Правонарушительницы. Женская преступность и криминология в России (1880-1930) - Шэрон Ковальски

их государственных органов [Shelley 1977: 91][143].

В целом в переходный период интересы и интеллектуальные симпатии криминологов не противоречили государственной политике и идеологическим директивам. К началу НЭПа советское государство успело выстроить свои отношения с интеллигенцией. При условии, что интеллигенты занимались общественно-полезным «умственным трудом», способствовавшим укреплению пролетарской диктатуры, им не препятствовали в их научной деятельности[144]. Некоторое время работа криминологов попадала в эту категорию. Их исследования были посвящены поискам объяснений преступной деятельности, а государству, занятому переустройством общества, эта задача представлялась приоритетной. Более того, криминология имела прикладное значение для выстраивания пенитенциарной политики и для судебной практики. Изучая преступность, специалисты-криминологи не только вели научные исследования, но и предлагали конкретные методы и решения, которые имели особое значение для государства и достижения его целей. В итоге криминология превратилась в более или менее автономную сферу, где профессионалы могли заниматься наукой и умственным трудом, одновременно удовлетворяя потребности и нужды государства. Мультидисциплинарный характер криминологии одновременно и способствовал многосторонности криминологических исследований, и препятствовал формированию однородной профессиональной идентичности среди тех, кто занимался этой наукой, поскольку разные специалисты применяли к своим исследованиям разные дисциплинарные подходы. Надо сказать, что нежелание следовать единой «советской» криминологической методологии облегчило криминологам возможность возврата к собственным научным дисциплинам — это произошло в конце декады, когда криминология, как и другие общественные науки, оказалась мишенью все более жесткой критики.

Криминологические кабинеты и институты, созданные в 1920‑е годы, оказались легитимным публичным пространством, где специалисты могли заниматься исследованиями социальных проблем. Впрочем, эти организации отнюдь не являлись советскими аналогами добровольных сообществ, которые начали формироваться в поздний период существования Российской империи[145]. Даже при том, что они создавались по инициативе отдельных криминологов, которые искали публичное пространство для своих исследований, возникали они только с одобрения государственных органов. Более того, их члены часто занимали высокие посты в рядах советской бюрократии, стремление и готовность удовлетворять потребности государства заставляли их охотно идти на то, что в итоге вылилось в кооптацию. Поскольку они вносили непосредственный вклад в работу уголовных судов и пенитенциарных органов, а значит, и в усилия государства по направлению советского общественного развития, и были с этими органами связаны напрямую, деятельность их некорректно считать доказательством существования советского «гражданского общества». Собственно говоря, в представлениях большевиков о гражданской или общественной деятельности вообще не было места независимым организациям, которые потенциально могли превратиться в альтернативу или оппозицию власти. Активное участие в общественной и социальной работе режим поощрял только в определенных рамках, то есть до тех пор, пока такая деятельность находились в рамках предпринимавшихся в годы НЭПа попыток справиться с «отсталостью» населения и построить новое социалистическое общество[146].

По большому счету, открытие криминологических институтов и других организаций подразумевало не только легитимацию криминологии как полноправной общественной науки, но также и кооптацию ее режимом. В этом смысле эволюция советской криминологии отражает одновременно и совместимость идеологии государства-модернизатора с интеллектуальными воззрениями либеральных ученых, занимавшихся общественными науками, и процесс, посредством которого советское государство пыталось все более жестко и централизованно контролировать все сферы общественной деятельности. Своим успехом в 1920‑е годы криминологические кабинеты отчасти обязаны тому, что, хотя они и участвовали в изучении социальных проблем, полная зависимость от государства ограничивала сферу их деятельности, лишала их самостоятельности, не позволяла предложить по-настоящему альтернативный взгляд на советское общество. Действительно, их опора на государство с его стремлением к централизации и колонизации отражает все более жесткие ограничения, которые налагались в СССР на научные исследования уже в середине 1920‑х годов. В то же время сам предмет криминологических исследований ставил под вопрос эффективность большевистской политики и способность режима выполнить свои обещания в области общественных реформ — в итоге криминология приобретала потенциально опасный и даже подрывной характер в глазах своего спонсора-государства.

Подчеркивая важность изучения общественно-экономических условий и прочих факторов, лежащих в основе преступлений, многие криминологи сосредотачивались в том числе и на личности отдельного преступника, ратуя за одновременное использование двух этих подходов. Интерес криминологов к психологическим и биологическим исследованиям личности преступника особенно ярко проявлялся в подходах к женской преступности. Сущность и структура криминологических организаций 1920‑х годов способствовала тому, чтобы криминологи продолжали объяснять женскую преступность с позиций женской физиологии и сексуальности, тем самым подкрепляя традиционный взгляд на женскую преступность и подтверждая господствовавшие воззрения на положение женщин в советском обществе.

Часть вторая.

Анализ женской преступности

Глава третья.

Сфера женщины. Роль сексуальности в женских правонарушениях

На раннем советском этапе криминологи уделяли значительное внимание женской преступности. При том что, по их мнению, после построения социализма должна была исчезнуть любая преступность, сохранение женской преступности в переходный период стало значимым фактором, отражавшим как незавершенность социалистической революции на этапе НЭПа, так и неспособность женщин полноценно влиться в советское общество. Криминологи полагали, что традиционная замкнутость женщин в бытовой сфере не дает им вступать в соприкосновение со сложными реалиями общественной жизни и наемного труда — с «борьбой за существование», как это называли специалисты[147]. Согласно их выводам, женщины в этой связи были плохо подготовлены к тому, чтобы взваливать на себя то или иное бремя и справляться со стрессовыми ситуациями — а таковых было много по причине тяжелой жизни в период войны и изменения юридической ситуации из-за политики большевиков: женщины вышли из дома и влились в ряды трудящихся. Кроме того, криминологи подчеркивали, что женщины продолжают придерживаться дореволюционных традиций, практик и нравственных устоев, что и обусловливает их отклики на житейские проблемы. Тем не менее, специалисты были убеждены, что, когда женщины на равных с мужчинами включатся в общественную жизнь и «борьбу за существование», когда улучшится их материальное положение и они усвоят новую социалистическую мораль советского государства — а все это произойдет при переходе к социализму, — женская преступность отомрет.

Одновременно с этим криминологи подчеркивали роль женской сексуальности в преступном поведении. Женскую сексуальность напрямую связывали с репродуктивной физиологией: специалисты исходили из того, что цикл беременности, родов, менструации и менопаузы ослабляет психику женщин и делает их более подверженными как влиянию «устаревших» взглядов, так и внешнему давлению. Специалисты даже выяснили, что на совершение женщинами определенных преступлений, таких как детоубийство и мужеубийство, влияют традиционные представления о «правильном» сексуальном и общем поведении женщин: женщины пытаются найти баланс между давлением общества и своим личным опытом. В контексте раннесоветского общества, где двигателем общественных реформ была вера в способность социализма, в силу его прогрессивности, преобразовать саму суть человеческого поведения,