Ужин с соблазнителем - Наталья Калинина

Мама хотела было незаметно выскользнуть из комнаты, но я окликнула ее.

— Сейчас выпьем шампанского, — сказал Боб. — Это будет вроде помолвки. Чайка, поможешь собрать мои вещи? Я уже позвонил Михаилу. Он отвезет нас в аэропорт.

— Чудесная природа, дивный поэтичный край. — Мама держала в руке бокал с шампанским и делала отчаянные усилия не щурить глаза. — Я забыла темные очки. Ведь мы в Москве уже целую неделю не видели солнца. А здесь оно такое яркое. Настоящий рай. Что, на том берегу церковь? — спросила она, остановившись возле самого края обрыва.

— Монастырь. Мужской, — пояснила я.

— Потрясающее соседство. — Мама была похожа на маленькую девочку. Казалось, кто-то напутал с нашими годами. Или зло подшутил над нами обеими. В особенности надо мной. В тридцать горько сознавать себя восьмидесятилетней. — И что, эти монахи разгуливают повсюду в своих смешных хламидах, да? Они были у вас? Мне всегда казалось, это необычные и скрытные люди. И что под черными хламидами прячутся отнюдь не безгрешные сердца. Хотя Игорь считает, что люди уходят в монастырь не по доброй воле. А как думаете вы, Роберт?

— Мой брат совершил преступление, потом раскаялся. Он считает, что сможет вымолить у Господа прощение.

— Глеб твоей брат? — удивленно спросила я. — Он тоже сын Сусанны?

— И Сотникова. Мой младший брат. Я не собирался делать из этого тайны. Сусанна думает, что он убил отца.

— Нет. — Я замотала головой. — Я в это никогда не поверю. Никогда.

— Это уже не имеет значения. — Боб разлил по бокалам остатки шампанского и зашвырнул бутылку на середину реки. — Я бы с удовольствием взорвал либо поджег этот дом. Но я настоящий слизняк и интеллигентишка и не умею принять мало-мальски серьезное решение. Вообще никаких решений не принимаю. Чайка, дорогая, ты собираешься связать свою судьбу с ничтожеством.

Мама хотела было ему возразить и даже раскрыла рот, но Боб погрозил ей пальцем и подмигнул. Она млела от одного его присутствия, уж не говоря о знаках внимания с его стороны. Они были бы счастливой без малейших натяжек парой и прожили бы в мире и согласии много лет. Что-что, а это я знаю точно.

Мы расстались у дверей маминой квартиры, куда Боб привез нас на такси из аэропорта. Он поцеловал меня очень красиво и нежно и сказал, что позвонит завтра.

Боб не позвонил. Ни завтра. Ни через неделю.

Я ждала его звонка ровно столько, сколько верила в то, что он мне позвонит. Когда я поняла, что Боб мне не позвонит — это случилось к вечеру следующего за моим возвращением дня, — я испытала облегчение.

Нонка позвонила мне в последний день июня, то есть через одиннадцать дней после моего приезда в Москву. Это был мой день рождения, который я, как повелось с детства, отмечала в одиночестве, обуреваемая экзотическим коктейлем противоречивых чувств. Десять дней, проведенные в доме на берегу Волги, казались мне далеким невозвратным прошлым, перевернутой страницей моей биографии.

Как выяснилось очень скоро, это было не так.

— Ну, я поздравляю тебя, желаю здоровья и материального благополучия. Фу ты, совсем чокнулась. — Нонка рассмеялась не совсем натурально. — От Боба ничего нет? — неожиданно спросила она.

— Нет. А ты когда в последний раз его видела? — осторожно поинтересовалась я.

— Я только что вернулась из Ларнаки. Как выяснилось, он приезжал открывать свою выставку. Мне донесли, возле него ошивалась какая-то длинноногая путанка из подразделения валютных. Он вышел с ней в обнимочку с вернисажа и оба словно в воздухе растворились. Тебя тоже не было в Москве?

Я буркнула что-то неразборчивое.

— Эдик звонил Бобу из Ларнаки — у нас была мысля слетать на пару деньков в Марсель. Представляешь, эта мегера сказала, что знать нас не хочет, и швырнула трубку. Телефон его мастерской последнее время молчит. Боб одолжил у Эдика три тысячи баксов до пятнадцатого июня. А я ведь говорила этому дегенерату: возьми расписку, возьми расписку.

Внезапно Нонка взвизгнула. Словно кто-то ширнул ее булавкой в задницу.

— В чем дело? — лениво поинтересовалась я.

— Тут телеграмма лежит, а я и не заметила. Ты по-английски, кажется, волокешь, да? Из Сан-Марино. Это в Африке?

— Кажется. — Внутри меня что-то екнуло, оборвалось, полетело вниз. Я знала: с Бобом случилось непоправимое.

«Robert died unconscious. According to his will we are to bury him in Moscow. Please call me as soon as possible. My number is…[3]»

Когда я перевела Нонке телеграмму, она спросила:

— Это правда, что Боб хотел на тебе жениться?

— Сама не знаю. Иногда мне кажется, что меня разыграли. Откуда ты об этом узнала?

— От моей тетки Сусанны. Она с детства покровительствовала брату. Слушай, неужели это правда, что Боб умер? Я как раз сегодня видела сон, мы сидим вместе за столом и едим большой красный арбуз.

Я вспомнила, что тоже видела сон этой ночью: мы с Бобом ехали на катере по Волге, и он сказал мне: «В мою мастерскую влетела шаровая молния, но меня там не было. Глеб говорит, она все равно меня настигнет. Даже если я уеду далеко от этих мест». Потом катер перевернулся, и мы очутились на маленьком островке из скользкого ила. Боб лег на живот и сказал, что здесь он в полной безопасности. А я плакала и просила увезти меня в Сан-Марино…

— Ты сказала, телеграмма из Сан-Марино? — спросила я таким тревожным голосом, что у меня самой забегали по спине мурашки.

— Да. Только это не в Африке. Я вспомнила, Эдик говорил мне, что это государство на территории Италии. Он там был. Боб рассказывал, у него там живет приятель.

— Продиктуй мне телефон.

— Это еще зачем? — подозрительно спросила Нонка.

— Поинтересуюсь, кому он завещал свои картины, — нашлась я.

— Ты думаешь, он оставил их тебе?

— Понятия не имею. Диктуй телефон.

— Шесть семь семь четыре… Нет, погоди, тут впереди еще какая-то цифра — кажется, еще шестерка, потом еще двойка…

Трубку сняли мгновенно. Франсуаза, а это оказалась она, говорила по-русски почти без акцента, но безбожно путала слова. Голос у нее был веселый и бодрый.

Я назвала свою настоящую фамилию и сказала, что мне поручено написать некролог. А потому я должна узнать подробности кончины Роберта Самохвалова.

— В его машину упала… Забыла, как это называется по-русски… Дерево, кажется… Нет, камень. Русские слова такие смешные и очень тяжелые, правда? Когда по небу танцуют… тучи и падает в него вода и еще громко гремит…

— Его убило молнией, — догадалась я.

— О да. Она была такая… как мячик. Или клубок ниток. Полицейский сказал, она бежала за его машиной. — Франсуаза расхохоталась и долго не могла остановиться. — Это его Господь наказал. Роберт хотел меня… убить. Нет, это как-то не так называется. Он хотел…

— Развестись с вами?

— О да. У него живет в горах… колдун. — Она снова расхохоталась. — Я знаю, это тоже не так называется, но я забыла, как это называется на самом деле. Роби сам учил меня русскому языку. Он нарочно учил меня неправильно. Он говорил, я никогда не пойму русский человек, особенно русский мужчина. Он говорил, у меня толстая задница и куриные мозги. У вас тоже толстая задница?..

Боб был изумительно красив среди белых роз. Но это был совсем не тот человек, в обществе которого я провела десять дней на Волге. Он выглядел гораздо моложе и мужественней.

Мама плакала навзрыд. Думаю, она наконец поняла окончательно и бесповоротно, что ее дочке больше не светит замужество. Словом, вместе с Бобом она хоронила мечты о моем великолепном будущем.

Кое-кто из дам пристально приглядывался ко мне. Определенно они узнали во мне путанку в бирюзовом с летнего вернисажа Роберта Самохвалова, известного художника русского зарубежья, погибшего таинственно, беспощадно и романтично.

— Этой толстозадой сучке достались все его картины. Гляди, она вырядилась, как новогодняя елка. А я читала в последнем «Космополитене», что ярко-розовое в сочетании с зеленым носят одни деревенские халды. Как ты думаешь, сколько можно слупить за «Гиацинты под дождем»? — приставала ко мне Нонка. — Помнишь, те, что висят у нас в коридоре?

Я увидела Сусанну. Она пробиралась в мою сторону. На ней был все тот же красный шарф, который она обернула несколько раз вокруг шеи. Сусанна стояла возле меня в церкви, когда Боба отпевали. Она поддерживала меня за талию — мне вдруг сделалось нехорошо, и все слилось перед моими глазами в пестрый клубок, который подпрыгивал и вертелся вокруг раскачивающейся во все стороны оси.

Нонка пришлепала с бутылкой «Амаретто» и без звонка. Она чудом застала меня дома — почему-то я в самый последний момент решила не ходить на концерт Хворостовского.

— Ну, привет, — сказала она, стряхивая со своей норковой шляпы с висящими, как собачьи уши, полями снежинки. — Твой телефон молчит который день. Я уже решила, ты съехала за бугор.