Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией - Эсме Вэйцзюнь Ван

из этих женщин?

Мне нравилось заботиться о детях в летнем лагере. Но впоследствии у меня были тяжелые психические срывы, когда я была равнодушна ко всему живому и забывала даже покормить свою собаку. Что могло бы стать с ребенком?

С другой стороны, матери то и дело совершают ужасные поступки. Наверное, бо́льшую проблему составляют просто плохие родители, не важно, есть у них шизоаффективное расстройство или нет. Я могла бы навредить своим будущим детям таким способом, который не имеет ничего общего с манией, депрессией или психозом. Или могла бы компенсировать свои неврологические дефекты, будучи внимательной и заботливой матерью – той, которая стопками глотает педагогическую литературу и рано просвещает своих детей насчет причин своего странного поведения.

За Стюартом приехала его мать, энергичная, жизнерадостная женщина. Она рассказывала нам, что Стюарт берет уроки верховой езды. По некоторым ее оговоркам мы с К. впоследствии догадались, что она была матерью-одиночкой и трудилась в поте лица, стараясь дать сыну лучшее из возможного. Стоило ей отлучиться в лазарет, чтобы забрать лекарства и документы сына, как Стюарт немедленно устроил ссору из-за воздушного хоккея.

– Дайте мне поиграть, – сказал он двум девочкам, которые встали за стол.

– Да мы сами только что пришли, – возразили они.

– Может быть, ты сперва посмотришь, как девочки играют, а потом поиграешь, когда они закончат? – предложила я.

– Я хочу играть сейчас! – сказал он, повысив голос.

И такой была бы реальность бытия со Стюартом – или любым ребенком с трудностями. Так было бы 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 365 дней в году. Не 1 день в лагере, и не 3 дня, и не 3 недели. Всю жизнь. Потом вернулась мать Стюарта с его вещами, обняла сына и сказала, что пора ехать.

Стюарт не попрощался ни с К., ни со мной. Он просто ушел, и с тех пор мы его больше не видели.

На пути домой мы с К. поначалу оба молчали.

– У нас мог бы быть такой ребенок, – сказала я наконец.

Сводный брат угрызений совести и чувства вины моей матери – мой незримый вопрос к ней: если бы я не родилась, было бы лучше? Несмотря на то что я не раз давала родителям повод гордиться мной, я не могу не гадать, не перевешиваются ли мои достижения срывами, которые они наблюдали годами. Наверное, будь у моей матери возможность выбрать для меня набор генов, она бы кое-что в нем переделала. Я была бы совершенно другим человеком.

Несмотря на все страхи из-за того, что ребенок с психическим заболеванием (или любой другой серьезной инвалидностью) потребует постоянного присмотра, возможно, именно эти причины, по которым я, как мне казалось, не хотела детей, стали главными факторами, в итоге изменившими мое мнение. Меня саму удивила моя любовь к Стюарту. Он был умницей и весельчаком и знал великое множество потрясающих и любопытных фактов. Кроме того, у нас с ним был общий диагноз, и, вероятно, это в наибольшей степени объясняет, почему я терпеливо относилась к его истерикам и странностям. «У нас мог бы быть такой ребенок», – сказала я. И действительно, мог бы.

В мыслях я по-прежнему возвращаюсь к теме материнства. Это повлияло на выбор постоянной контрацепции. Я остановилась на методах, предполагающих восстановление репродуктивной функции.

После того как мне по медицинским показаниям удалили внутриматочную спираль, мы с К. стали обсуждать более постоянные формы контрацепции. Говорили о перевязке труб, гистероскопической стерилизации Essure и вазэктомии. И все же я упорно утверждала, что не хочу ни перевязки труб, ни стерилизации, говоря К., что при вазэктомии больше вероятность восстановления. Спрашивая себя, почему меня волнует возможное восстановление, я осознаю, что сама не знаю.

Ближе к 30 годам я перенесла полостную операцию. На моем левом яичнике образовалась гигантская киста, и ее надо было удалить. Существовала возможность, что я потеряю вместе с ней и яичник. Проснувшись, я первым делом спросила медсестру:

– Мой яичник цел?

Она кивнула:

– С вашим яичником все в порядке. Вы уже спрашивали. Когда отошла общая анестезия, это были первые слова из ваших уст.

В больнице

Пациенту, имевшему привилегии первого уровня в психиатрической больнице, куда меня госпитализировали в 2002 году, было разрешено завтракать в столовой, покидая для этого палату. Поскольку первую половину дня по прибытии в больницу я пряталась в платяном шкафу и рыдала, никто не мог знать, что я не представляю опасности для себя или других, поэтому свой первый завтрак я ела не в специально отведенном для этого месте, а приткнувшись рядом с постом медсестер за круглым пластиковым столом. Из ассортимента маленьких контейнеров я выбрала отруби с изюмом. Под присмотром сестры съела пластиковой ложкой кашу. Выпила яблочный сок, который выдали в пластиковом стаканчике с крышечкой из фольги и соломинкой. Там были пациенты, которые пробыли в больнице дольше меня, хорошо себя вели – и все равно ели свой завтрак в палате. На дверях их палат висели значки, указывавшие, что они получают электрошоковую терапию и поэтому не должны завтракать до утренних процедур.

Медсестра, которая проверяла мои жизненно важные показатели на второе утро, сообщила, что мой статус повышен до первого уровня, и я восприняла это как хороший признак. Я некоторое время посидела у телевизора с другими пациентами; все они чувствовали себя неважно из-за побочных эффектов психотропных лекарств и не проявляли интереса к общению.

Со временем пациенты первого уровня привилегий начали группироваться вокруг выхода из отделения, словно это был гейт в аэропорту и всем нам не терпелось добраться до багажной полки. Мимо прошли несколько медсестер, смеясь и поддразнивая друг друга: «Вот только попробуй сказать мне это еще раз!» – «Говорю тебе это еще раз!» Одна медсестра, воспользовавшись своей картой-ключом, выпустила нас из отделения. Двойные двери медленно разъехались, и мы стали парами спускаться в лифте, который требовал применения другой карты-ключа, в столовую. Это помещение напоминало знакомые мне школьные и студенческие столовые, только в уменьшенном варианте, с очередью к раздаче горячих блюд и несколькими круглыми столами. Другие пациенты бормотали и дергались, явно нервничая в этом непривычном пространстве.

Самообслуживания для нас не было. Вместо этого мы говорили раздатчицам, что хотели бы съесть. Я попросила яичницу и жаренную по-домашнему картошку – и сразу же поняла, что ложка желтой невнятной массы, плюхнутая на мою тарелку, была изготовлена из восстановленного полуфабриката. Мой желудок при виде этой картины содрогнулся, но я