нырнуть туда, а пока она оттаскиваетъ отъ канавы этого сорви-голову, какъ позади ея раздается раздирающій душу крикъ.

Но Паша не жаловалась. Ей казалось невозможной жизнь безъ работы. Она ругала, напротивъ, себя, что ничего не умѣетъ въ городѣ.

Однажды Паша побѣжала въ библіотеку за книгами, которыя были записаны на запискѣ; библіотека отстояла въ двухъ шагахъ отъ ея дома, но ей никакъ нельзя было пройти обыкновенною походкой, потому что въ то же самое время барыня велѣла ей выбить коверъ, и въ то же самое время у ней на плитѣ все бурлило, убѣгало, горѣло. Она бѣгомъ пробѣжала по улицѣ, вскочила на подъѣздъ и безъ памяти бросилась вверхъ по лѣстницѣ. Ко всему глухая и слѣпая, она вдругъ наткнулась на какого-то барина, чуть не сбила его съ ногъ и хотѣла уже броситься выше, какъ вдругъ вскрикнула слабо, остановилась и широко раскрыла глаза. У нея подкосились ноги, когда она взглянула въ лицо господина.