Снизу вверх - Николай Каронин-Петропавловский

— Это Исай, — отвѣтилъ Михайло и вдругъ улыбнулся при одномъ этомъ имени.

— Одного Исая я тамъ знавалъ. Фамиліи у него нѣтъ настоящей, — пишутъ его и Сизовъ по названію деревни, и Петровъ… но онъ самъ говорилъ, что у него нѣтъ собственно фамиліи, а только одна кличка — Исай… Это тотъ самый? — и Ѳомичъ описалъ наружность товарища Михайлы.

— Тотъ самый.

— Что же это ему пришло въ голову?

— Да знать съ пьяну или по глупости!… Можетъ быть черезъ меня и дѣло все вышло!

— Какъ черезъ тебя? — воскликнули почти всѣ сидящіе.

— Я обозвалъ его рабомъ. Онъ, должно быть, и разсердился и выдумалъ такое умное дѣло.

— За что же ты обозвалъ его такъ?

— Кто же онъ? Рабъ. Изъ него что хочешь дѣлай. Самъ онъ ничего… ничего не можетъ, а что прикажутъ. Ей-Богу, если ему приказали бы рубить головы, онъ рубилъ бы по комъ ни попало. Развѣ ужь опосля увидитъ, какъ все это глупо… Всякаго человѣка, который посильнѣе, онъ страсть какъ боится. А своего у него ничего нѣтъ и замѣсто головы у него шишка какая-то неизвѣстно къ чему торчитъ… А желанія его такія, что, напримѣръ, ведро пива или четверть водки — доволенъ! Я и обозвалъ его рабомъ… Потомъ жалко стало…

— Сильно онъ огорчился?

— Кто его знаетъ, а жалко стало… вѣдь не онъ одинъ такой!… Потому что лѣнь нападаетъ сопротивляться свиному образу, лѣнь смотрѣть за собой — это я хорошо попробовалъ самъ на себѣ… Слава Богу, что удралъ!

— Такъ все-таки что-же… поджогъ Исай?

— Нѣтъ. Только водки надулся, а на другой день пошелъ прощенія просить у хозяина. Хозяинъ — ничего, простилъ… Да и всякій бы простилъ, жалко такого дурака… Въ кутузкѣ сидитъ.

Каждое слово Михайлы производило впечатлѣніе. Онъ и самъ видѣлъ, что на него обратили сильное вниманіе. Это придало ему бодрости и одушевленія. Но вдругъ послышался незнакомый голосъ.

— А позвольте спросить у васъ, молодой человѣкъ, почему вы такъ даже низко сравниваете простого рабочаго человѣка?

Это говорилъ тотъ человѣкъ въ блузѣ, страшныхъ взглядовъ котораго струсилъ Михайло въ первую минуту прихода.

Но теперь, пристальнѣе взглянувъ, Михайло замѣтилъ, что въ этомъ странномъ человѣкѣ есть что-то глубоко забавное.

— Ну, пошелъ городить! — замѣтилъ презрительно другой господинъ.

— Лѣтъ, мнѣ такъ интересно полюбопытствовать, почему молодой человѣкъ, который есть самъ рабочій, вполнѣ низко сравниваетъ своего брата, бѣднаго рабочаго, а капиталиста хвалитъ, а?

— Вороновъ, молчи, — сказалъ Ѳомичъ просто, и Вороновъ (такъ звали человѣка въ блузѣ) дѣйствительно замолчалъ, но долго еще поводилъ своими страшными глазами, повидимому, довольный своими мудреными словами.

Это замѣшательство заняло всего одну минуту. Но откровенность Михайлы была уже спугнута. Всѣ опять обратились къ нему. Ѳомичъ предложилъ еще неловкій вопросъ, который окончательно заставилъ замкнуться Михайлу.

— Ты самъ придумалъ всѣ эти мысли? — освѣдомился наивно Ѳомичъ.

Михайло удивленно посмотрѣлъ на всѣхъ, не понимая, о чемъ его спрашиваютъ. Ѳомичъ и самъ сію же минуту понялъ всю нелѣпость своего вопроса и поправился.

— Ты грамотенъ?

— Нѣтъ, — тихо прошепталъ Михайло. Отчего-то ему вдругъ стало стыдно. Между тѣмъ, прежде ему никогда и въ голову неприходила мысль о грамотѣ. Но разозлившись на себя за что-то, онъ угрюмо замолчалъ и ужь крайне неохотно отвѣчалъ на вопросы.

Это, однако, не ослабило вниманія къ нему. Видимо, онъ всѣмъ понравился. Дикость же, вмѣстѣ съ его темными глазами, подозрительно смотрѣвшими, какъ у плохо прирученнаго звѣрька, только возбуждала любопытство къ нему. Ѳомичу же онъ, кажется, еще болѣе понравился. Это рѣшило его судьбу.

— Вотъ что, Михайло… не знаю, какъ тебя звать по батюшкѣ…- сказалъ Ѳомичъ, — мнѣ надо самому помощника. Я — постояннымъ слесаремъ въ одномъ большомъ домѣ, да заказы часто имѣю — иногда хоть разорвись. На службу не пойти нельзя, а сдѣлай не во-время заказъ — обижаются заказчики… Помощника-то я давно искалъ и перепробовалъ разныхъ людей, да все какъ-то попадали не туда… Такъ вотъ ежели желаешь, поступай ко мнѣ. Пока я тебѣ положу немного, а выучишься слесарить, тогда мы поровну… ну, да объ этомъ еще поговоримъ… У меня будешь обѣдать и жить.

Барыня, сидѣвшая около стола передъ самоваромъ, вдругъ спохватилась, что до сихъ поръ не догадалась предложить юношѣ чаю; она живо налила стаканъ и пригласила Михайлу присѣсть къ столу. Михайло сконфузился и принялся обжигать губы, языкъ, все нутро, что окончательно привело его въ смущеніе, показавшее, какъ много было въ немъ еще юношеской наивности, несмотря на холодную злость, которою онъ, повидимому, жилъ до сихъ поръ. Ѳомичъ, сидѣвшій рядомъ съ нимъ, добродушно подкладывалъ ему бѣлаго хлѣба и наклалъ, кажется, фунта три, большую гору передъ нимъ, полагая, что Михайло все это съѣстъ мигомъ. Михайло опалилъ себѣ внутренности только однимъ стаканомъ и больше ни къ чему не прикасался.

Съ этой минуты онъ то и дѣло конфузился. Въ тотъ же вечеръ, когда гости разошлись, Ѳомичъ предложилъ ему помѣститься на ночь въ мастерской, находящейся въ квартирѣ. Квартира была маленькая, изъ трехъ комнатъ и кухни. Въ двухъ комнатахъ помѣщался Ѳомичъ съ женой, а третья была мастерская. Половина ея занята была токарнымъ станкомъ, инструментами, подѣлками и кусками стали, но другая половина комнаты держалась чисто, нося на себѣ слѣды чьей-то заботливой руки. Сюда и привелъ Ѳомичъ Михайлу, а затѣмъ пришла и барыня (которая, къ удивленію Михайлы, и была женой Ѳомича), она принесла одѣяло и подушку и сама приладила въ одномъ углу комнаты постель.

Оставшись одинъ, Михайло почувствовалъ, что съ нимъ совершается что-то необычайное. Онъ былъ самъ не свой, не зналъ, что ему и подумать о чужихъ людяхъ, которые въ первый разъ его видятъ и которые, однако, обошлись съ нимъ, какъ съ близкимъ, съ роднымъ, съ товарищемъ. Со стороны всѣхъ попадавшихся ему до этого дня людей онъ встрѣчалъ злобу, глупость, подозрѣніе и привыкъ видѣть за подкладной ихъ поступковъ только грошъ, гривенникъ, цѣлковый… Онъ облокотился на станокъ и застылъ въ этой позѣ. Новое, незнакомое и непонятное для него чувство симпатіи такимъ могучимъ порывомъ налетѣло на него, что онъ не выдержалъ и заплакалъ. Слезы катились по его щекамъ и капали на станокъ. Когда Михайло замѣтилъ это, онъ стеръ мокрое пятно рукавомъ на-сухо и торопливо легъ въ постель, потушивъ лампу.

Слѣдующій день былъ воскресенье. Ѳомичъ предложилъ Михайлѣ воспользоваться этимъ днемъ, какъ онъ хочетъ, идти, куда ему надо, и дѣлать, что только вздумается ему, но Михайло отказался. Онъ всталъ рано, надѣлъ чистое бѣлье, вычистился, привелъ въ возможный порядокъ свое платье и желалъ сейчасъ же приняться за работу, но дѣлать было пока нечего. А скоро его позвали пять чай. На этотъ разъ онъ уже менѣе конфузился, когда Надежда Николаевна, какъ звали жену Ѳомича, налила и подала стаканъ ему. Онъ сразу привязался къ ней и уже не боялся ея. Ѳомичъ за чаемъ читалъ газеты и отъ времени до времени обмѣнивался замѣчаніями съ Надеждой Николаевной. Михайло, однако, уже ничему болѣе не удивлялся, даже этимъ газетамъ и книгамъ, которыя лежали въ разныхъ мѣстахъ комнаты и которыя Ѳомичъ, конечно, знаетъ… Онъ только внутренно разозлился, мысленно обругалъ себя чистымъ дуракомъ. Чтобы заглушить это недовольство собой, онъ просилъ съ волненіемъ дать ему нынче же какую-нибудь работу. Ѳомичъ далъ, но все-таки свободныхъ часовъ у Михайлы осталось много.

Весь день онъ находился въ странномъ состояніи. Онъ не вѣрилъ, что онъ сидитъ вотъ въ этой комнатѣ, не вѣрилъ очевидной дѣйствительности. Еще вчера онъ былъ на кирпичныхъ сараяхъ, а нынче… Кирпичные сараи казались ему страшно далеко. «И какъ я сюда попалъ?» — спрашивалъ онъ себя, любопытно изучая всю обстановку, лица Ѳомича и Надежды Николаевны, ихъ разговоры, ихъ малѣйшія движенія. «Что бы со мной было, ежели бы я не пришелъ сюда?» спрашивалъ онъ далѣе. Какъ вы нелѣпъ этотъ вопросъ, но онъ былъ реаленъ и неизбѣженъ, и, только рѣшивъ его, онъ могъ повѣрить, что переживаетъ дѣйствительный случай, а не сонъ.

«Быть бы мнѣ теперь подъ рогожей» Удивленіе!.. Вчера еще сидѣлъ подъ кулемъ, ничего не понимая, и вдругъ хлопъ — прямо изъ-подъ куля перелетѣлъ за тридевять земель!

Новая обстановка, люди, порядки, разговоры подавляли его своею неожиданностью; онъ сначала испыталъ страшную робость, недовѣріе къ себѣ, слабость… Новая обстановка, въ которую онъ такимъ неожиданнымъ образомъ перелетѣлъ, просто потрясла его до глубины души. Въ мысляхъ его совершился полный переворотъ. Онъ пересталъ сверкать глазами, какъ волкъ, и злился на одного себя; боялся своего невѣжества и напряженно слѣдилъ за каждымъ своимъ шагомъ, вполнѣ убѣжденный, что онъ ежеминутно можетъ безсознательно сдѣлать какое-нибудь свинство по отношенію къ Надеждѣ Николаевнѣ и Ѳомичу. Къ первой онъ питалъ робкое почтеніе и привязанность, явившуюся почти внезапно, второго онъ такъ поставилъ высоко, что забылъ совсѣмъ себя, и если вспоминалъ себя, только затѣмъ, чтобы выругать.