Сон длиной в зиму (СИ) - Либрем Альма

Мама улыбнулась так, что от притворной сладости у Зои едва не свело зубы.

— Лестно, что вы оцениваете мой вклад в судьбу Зои, — протянула она. — Главное, чтобы никто не попытался разрушить всё то, что я в неё вложила.

— Мама, хватит…

— Потому что это долгий и хлопотный труд, и не хотелось бы разрушить всё то, чего удалось достичь, несколькими неловкими фразами и одной юношеской любовью, — продолжила Елена Леонидовна. — Если она, конечно, есть, эта любовь. Молодые люди часто путают, подменяют понятия…

— Полагаю, мы с Зоей выросли из возраста, когда можно настолько грубо подменять понятия, — ответил, усмехаясь. Богдан.

Елена Леонидовна закатила глаза.

— О да. Двадцать лет — это уже такая старость!

— Возраст, мама, не главное, — не удержалась Зоя.

— Разумеется. Главное — это возможность и умение брать на себя ответственность, а ещё — в трудную минуту подставить плечо, — легко согласилась Елена Леонидовна. — И это проверяется временем! Сколько вы встречаетесь?

— Месяц, — тихо ответила Зоя.

— За месяц, — торжественно произнесла женщина, — узнать друг друга практически невозможно. Вы можете клясться друг другу в любви, но всё ещё совершенно чужие люди. Но, впрочем, мы ведь говорим не о серьёзных отношениях, а так… Это ведь временно.

Звучало жестоко. Если б Зоя не привыкла к резким маминым высказыванием, не научилась пропускать часть того, что говорила женщина, мимо ушей, она сейчас приняла бы это за личное оскорбление. Мама без зазрения совести называла её неспособной на нормальные отношения. "А так"!

Желание пролить на белую, накрахмаленную мамину блузку какой-нибудь соус стало просто невыносимым. Зоя напомнила себе, что она не маленький ребёнок и не будет поступать, как неуравновешенная дурочка, но сдержаться было очень трудно.

Богдан вновь нашёл её руку, крепко сжал, явно пытаясь придать Зое какую-то уверенность в себе, немного успокоить её, не дать взорваться на ровном месте. Горовая шумно втянула носом воздух, игнорируя мамин раздражённый взгляд, и благодарно взглянула на парня. Она всё ещё чувствовала себя как на войне, где вынуждена была сражаться за свободу и право голоса, и давление со стороны Елены Леонидовны всё усиливалось. Всё же, она долго запасалась колкими фразами.

— Я думаю, — проронил Богдан, — пока что давать нашим отношениям какой-либо статус рано. Нет ничего более постоянного, чем временное.

Елена Леонидовна бросила на него полный презрения взгляд.

— Это заблуждения молодости, — отметила она. — Зрелые люди полагают иначе.

— Да? — усмехнулся Богдан. — Я думаю, Альберту Семеновичу будет приятно узнать, что у него могут быть заблуждения молодости. Всё-таки, я сейчас цитирую и его мнение.

— И сколько же этому… Альберту лет?

— За шестьдесят, — вмешалась Зоя. — Это профессор с нашей кафедры, ты, возможно, когда-то с ним сталкивалась.

Если бы мама не питала невероятный пиетет по отношению к университету, возможно, она заявила бы, что Альберт Семенович вернулся в детство. К тому же, насколько Зоя знала глухаря — а именно так прозывали этого преподавателя студенты, — он никогда не говорил такую фразу. Но Богдан попал в точку, как будто предугадал слабые стороны её матери.

Разговор затих на несколько минут. Елена Леонидовна делала вид, что с удовольствием ест мясо, хотя оно было невыносимо жесткое и подгоревшее, Зоя тоже молча ковырялась вилкой в тарелке, хотя ни кусочка не положила в рот — просто не смогла себя заставить, и так стоял ком в горле. Богдан, словно издеваясь, отложил вилку в сторону и внимательно смотрел на Елену Леонидовну, словно прощупывал её взглядом. Женщина, не удержавшись, наконец-то перестала давиться пережаренным мясом и ответила таким же мрачным, злым взглядом.

Зоя почувствовала себя лишней. Её мать и Богдан как будто пытались поделить территорию, но никак не могла прийти к общему знаменателю. У них разве что искры из глаз не летели, и увлечённые своим конфликтом Орловский и Елена Леонидовна даже не замечали ничего вокруг. Зоя кашлянула, пытаясь привлечь к себе внимание, но бесполезно, даже не дёрнулись.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

На самом деле, чтобы прекратить это, надо было смело вмешаться в их конфронтацию. Но Зоя боялась; ей не хотелось выглядеть совсем уж врагом в глазах матери, не хотелось делать замечание Богдану, что он тоже старательно портил это подобие праздника.

Она поднялась из-за стола, переложила свою тарелку в раковину, понимая, что всё равно ничего не сможет съесть, и, обернувшись, осознала: ничего не изменилось. Богдан и мама всё ещё сверлили друг друга взглядами, возможно, даже проклинали друг друга, кто знает, что у них в головах творилось…

Зоя не удержалась. Она набрала полную грудь воздуха и, решившись, выдохнула:

— Может быть, хватит?

— Что? — непонимающе переспросила мама, нехотя отворачиваясь от Богдана. — Что, Зоечка?

— Прекратите, — потребовала девушка. — Вы сейчас поубиваете друг друга.

— Прости, — спокойно ответил Богдан, откидываясь немного назад, словно он сидел не на табурете, а в каком-нибудь кресле, и сзади была мягкая спинка. — Я не подумал.

Елена Леонидовна так стремительно повернулась к нему, словно могла бы — пристрелила бы на месте. О да, Зоя знала этот мамин взгляд. Елена Леонидовна использовала его в редких ситуациях, когда пыталась подчеркнуть, что собеседник разочаровал её окончательно. Подумать только, даже извиняется за эту войну, за сражение, из которого она хотела бы выйти победительницей! Разумеется, женщине хотелось реванша. И уж точно она не желала давать дочери повод отчитать её.

— О чём ты, Зоя? — удивлённо изогнув брови, спросила мама. — Мне кажется, мы просто были увлечены едой…

— Которую ты так старалась приготовить, что её даже прожевать нельзя? — возмущённо воскликнула Зоя. — Можно подумать, ты действительно смогла прожевать хоть один кусочек этого мяса! Как же, мама. Ты его ешь исключительно из упрямства!

— Я у тебя всегда виновата, — закатила глаза Елена Леонидовна. — Каждый раз, когда что-то тебе не нравится, виновна в этом мама…

Богдан поднялся со своего места. Он протянул руку, осторожно касаясь плеча Зои, но она дёрнулась, разрывая любой физический контакт.

— Мне уйти? — шепотом, словно не желая оставлять Елене Леонидовне шанс вмешаться и ответить.

Но мама уже играла обиженную — она отвернулась и молча смотрела в окно, должно быть, в голове прокручивая, как ответит на любой выпад дочери.

Зоя знала, как это будет. Сейчас они начнут выяснять отношения, поссорятся, у неё будет истерика, и мама попытается утешить её. Заставит выпить какие-то таблетки, которые у неё припасены на этот случай. Потом придёт спокойствие, и сколько б Зоя себя ни накручивала, рано или поздно она обессилит. Пассивность в этом случае — злой враг. В голове будут прокручиваться фрагменты ссоры, и рано или поздно разум найдёт причины чувствовать себя виновной.

А мама проявит доброжелательность. Попытается быть ласковой и терпеливой. Вновь утянет дочь в свою паутину и убедит её в том, что это Зоя виновата, это её горячность привела к скандалу, к разбитым тарелкам, сорванному голосу…

— Да, наверное, из этого ужина ничего хорошего не получится, — Зоя нашла в себе силы ответить спокойно. — Увидимся позже, — она привстала на носочки и поцеловала Богдана в щёку. — Вы не слишком хорошо ладили, мне не следовало настаивать на этом ужине.

Богдан удивлённо изогнул брови, но Зоя ничего не ответила на его невысказанный вопрос. Не сейчас, потом объяснит.

Не став спорить, Орловский вышел в коридор. Было слышно шум — он обувался, надевал куртку, — и Зоя выглянула следом, чтобы проводить парня. Улыбнулась напоследок, ещё раз поцеловала, только на этот раз уже в губы, чуть более эмоционально, чем на кухне, проводила до двери и, дождавшись, пока он спустится на несколько лестничных пролётов, чтобы повернуть защёлку, услышать тихое клацанье замка и вернуться обратно к матери.

Елена Леонидовна прекрасно знала, что так сильно раздражает её дочь — попытка игнорировать конфликт. Она спокойно раскладывала еду по лоткам, чтобы спрятать в холодильник, и ставила тарелки на стол.