Северянин (СИ) - "Nnik"

 — Ты уже сообщил, что я очнулся.

 — Да. Олаф написал, что как сможешь ходить, сразу к нему. Так что уже скоро. Только… оно нам надо?

 Норд раздраженно фыркнул:

 — Мы, кажется, это уже обсуждали — надо. По крайней мере, послушаем, чего он хочет. И еще… не хочу я сразу к нему. Слушай, тут речки нигде поблизости нет?

 — Как не быть? — влезла в разговор Ив. — Известно имеется. Хороша водичка-то ныне. А ушо, купаться-то захотелось?

 — Да… не могу больше. Мочи нет лежать тут. Мне кажется, я скоро стухну, как мяса кусок.

 — Ну, погодь еще чуток, чуток погодь. Скоро уж сил-то прибавится. И пойдете себе окунетеся.

 — Значит, поедем? — вернулся к волнующей его теме Торвальд.

 — Поедем. Коли тот месяц, что я в бреду был, планы Олафу не окончательно смешал, еще небось и выгадать что сумеем.

* * *

 Ив заботливо укладывала в холщовую сумку хлеб и сыр, наполняла фляги водой. Даром что от ее хибарки до владений Олафа полдня пешего пути, так всякое бывает. Вздохнув, женщина полезла в кладовку за вяленым мясом.

 Норд же пока вовсе не хотел думать о сборах. Перед ним весело бежала река, и прохладная вода непреодолимо манила к себе. Быстро сбросив одежду, Норд плавно зашел в воду. Бросаться с разбега он пока не решался, ибо чувствовал, что еще очень слаб.

 Зайдя по пояс, он остановился и, раскинув руки, стал наслаждаться скользящей по ногам и бедрам водой и легким ветерком, обдувающим плечи и грудь.

 Горячее дыхание над ухом стало неожиданностью. И мокрые ладони на плечах тоже.

 — Тор всемогущий, Норд, ты даже не представляешь, как напугал меня, — сбитый быстрый шепот, рваное дыхание. — Не знаю, как пережил, думал, сам помру. Тебе как чуть лучше — я и радуюсь, и пугаюсь: знаю, что просветление перед смертью наступает. Думал, бабу эту сам зашибу: как не убил — не знаю. Я богов и молил о выздоровлении, и проклинал за то, что допустили такое. Любую жертву пообещать готов был. Как же так-то? Лучше… лучше бы я то вино выпил. Норд… я бы все, слышишь, все отдал, только б забрать твою болезнь. Спать не мог, есть не мог! Что ж ты сделал-то со мной, что сотворил? Околдовал, не иначе!

 Резко развернув ошарашенного Норда, Торвальд прижал его к себе и начал не то целовать, не то попросту вылизывать его лицо. Ладони Торвальда заскользили по тонким рукам, огладили обтянутые кожей ребра, зарылись в спутанные светлые пряди. Неестественная, болезненная худоба Норда заставляла сердце Торвальда горько сжиматься. Так хотелось ощутить упругость сильного тела, игру мышц под кожей, но сейчас были только острые кости. Однако мышцы — дело наживное, все вернется. А запах и блеск голубых глаз уже здесь, уже рядом, в его, Торвальда, объятиях. И это так кружит голову, что Торвальд уже не разбирает, что сжимает, что гладит. И облизывает нежно так все, что под губы попадает. И вкусом кожи — соленой от пота, горькой от яда, не до конца покинувшего тело, и сладкой от… просто сладкой, потому что Норд — не насытится никак.

 А Норд и понять ничего не может. Сначала не понимает, что с Торвальдом, а потом и что с ним самим. Происходящее кажется диким, нереальным… и в то же время таким желанным. Ощутить горячее сильное тело оказалось все равно, что почувствовать страшную жажду, лишь прижавшись губами к кувшину. Вроде и не хотел, а теперь оторваться не можешь. И снова охвачен жаром. Только теперь не болезненным, а таким томным, приятным. Плавишься весь, и ни единой связной мысли нет.

 — Норд, Норд… — как заклятье, как молитва. И Норд сам навстречу тянется, трется, одной рукой сжимает волосы цвета солнца, другую кладет на плечо викингу и впивается пальцами в кожу так, что точно синяки останутся. А Торвальду только это и нужно. Чтобы ярче, острее чувствовать — вот он, рядом. Здесь, живой. И тоже, тоже хочет ближе быть.

 Руки Торвальда опускаются все ниже, скользят по бедрам, гладят ягодицы, сжимают их.

 И Норд резко трезвеет. С силой, откуда только в изможденном теле взялась, откланяется и бьет кулаком Торвальда в скулу, так что тот чуть не падает.

 Торвальд непонимающе хлопает глазами, а Норд, задыхаясь, может, от ярости, а может, и от недавней страсти, выплевывает:

 — Я тебе не продажная девка, — и, подхватив на бегу одежду, уносится прочь.

__________

 * Идуна — богиня вечной юности, плодородия, вечно возобновляющейся жизни и исцеления.

========== Глава 9 ==========

        Равномерный тихий шелест точильного камня навевал на сидящего в углу Тормода дремоту. Он уже не в первый раз закрывал глаза и упирался лбом в стену, но тут же подскакивал на месте и встряхивал головой. Тяжело вздохнув, он провел ладонью по лицу и снова уставился на скользящий по широкому лезвию отцова топора серый камень. Эрик отложил точило и покрутил оружие, следя за бликами на металле. Видимо, не удовлетворившись результатом, он вернулся к заточке.

 Тормод усмехнулся: отец всегда принимался начищать секиру, когда нервничал. Еще один тяжелый вздох вырвался из груди Тормода, и юноша схватился за волосы, приводя и без того неаккуратную прическу в полный беспорядок. Ингеборга — тонкая, хрупкая, с огромными, зелеными, словно весенняя листва, глазами и толстой огненно-рыжей косой — его сестренка, его нежная любовь и его страх. Страх за нежное создание, пред очарованием которого, как ему казалось, должна меркнуть даже красота Бальдра*, преследовал Тормода всю жизнь. С того самого момента, как ему впервые показали маленький пищащий комочек, замотанный в несметное количество тряпок, Тормод не мог перестать бояться. Ингеборга казалась ему чудом. Южным цветком, по прихоти богов, попавшим в их дикий край снега, льда и камней.

 — Чего сидишь, бездельник? — не отрывая взгляда от топора, спросил Эрик. Тормод неловко пожал плечами и откинулся на стену. — Пошел бы воды принес. Сестра вернется — кормить надо будет, а у нас и воды чистой в доме нет.

 Тормод кивнул и выбежал из дома. Вернулся с полным чаном воды. Налил немного в горшок, разжег очаг и водрузил горшок на него. Кинул в воду большой кусок мяса. Отсыпая пшеницы, Тормод недовольно поджал губы — совсем мало осталось. А до урожая еще дожить надо. Да и год явно не удачный — немного собрать удастся.

 От тягостных мыслей Тормода отвлек шум на улице. Он утер выступивший от работы у огня пот и, неловко перемешав похлебку, подошел к двери.

 — Я дома! — ясный голос Ингеборги разбил лед, сковывающий жилище без нее, и его осколки со звоном осыпались на пол. Тормод счастливо улыбнулся и притянул сестру к себе, заключая хрупкий стан в крепкие объятья. Эрик, едва бросив взгляд на секиру, признал заточку качественной и убрал оружие прочь. — Чего хмурые такие? Не случится со мной ничего страшного на рынке, а вот без еды точно помрем. Да и не одна ж я хожу, — Ингеборга всплеснула руками. — Фригг**-покровительница, в следующий раз сам пойдешь. И за подружками моими присмотришь, и за мамками их. Вот потехи-то будет!

 Ингеборга заливисто рассмеялась, а Тормод лишь сильнее нахмурился: не знает много чистое дитя, не ведает, какую опасность таит в себе людный рынок. Среди своих подруг Ингеборга словно белая чайка меж ворон — нельзя не заметить. А закон нынче слаб стал: коли конунг, не скрываючи, девок чужих к себе тащит, не глядючи на звания да заслуги отцов, да выкидывает потом, как сор какой, так что ж помешает ярлу похотливому надругаться над невинным цветком? Тормод бросил на сестру тоскливый взгляд и решил: позор, не позор — а больше Ингеборга одна на рынок не пойдет.