Большой вопрос - Иван Неручев

Суд постановил удовлетворить иск Михаила Кузьмича Взлетова: расторгнуть его брак с Антониной Николаевной.

3

Узнав от некоторых месткомовских доброжелателей о том, что прокуратура занялась его делом, Взлетов решил проявить инициативу и встретиться с прокурором, не дожидаясь его приглашения. Он понимал, что Антонина Николаевна может вызвать к себе нежелательное участие, даже сочувствие. Эти настроения следовало немедленно парализовать.

Кузнецов встретил Взлетова так приветливо, так радушно, словно к нему в кабинет вошел не истец по делу, а добрый старый знакомый.

— Прошу, профессор, прошу! Рад вашему приходу. Садитесь, пожалуйста!

Взлетов опустился в глубокое кресло и подумал: «Может быть, прокурор принимает меня за другого?». Он ожидал более официального, даже недоброжелательного приема.

— Моя фамилия Взлетов…

— Это мне известно, Михаил Кузьмич!

— Позвольте… разве мы знакомы?

— И да, и нет. Скорее да, чем нет, — улыбнулся Кузнецов. — Я знаю вас по материалам дела, по фотографическим карточкам. Как только вы вошли, сразу узнал… Однако мало знать человека по одним бумагам. Потому-то я и рад вашему приходу, профессор.

— Потому-то и я, товарищ прокурор, решил прийти к вам, не дожидаясь вызова.

— Откуда же вы узнали, что я хочу вас пригласить?

— Слухами земля полнится.

Кузнецов слегка вздохнул:

— Вот что, Михаил Кузьмич… Условимся с самого начала о полной откровенности. Иначе наша встреча ни к чему не приведет.

— Согласен, товарищ прокурор.

— И еще одно условие: не обижаться.

— Значит ли это, что мне предстоит услышать что-либо обидное?

— Нам с вами не миновать острого разговора, а такой разговор, естественно, может задеть самолюбие.

— Принимаю и это условие.

Словно желая подчеркнуть, что ему нечего опасаться, Взлетов удобнее расположился в кресле, достал коробку папирос.

— Разрешите?

— Конечно, конечно.

— Могу вам предложить?

— Спасибо, не курю. Вернее, разрешаю себе в день всего две папиросы — утром и вечером.

— Сила воли! — сказал Взлетов, зажигая папиросу.

— Скорее привычка. Итак, если вы не возражаете, приступим к делу… У меня к вам пока что один вопрос.

— Слушаю.

— В материалах дела я не нашел на него ответа. Я имею в виду настоящую причину, по которой вы оставили семью.

Воцарилось долгое молчание.

— Мы условились, товарищ прокурор, быть искренними. Хорошо, я скажу вам всю правду. Я сам мучительно долго думал над этим вопросом. Сначала я не понимал, что случилось… Сначала мне казалось, что это всего лишь хандра… А потом… потом я понял и ужаснулся. Я разлюбил Антонину Николаевну.

— А нельзя ли, профессор, сказать попроще: стара стала Антонина Николаевна!

— Грубо. Однако, видимо, это так. Жизнь убила в ней женщину. Ту женщину, которую я любил долгие годы. Я понимаю, мои слова жестоки, но ведь надо реально смотреть на вещи. Законы природы неумолимы.

— И тогда, не в силах противиться этим законам, вы, профессор, решили связать свою жизнь с другой, молодой женщиной?

Взлетов покраснел.

— Вы хотите сказать, что я затеял скандал в семье из-за посторонней женщины? Что я намеренно обострял отношения в семье, чтобы развалить её и создать новую? Это не так! С нынешней моей женой я познакомился уже тогда, когда мне было отказано в разводе. Связывать эти факты нельзя!

— Понимаю, — кивнул Кузнецов. — Да, законы природы сильны… Но, знаете, несмотря на всё мое уважение к ним, — личные мои симпатии на стороне вашей бывшей жены и дочери Светланы.

Взлетов спросил тихо:

— Но разве нынешняя моя жена и мой маленький сын не достойны такой же симпатии? Они тоже нуждаются в защите нашего закона. Наконец, я сам нуждаюсь в чутком к себе отношении. Меня до сих пор треплют, имя мое склоняют на все лады…

— Это неприятно, однако, вы нисколько не напоминаете обиженного и оскорбленного. А вот ваша бывшая жена… Она вас любит, она защищается, как умеет, и я не вижу в этой защите ничего противозаконного.

— Но поймите — я больше не люблю ее. Я люблю другую, и нет силы, которая могла бы заставить меня повернуть свои чувства вспять!..

Кузнецов задумался.

— Я вам хочу предложить: прервем на несколько дней беседу. И вы недостаточно к ней подготовлены, и посетители ждут меня. Сейчас я задам вам несколько вопросов, вы продумайте их, а через неделю мы встретимся. Согласны?

— Хорошо. Какие же вопросы намерены вы задать?

— Первый: правильно ли утверждает ваша бывшая жена, что она своим трудом, своей помощью во многом способствовала вашему росту как ученого?

— Любопытно! Что еще?

— Второй вопрос: верно ли, что ваша бывшая жена к моменту развода потеряла трудоспособность до пределов второй группы инвалидности? Что, иными словами, она лишена возможности зарабатывать себе на пропитание?

— Еще?

— Последний вопрос: вы обещали ежемесячно выплачивать бывшей семье определенную сумму. Я имею копию этого документа. Верно ли, что в настоящее время вы вчетверо сократили эту сумму да еще предупредили Антонину Николаевну, что согласны уплачивать эту сумму лишь при условии, если она оставит вас в покое?..

— Разрешите, товарищ прокурор, и мне задать вопрос. В качестве кого должен я через неделю явиться к вам? В качестве обвиняемого?

Кузнецов встал, медленно обогнул стол, почти вплотную подошел к Взлетову.

— Зря, Михаил Кузьмич! Вы явитесь в качестве себя самого, без каких-либо дополнительных эпитетов. Больше скажу: при данных обстоятельствах вы вообще можете уклониться от прихода к нам. Тут ваша добрая воля. Другой вопрос, как мы поступим с вашим делом. Всего хорошего, профессор!

Взлетов попрощался, шагнул к двери, но вдруг обернулся:

— Можно задать вам, товарищ прокурор, еще один вопрос? И тоже попросить вас запомнить его и хорошо продумать?

— Разумеется. У нас с вами необычная встреча — так сказать, доверительная. Слушаю, профессор.

— Вот какой вопрос. Правильно ли поступит прокуратура, если при оценке моего дела поставит на одну доску меня, человека в расцвете творческих сил, и бывшую мою жену?

— Вопрос существенный, хотя и с душком… Подумаю, отвечу.

4

По существу Кузнецов уже ответил. Да, неприятный вопрос, с душком!..

После ухода Взлетова прокурор продолжал размышлять о его деле. Как поступить дальше? Опротестовать или оставить в нынешнем состоянии?.. Оставить? Но как же сложится тогда дальнейшая жизнь Антонины Николаевны? Несомненно, в скором времени Взлетов лишит ее всякой материальной помощи. Возможно, сделает это не из жадности, но по настоянию своей молодой жены. Она потребует, чтобы Взлетов оборвал все нити, которые так или иначе связывают его с прежней семьей.

Закон в известной мере на стороне Взлетова. Несмотря на свое сильно пошатнувшееся здоровье, бывшая его жена может претендовать на пособие от него лишь в течение года с момента расторжения брака. Если бы брак не был юридически расторгнут, эта обязанность лежала бы на Взлетове до конца дней Антонины Николаевны. А сейчас…

Кузнецов большими шагами ходил по кабинету, мысленно продолжая разговор с Взлетовым:

— Можешь жить где угодно и с кем угодно… В конце концов, это вопрос твоей совести, чести… Но человеку, который многие годы делил с тобой все радости и горести, многие годы бок о́ бок с тобой трудился, для тебя же трудился, — такому человеку ты помогать обязан!

И тут Кузнецов спросил себя: «А нет ли в законе уязвимого места, бреши? Такой бреши, которая дает возможность людям, подобным Взлетову, уйти от ответственности, ускользнуть от своего долга?». Нет, с законом всё в порядке. Закон требует для развода серьезных оснований, величайшей судебной осторожности. Но если так… Если так, то уязвимо только одно — практика судов. Взлетовы добиваются своего изнуряющей настойчивостью, одолевают судей измором. Раз обратился в суд — не вышло, второй — не вышло, третий — не вышло… Ну, а в четвертый, может быть, и выйдет. Надоест возиться, уступят, разведут. Вот именно так и произошло с делом Михаила Кузьмича Взлетова. Окончилось оно неправильным, негуманным решением. Значит, надо пойти на штурм этого решения.

В этот же вечер Кузнецов получил письмо, которое еще сильнее убедило его в необходимости пересмотреть дело.

«Дорогие товарищи прокуроры! Извините, что я беспокою вас. Прежде мама не позволяла мне написать в суд, потому что я была несовершеннолетней. Но теперь мне исполнилось шестнадцать лет, я хочу обо всем написать. И маму не буду спрашивать.

Очень прошу вас помочь — и маме, и папе, и мне. Больше двадцати пяти лет папа и мама жили вместе. Жили хорошо, дружно. Почему теперь им не жить так же? Зачем им ссориться, враждовать?.. Я не совсем понимаю, кто прав, кто виноват. Всё же мне кажется, что права мама. Очень мне жаль маму. И еще мне жаль себя. Конечно, о самой себе неудобно писать, но это же правда.