Снизу вверх - Николай Каронин-Петропавловский

Вставая рано утромъ, Михайло спрашивалъ, что дѣлать, и слушалъ каждое слово Ѳомича, безусловно точно выполняя каждое его приказаніе. Работалъ онъ, не вставая, учился слесарнымъ пріемамъ, забывая объ усталости, и прикажи ему Ѳомичъ работать по двадцати часовъ въ сутки, онъ покорно выполнилъ бы это требованіе.

Секретъ свой онъ забылъ. Имъ овладѣла другая мысль, осуществить которую онъ считалъ себя безсильнымъ. Самоуниженіе у него доходило до крайности. Иногда, будучи не въ состояніи овладѣть какимъ-нибудь пріемомъ такъ быстро, какъ бы онъ того желалъ, онъ съ бѣшенствомъ вскрикивалъ:

— Да гдѣ же такому дереву понять?

А раньше его отношеніе въ себѣ было какъ разъ обратное. Встрѣчаясь съ людьми, въ деревнѣ или въ городѣ, онъ относился въ нимъ съ злобнымъ пренебреженіемъ и пользовался ими только затѣмъ, чтобы сказать себѣ: «Вотъ такъ я не буду жить, какъ этотъ дуракъ!» Но каждый шагъ Ѳомича вызывалъ въ немъ чувство безусловнаго уваженія, и онъ желалъ только одного: походить на Ѳомича.

Чувство это сначала было мучительно, потому что Михайло не надѣялся добиться того, что добылъ въ жизни Ѳомичъ. Но съ теченіемъ времени Михайло оправился. Понемногу онъ ближе узнавалъ Ѳомича, поспѣшалъ слушать отрывки изъ его богатой жизни, имъ самимъ разсказываемые при удобныхъ случаяхъ. Эти отрывки убѣдили Михайлу, что и ему можно еще пробиться къ свѣту. А когда передъ нимъ вставала вся жизнь Ѳомича, то онъ сильно воодушевлялся, имѣя передъ глазами примѣръ безпрерывной борьбы и побѣды.

Одно качество Ѳомича было дѣйствительно необыкновенно: это — рѣдкая способность все переносить добродушно или, пожалуй, безчувственно… и изъ всего на свѣтѣ извлекать для себя пользу, чтобы поучиться чему-нибудь. Жизнь Ѳомича началась не лучше, не хуже жизни другихъ рабочихъ, но онъ умѣлъ извлекать пользу изъ самыхъ вредныхъ обстоятельствъ.

Отецъ его жилъ въ этомъ же городѣ. Это былъ одинъ изъ тѣхъ мѣщанъ, которые почему-то обитаютъ на концѣ города, непремѣнно около оврага, въ домишкѣ, задняя часть котораго обыкновенно виситъ надъ этимъ оврагомъ, готовая ежеминутно оторваться и полетѣть въ самую глубину его. Кромѣ того, этотъ сортъ людей обыкновенно пропитывается болѣе или менѣе неожиданными промыслами, вродѣ ловли и обученія чижей, собиранія бутылокъ и пр. Чаще же всего этотъ овражный народъ занимается вразъ всѣми ремеслами, какія только по обстоятельствамъ возможны; въ одно время ловятъ чижей, въ другое собираютъ щавель (по копѣйкѣ пучокъ) а то починиваютъ сапоги, отъ которыхъ одни носки остались И носятъ эти околоовражные углы всегда болѣе или менѣе замысловатыя названія: «Антошкина слободка», «Козлиха», «Прыщи».

Здѣсь разговоръ идетъ именно о Прыщахъ, гдѣ обиталъ отецъ Ѳомича, старикъ Тороповъ, занимаясь ловлей раковъ, плетеніемъ лукошекъ и другими ремеслами, принуждавшими его надолго иногда покидать свой домишко и своего Алешку. Послѣдній такъ и выросъ на улицѣ, выросъ какъ-то самъ, какъ единственный стебель овса среди крапивы. Кажется, мудрено было извлечь пользу изъ такого житья. Но Ѳомичъ уже и въ этотъ ранній возрастъ инстинктивно продирался сквозь чащу къ свѣту. Рѣшительно предоставленный самому себѣ, онъ въ этотъ періодъ выучился грамотѣ, беря шутовскіе уроки у своихъ уличныхъ товарищей, ходившихъ въ школу. Кромѣ того, онъ въ совершенствѣ позналъ всѣ виды промысловъ, которыми пробавлялся отецъ. Отецъ умеръ, когда Алешкѣ было лѣтъ двѣнадцать, окончательно предоставивъ сына на волю Божію. Ѳомичъ остался круглымъ сиротой. Имущество отца и его самого общество взяло подъ опеку, но опекать было буквально некого и нечего: домишко уже наполовину висѣлъ надъ оврагомъ, а двѣнадцатилѣтній Ѳомичъ самъ о себѣ позаботился.

Жилъ онъ по разнымъ людямъ, переходя отъ одного хозяина къ другому, побывалъ у сапожниковъ, у булочниковъ, у портныхъ, у кузнецовъ и слесарей и вездѣ его основательно учили (били); когда его сильно учили въ одномъ мѣстѣ, такъ что дѣлалось не втерпежъ, онъ переходилъ на другое. это было самое тошное время въ жизни Ѳомича. Даже онъ самъ съ негодованіемъ отзывался объ этомъ періодѣ. «Бывало, хозяинъ возьметъ меня за ноги, да и спуститъ изъ окна внизъ головой… конечно, невѣжество одно!» Учили его на разные ладьи сообразно ремеслу учителя: сапожникъ училъ его колодкой, булочникъ — скалкой, портной — ножницами, а кузнецъ — шкворнемъ, но Ѳомичъ оставался живъ. Мало того, онъ все-таки воспользовался и этою эпохой, хотя не такъ, какъ бы желалъ; онъ быстро выучивался всѣмъ тѣмъ ремесламъ, которымъ его учили, выучивался тайно, урывками и неожиданно для учителя; и теперь едва-ли есть ремесло, передъ которымъ Ѳомичъ сталъ бы втупикъ. Онъ можетъ состряпать себѣ обѣдъ, починить сапоги, сколотить стулъ, сшить панталоны. Но всего лучше онъ выучился слесарному мастерству, потому что прожилъ у слесаря больше году. Этотъ слесарь билъ его по большей части ладонью и только изрѣдка клещами, а, главное, добросовѣстно показывалъ тайны ремесла, изумляясь понятливости ученика, и въ хорошую минуту предсказывалъ, что онъ далеко пойдетъ, шельма! Постигнувъ въ совершенствѣ слесарное ремесло, Ѳомичъ уже на шестнадцатомъ году въ состояніи былъ поступить въ мастерскую при желѣзной дорогѣ.

Съ этого времени начинается его извѣстность между мастеровымъ людомъ города. Всегда веселый и радушный, онъ уже двадцати лѣтъ пользовался авторитетомъ среди товарищей. Водки онъ въ ротъ не бралъ, а каждую свободную минуту употреблялъ на то, чтобы поучиться. Онъ писалъ письма, подавалъ совѣты, объяснялся съ начальствомъ въ качествѣ представителя, и имя Ѳомича рабочіе произносили съ уваженіемъ. Онъ уже и въ это время былъ довольно начитанъ, но все таки ему невозможно было употреблять въ день болѣе получаса на чтеніе, такъ что, въ концѣ-концовъ, отъ постояннаго урѣзыванія отдыха онъ ослабѣлъ; здоровье его пропадало, улыбка исчезала съ его добродушнаго лица…

Къ счастію, онъ въ это время попалъ въ острогъ. Разныя же бываютъ понятія о счастіи! Ѳомичъ самъ говорилъ, что это для него было на руку, этотъ острогъ-то, и ему нельзя не вѣрить. Посадили его вотъ за что. На заводѣ, гдѣ онъ въ это время работалъ, случилась стачка, продолжавшаяся цѣлую недѣлю. Стачку прекратили, рабочихъ согнали на работу, а зачинщиковъ взяли. Въ числѣ ихъ взяли и Ѳомича, не сомнѣваясь въ его зловредномъ вліяніи на рабочихъ. Онъ могъ бы уничтожить это недоразумѣніе, потому что весь его вредъ заключался въ стремленіи поучиться, но онъ этого не сдѣлалъ, довольно равнодушный ко всякимъ страданіямъ; ему во время сидѣнія лѣнь было даже спросить, за что его держатъ? Эта нелѣпость объяснялась просто тѣмъ, что онъ весь ушелъ въ одно желаніе — учиться.

Съ этой стороны острогъ привелъ его въ восхищеніе. «Товарищи предлагали мнѣ разныя дѣла… ну, нѣтъ, говорю, братцы, мнѣ надо пользоваться свободнымъ временемъ и учиться. Что же мнѣ, въ самомъ дѣлѣ? Квартира готовая, столъ, одежда — все казенное, вотъ я и давай читать, радъ былъ. Потому что такой свободы у меня не было и не будетъ, какъ въ острогѣ… Много я тутъ сдѣлалъ хорошаго!» Ѳомичъ пріятно вспоминалъ это время. Сидѣлъ онъ въ этомъ радостномъ мѣстѣ около года, кончилъ ариѳметику, геометрію, прочиталъ множество книгъ, выучился понимать толкъ въ литературѣ, съ какимъ-то инстинктомъ дикаря чуя, что хорошо. Прошелъ онъ и грамматику, хотѣлъ даже попробовать нѣмецкій языкъ, но всякій языкъ почему-то плохо давался ему. Даже по-русски вполнѣ правильно писать не выучился, — эта хитрость, къ его удивленію, не давалась, да и шабашъ. Разговорный языкъ также навсегда у него остался простонароднымъ, и теперь, во время жаркаго спора, онъ иногда загнетъ такую корягу, что самъ сконфузится и забудетъ споръ.

Когда Ѳомичъ вышелъ изъ пріятнаго мѣста на улицу, онъ былъ немного блѣденъ, немного обрюзгъ, но здоровъ и веселъ. Онъ поступилъ опять на заводъ, но случился новый неожиданный переворотъ въ его жизни. Одно недоразумѣніе влечетъ за собою другое. Разъ побывавъ въ счастливомъ мѣстѣ, Ѳомичъ навсегда уже остался въ подозрѣніи и, проживъ два мѣсяца на заводѣ, онъ, на основаніи только одного того, что сидѣлъ въ счастливомъ мѣстѣ, былъ взятъ и отвезенъ на край свѣта, въ сѣверный городишко, чортъ знаетъ куда. Вышло это неожиданно и произвело на товарищей Ѳомича сильное впечатлѣніе.

— Ну, теперь Ѳомичу капутъ!

— Теперь Ѳомичъ — шабашъ!

— Пр-ропалъ!

— Теперь Ѳомичъ, прямо можно сказать, былъ человѣкъ — и нѣту его!

Это мрачное заключеніе должно бы было, повидимому, вполнѣ оправдаться. На полсотни мѣщанъ въ этомъ невѣроятномъ городишкѣ, гдѣ не было ни заводовъ, ни промысловъ, приходилось всего-на-всего два умирающихъ мерина, пять коровъ, нѣсколько куръ, одинъ пѣтухъ и, должно быть, одинъ цѣлковый. Такимъ образомъ, самое вѣроятное предположеніе о попавшемъ сюда человѣкѣ — именно то самое, которое сдѣлали товарищи Ѳомича. Но Ѳомичъ не потерялся. «Спервоначалу было мнѣ, конечно, дурно, а послѣ хорошо… Починивалъ я ружья охотникамъ въ окрестностяхъ, зарабатывалъ этимъ рублей шесть въ мѣсяцъ, да товарищи иной разъ немного пришлютъ — ничего, жилъ», — разсказывалъ объ этомъ времени Ѳомичъ. Здѣсь онъ прошелъ географію и принялся за алгебру и физику, пользуясь свободнымъ временемъ.