Северянин (СИ) - "Nnik"

— Хочешь его внимательно рассмотреть?

— Да нет. На самом деле, на него мне смотреть пока вовсе не обязательно.

— Тогда зачем?

— Меня интересует его окружение.

— То есть, тебе надо не просто попасть в его окружение, но и стать там своим?

— Примерно.

 Торкель нахмурился.

— Это не то чтобы уж совсем невозможно, но весьма проблематично.

— Ничего. Трудности нас не пугают. К тому же мы не торопимся. У тебя здесь есть знатные знакомые?

— Есть несколько.

— А друзья?

— Так, парочка. Но я не уверен, что они сейчас здесь — мы ж на месте не сидим. И ты должен понимать: то, что они являются моими друзьями, не делает их сторонниками Олафа.

 Норд задиристо улыбнулся и кивнул.

— Веди! А там разберемся.

* * *

 Тормод смотрел на крепкий добротный дом и задыхался от клокотавшей в груди ярости: от его жизни осталось только пепелище, а этот боров счастлив и здоров. И пусть этот Виглик лишь выполнял приказ конунга — нет ему прощения.

— Папа! — крошечная девчушка выбежала из дома и, широко размахивая руками, кинулась на задний двор. От бега ее тоненькие рыжие косички подпрыгивали на худых плечах.

 За девочкой на улице появился высокий, даже по скандинавским меркам, мужчина. Он двигался медленно, с ленцой, будто наевшийся зверь.

— Папа, смотри, кого Луна родила, пока ты в город ездил! — маленький пушистый щенок жалобно скулил и вертелся, видимо, желая оказаться на земле.

— Хороший, — важно кивнул ярл Виглик, бросив на щенка рассеянный взгляд.

— Я его Месяцем назвала, чтоб как мама был!

— Хорошее имя, — Виглик нежно погладил девочку по рыжей макушке. Взвизгнув, малышка развернулась и потащила бедную зверушку за дом, должно быть, обратно к маме.

 А Тормод улыбнулся и беззвучно отступил назад, скрываясь среди деревьев. Он знал, что делать.

* * *

 План-то у Тормода появился, только, как выяснилось позже, знать и сделать — не одно и то же. Два дня спустя Тормод стоял над плачущей от страха девочкой, сжимая в руке любимый охотничий нож, и никак не решался ударить.

 Увидев ребенка, Тормод решил, что это — наилучшая месть, пусть и не самая достойная. Раздавить, опустошить, лишить самой большой радости жизни, заставить стенать от невыносимой боли и убить, не лишая жизни, — вот чего он хотел. Чтоб так же, как и у него, в груди ярла появилась большая кровоточащая дыра. Тормоду казалось, что месть — единственное, что ему осталось. Что только она заставляет его двигаться.

 Но, увидев большие испуганные глаза, понял, что еще не все чувства в нем выжжены. Потому что понял: девочка не виновата, и заставить ее платить за грехи отца — выше его сил. Он сделал глубокий вдох, резко выпустил воздух из груди, спрятал нож и небрежно спросил:

— Чего ревешь?

 Девчушка шмыгнула носом, протерла грязным кулачком покрасневшие и опухшие от слез глаза, оставляя на лице смешные разводы, и бросила на Тормода подозрительный взгляд:

— А ты зачем ножом машешь?

— Ничем я не машу, — буркнул Тормод и задумался. Убивать девочку он не станет, только, что теперь с ней делать, он совершенно себе не представлял. — Есть хочешь? — от растерянности спросил он.

— Хочу, — немало удивив Тормода, ответила девчонка.

— У меня только хлеб и сыр, — словно извиняясь, ответил Тормод и полез в мешок доставать заботливо сложенные Ингигерд припасы.

— Давай сыр, — покладисто согласилась крошка. — А ты, что, охотиться совсем не умеешь, да? — Тормоду показалось, в голосе ребенка звучала жалость.

— Умею.

— Тогда почему нету мяса? Вот папочка умеет охотиться! Он знаешь, как хорошо охотиться? Мы все время мясо едим.

 При упоминании «папочки» Тормода перекосило.

— Тебя звать-то хоть как?

— О, у меня очень красивое имя: Ингеборга!

 Норд выронил кусок хлеба, от которого хотел отрезать ломоть. Это… это несуразное недоразумение носит имя его сестры? Он поднял на девочку неверящий взгляд и попытался найти в ней хоть призрак своего цветочка. Но имя этого дитя казалось издевательством, насмешкой. Даже рыжие волосы были жалким отблеском роскоши на голове его Ингеборги.

— Э-эй! У тебя нет, что ли, имени?

— А? — Тормод понял, что девочка, не замечая его смятения, продолжает говорить.

— Звать тебя как?

— А, звать… Тормод.

— Хорошее имя, — копируя отца, похвалила Ингеборга. — Ты мне покушать-то дашь?

— Кушать… Конечно. Держи.

 Девчушка схватила хлеб и сыр и начала с аппетитом жевать.

— А сам почему не ешь?

— Не хочу.

— Почему?

— Я занят.

— Занят? Да ты же ничего не делаешь? — подивилась Ингеборга.

— Я думаю.

— О чем?

— Что мне с тобой делать.

— Со мной? Как, что делать? Домой вести, к папе.

— Нет! — смерти девочке Тормод не желал, но и возвращать ее родителям не собирался.

— Что? — судя по голосу, Ингеборга снова собралась плакать.

— Не смей реветь! Не обижу я тебя.

— Но я домой хочу.

 Тормод взъерошил свои волосы, стараясь успокоиться и вспомнить, как он веселил сестру, когда она была маленькой.

— Да погоди ты. Домой — всегда успеешь. А ты вот где-нибудь кроме дома-то была? — заметив, что разводить сырость девочка передумала, Тормод продолжил: — Ничего-то ты не видела, ничего не знаешь! А я тебе столько интересного показать могу! Ты белку-то хоть видела, малышка я-хочу-домой?

— Видела! — обиженно крикнула Ингеборга. — Видела-видела. Папа маме на шапку много приносил.

— А… на шапку… Тогда ничего ты не видела. Белка — на нее, на живую смотреть надо. Она куда интереснее твоего Месяца будет, когда скачет по веткам.

— Ты откуда про Месяца знаешь?

— А я много чего знаю. Но, если будешь капризничать, тебе не расскажу.