Спасая Амели - Кэти Гольке

Через два часа, когда статья на первую полосу была готова, а в проявочной царила такая стерильная чистота, что Питерсон ее не узнáет, Джейсон сидел в одиночестве в редакции, рассматривая снимки.

Он все прочел, но переварить полученную информацию оказалось непросто. Журналист был уверен, что Рейчел не знала многого об отце, как не знала и о роли, которую сыграла приемная мать в ее воспитании. Что уж говорить о настоящей семье Рейчел.

«Это настоящая сенсация! И не только история Рейчел. В каждом личном деле проглядывает истинное лицо чудовищ, которые манипулируют судьбами людей. Но могу ли я это напечатать? И если напечатаю, как это отразится на несчастных? – Джейсон глубоко вздохнул, потер переносицу. – В любое другое время, в любом другом месте это стало бы разгромным материалом – поставило бы плохих людей на колени. Но опубликовать это здесь и сейчас… все равно что подписать несчастным смертный приговор… И себе тоже. Не один журналист уже забил тревогу и исчез. Мне нужна идея… нужна идея!»

Джейсон сложил снимки, спрятал их в конверт. Потом положил негативы в отдельный конверт поменьше и прилепил его липкой лентой ко дну верхнего выдвижного ящика справа. Выключил свет – в темноте лучше думалось.

«Пришло время, мисс Крамер, перестать волноваться об отце-ученом – он того не стоит. Совершенно очевидно, что вы были для него лишь подопытным кроликом. Ужасно то, что, с ним или без него, добрые немецкие врачи взялись за дело.

Взялись за дело.

Но если я расскажу вам правду, если покажу эти документы, усидите ли вы на месте? А если нет? Если броситесь в Обераммергау, чтобы встретиться со своей давно потерянной семьей? Накличете беду на них – а в конечном счете и на Амели, и на меня, на всех тех, кто помогал вас прятать».

Джейсон прикрыл глаза. Он и сам только что ступил на опасную дорогу…

17

Длинный день уже близился к вечеру, когда курат Бауэр остановился у дверей класса, чтобы послушать, как поют дети после уроков на занятиях хора. Фрау Гартман знала какой-то секрет: ей было известно, как сделать так, чтобы детские голоса гармонично слились и звучали, как хор ангелов.

Курат даже не удосужился принести себе стул из другого кабинета. Он просто присел на корточки, прислонившись спиной и затылком к прохладной штукатурке. Закрыл глаза и позволил хору голосов унести его в небеса, подальше от бед и тревог прихожан.

– Курат, – окликнул его кто-то шепотом.

Священник вздрогнул – шепот казался таким близким, что дыхание щекотало его волосы. Но курат Бауэр не открывал глаз. Он узнал этот голос.

– А почему ты не на уроке, Генрих? Фрау Гартман уже начала занятие.

– Знаю, – прошептал Генрих.

Курат продолжал сидеть с закрытыми глазами, но почувствовал, как мальчишка опустился рядом с ним на пол.

– Я должен покаяться. – Генрих продолжал шептать, но в его голосе слышалась решимость.

Курат Бауэр открыл глаза.

– Покаяться? Но ты еще ни разу не был у исповеди. И не будешь исповедоваться, пока в следующем году не пройдешь конфирмацию.

– Но, отче, я согрешил…

– Не сомневаюсь. – Курат Бауэр впервые улыбнулся.

– Я не отдам его назад, – заявил Генрих.

– Свой грех?

– Нет, младенца.

– Кого? – Курат Бауэр окончательно очнулся и насторожился.

– Младенца Иисуса… я не отдам его назад.

– Ты имеешь в виду фигурку, которую вырезал герр Гартман для сценки «Рождество Христово»? – За последние полгода курат отобрал у него фигурок младенца Иисуса больше, чем у всех своих прихожан вместе взятых за все годы своей службы.

– Да, курат… красть – это грех. И я понимаю, что брать чужое – неправильно.

– Да, неправильно. А еще более грешно красть младенца Иисуса, Генрих. Фрау Гартман так добра к тебе. Почему ты воруешь у Гартманов?

– Потому что герр Гартман лучший мастер резьбы по дереву. И благодаря улыбке… у него очень красивый рот.

– У герра Гартмана? – Курат Бауэр был согласен, что у Фридриха Гартмана теплая улыбка, и улыбается он часто, но какое отношение это имело к краже его работ?

– Нет, у младенца Иисуса. – Генрих всплеснул руками, как будто терпеливо что-то объяснял ребенку.

– Не думаю, что ты сможешь убедить себя в том, будто твои кражи вызывают улыбку у Господа нашего Иисуса, Генрих.

У курата Бауэра разболелась голова. Утром выслушивать просьбы и помогать голодающим семьям, обреченным жить неизвестно где, неизвестно за что, а ближе к вечеру – вникать в откровения драчливого маленького воришки. Даже святому этого не вынести, что уж говорить о таком грешнике, как он. Курату хотелось отодрать мальчишку ремнем.

– Отдай фигурку мне, и я верну ее вместо тебя – и только потому, что ты покаялся. И один-единственный раз! Больше это повториться не должно!

– Не могу. Не хочу. – Генрих отодвинулся от священника. – Я просто покаялся, вот и все.

– Генрих! – Терпение курата истощилось. – Ты должен…

Но не успел он повторить, что же должен сделать Генрих, как мальчишка уже вскочил и побежал по коридору прочь на улицу.

Курат Бауэр устало поднялся. Он считал, что находится в хорошей форме, но где уж ему угнаться за ребенком, который живет в горах? Священник остановился у дверей школы, глядя, как мальчишка перепрыгнул через живую изгородь и припустил дальше по каменистому холму. Курат воздел руки к небу. Он был не стар, не немощен, но отказывался бегать за быстроногим Генрихом Гельфманом по всей деревне. Они с фрау Гартман разберутся с мальчиком в другой раз.

* * *

Лия не успела запереть дверь класса, когда два черных «мерседеса», к которым были прикреплены развевающиеся флаги со свастикой, на полной скорости пронеслись по тихим деревенским улочкам. Явление это было настолько редким для здешних мест, что владельцы магазинов поспешно закрыли двери, а матери завели детей в дом и заперли ставни. Как будто что-то могло остановить СС!

Каким бы тревожным ни было это зрелище, подобное уже случалось раньше – в особенности перед рейдами. Такие же автомобили ездили по улицам Обераммергау на прошлой неделе. Сначала остановились на несколько часов в одном месте, потом в другом – как будто за кем-то наблюдали. А потом исчезли. Почему они вернулись? Лия сочувствовала объекту их внимания. Наверное, на кого-то донесли, что он прячет врагов рейха.

Лия шла не спеша. К ней никто не мог приехать, ее не могли искать. Ей скрывать нечего. Сегодня она пообещала отвести домой пятилетнюю Гретхен Цукерман, потому что ее мама помогала повитухе принимать роды у соседки. До прихода фрау Цукерман старшие братья Гретхен, вернувшись с собрания гитлерюгенда, присмотрят за ней.

Побыть еще несколько минут с детьми – что могло быть приятнее для Лии? Ей понравилось, когда Гретхен вложила маленькую ладошку в ее руку, радуясь тому, что сможет пройтись с учителем. Когда девочка улыбалась, у нее на личике появлялись ямочки. Лию распирало от счастья, когда она чувствовала, как крепкое тельце ребенка двигается в одном ритме с ней, когда они шли, размахивая руками. Счастье, когда тебе так доверяют, и Лия испытывала благодарность за это.

Она заставила себя не задерживаться у ворот Цукерманов, несмотря на соблазн остаться до возвращения матери малышки. В этом не было необходимости; возможно, это даже сочли бы бесцеремонностью. Лия пожала Гретхен ручку на прощанье, улыбнулась, когда малышка помахала ей вслед.

Лия уже практически дошла до дома, когда из-за поворота появились флаги с красно-черной свастикой. Неожиданно машины остановились у бабушкиных ворот. Сердце Лии упало. «Они наверняка ошиблись!»

Но из машины выскочили два человека, облаченных в черное. Они распахнули ворота и широким шагом решительно направились к двери бабушкиного дома, в то время как еще двое достали револьверы и стали обходить здание. У Лии бешено колотилось сердце, когда она торопливо поднималась по холму. Ошибка это или нет, но слабое сердце бабушки может не выдержать такого потрясения.

Еще возле соседского двора Лия услышала, как эсэсовцы отдают приказы, кричат. С одной стороны, страх удерживал ее на месте, с другой, толкал вперед. Женщина ускорила шаг. Словно в замедленной съемке Лия увидела, как бабушка открыла дверь, увидела, как один из солдат оттолкнул пожилую женщину в сторону и ворвался в ее маленький домик. Лия пошла еще быстрее.

– Бабуля! Бабуля! – Женщина распахнула ворота, бросилась в дом, но один из эсэсовцев сбил ее с ног и заломил ей руку за спину.

Как в тумане Лия увидела, что бабушка схватилась за сердце. Эсэсовец закрыл дверь.

18

Джейсон ослабил узел галстука и резко стянул рубашку с галстуком через голову. «На завтра сойдет». Он бросил рубашку и штаны на стул, стоявший у кровати, и упал в постель. Джейсон настолько устал, что не мог ни есть, ни пить. Последние двое суток он провел, интервьюируя оставшихся в Германии иностранных послов. Журналист пытался выяснить их точку зрения – официальную точку зрения их стран и их личное мнение – о том, представляет ли Гитлер угрозу.