Сокровища - Джоанна Кингслей

Теперь Этторе добился успеха — он величайший тенор в Европе; он нарасхват, сам Верди написал специально для него оперу. Осталось неосуществленным лишь одно желание. Он отчаянно хочет жениться на Пьетре. Но он и его жена католики, развод невозможен. Этторе обращался к папе расторгнуть брак — пустая надежда после стольких лет брака, но это его последняя надежда.

Прошение было отклонено.

Когда он начинал горевать, что у него нет возможности стать ее законным мужем, Пьетра уверяла его, что это не имеет никакого значения. «Мы вместе. Нет более прочных уз, чем узы сердца и души». Если вдруг когда-либо возникало сомнение в прочности их союза, это рассеивалось каждый раз, когда они, слившись в единую плоть, возносились вместе к вершине истинного наслаждения, а потом также вместе погружались в покой полного удовлетворения.

Их идиллия, возможно, продолжалась бы и дальше, несмотря на условности света, если б однажды жена Этторе не предприняла одно из редких путешествий, чтобы посмотреть на мужа в «Ла скала». Конечно, ей было известно, что муж флиртует на стороне; она также знала, что по закону он будет принадлежать ей вечно и что ни одна из его амурных историй не продолжалась более нескольких месяцев.

Но, когда она неожиданно появилась на спектакле, то была потрясена взором мужа, устремленным со сцены на прекрасно одетую, украшенную драгоценностями молодую женщину, сидящую в боковой ложе. Еще синьора Ланкона заметила, что дама в ложе была очень молода и захватывающе красива. Это уже не простой флирт, поняла она; теперь синьора Ланкона сомневалась, что проведет остаток дней рядом с Этторе. И что бы ни говорил закон и Бог, Этторе в сердце своем был женат на этой женщине. Она решила, что Бог и закон будут последней инстанцией.

С этого времени, в каком бы городе ни пел Ланкона, в зрительном зале неожиданно появлялась синьора в поношенном черном платье, ее несчастные, красные от слез глаза неотступно следили за мужем на сцене, а грубые руки теребили носовой платок — картина брошенной жены…

И каждый вечер синьора Манзи, красиво одетая и осыпанная драгоценностями, сидела в ложе, одна в своем великолепии — признанная любовница.

Сначала на спектаклях Этторе раздавалось несколько свистков, ничего серьезного, едва заслуживающего внимания. Но синьора неустанно продолжала свою кампанию, и скоро свист стал заглушать арии. Сопрано начали отказываться петь с ним.

Наконец случилось худшее. Накануне важного спектакля «Ла скала» отменила его выступление. Вскоре и другие оперные театры последовали этому примеру, его появление на сцене стало нежелательным.

— Я оставлю тебя, — объявила Пьетра, когда пришла последняя телеграмма из Рима. — Они попросят тебя вернуться, если я уйду из твоей жизни.

— Нет! — воскликнул он, бушуя в их гостиничном номере в Венеции. — Что они ждут от меня? Конечно, у меня есть любовница. Это Италия! Чтобы женатый мужчина навсегда остался верен жене — смешно, даже недостойно. Взгляни на своего герцога. Никто не осуждал его за тебя или других его любовниц.

— Его жена никогда не возражала. Твоя хочет тебя вернуть.

Он прильнул к ней.

— Я не брошу тебя.

— Ты должен, Этторе. Я знаю, что они говорят обо мне. Они смеются и называют меня твоей игрушкой. Но теперь они знают, что наша любовь вечна. Вот этого они и не могут допустить. Нашего возвышенного счастья.

— Тогда пусть смеются! Пусть смеется моя драгоценная супруга! Нам не нужна Италия и ее ограниченность. Мы отправимся туда, где ценят красоту и музыку, где ценят любовь.

— Куда, Этторе? — поинтересовалась она. Пьетра до смерти боялась потерять его. — Куда мы можем поехать?

— Во Францию. Мы будем жить в Париже.

Любовники обожали Париж, и он обожал их. Они нашли квартиру на Иль Сан Луи с видом на башни Нотр-Дам. Они подружились с художниками Монпарнаса и чувствовали себя одинаково уютно под хрустальными люстрами в «Ле Прокоп» и потягивая шампанское у «Максима». Они забирались на последнее чудо света, Эйфелеву башню, и гуляли, держась за руки, по берегам Сены.

Этторе оказался прав. Любителей оперы в Париже совсем не интересовал их супружеский статус. Им нравился его голос, его прелестная Пьетра, его живость. Все места распродавались, когда он пел в парижской опере. Аристократы платили громадные деньги за то, чтобы он пропел всего одну арию на их частных вечерах, часто ставя условие, что он привезет с собой изысканную мадемуазель Манзи. Скоро он разбогател больше прежнего и покупал Пьетре новые бриллианты, рубины и сапфиры под цвет ее глаз.

Синьора Ланкона приняла поражение вместе с чеком на весьма крупную сумму и вернулась к себе в деревню.

«Ланкона открывает оперный сезон партией Паглиаччи», — сообщал заголовок в «Фигаро» за апрель 1892 года. Партия была большим испытанием для тенора. Ланкона репетировал неделями. Каждая газета строила предположения, какую самую высокую ноту он возьмет.

И Этторе и Пьетра — оба светились от счастья и волнения по мере того, как приближалось 26 апреля — вечер его высочайшего триумфа и ее двадцать первой годовщины.

— Надень сегодня свое белое атласное платье, — сказал он днем, уверенный в успехе спектакля.

— Конечно, — ответила Пьетра, зная, что это было его любимое.

В тот вечер в своей гардеробной Этторе вытащил из кармана футляр от Картье.

— Подарок тебе ко дню рождения, — сказал он, когда она с детским восторгом открывала его.

Внутри лежал восхитительный гарнитур — ожерелье из сапфиров, окруженных бриллиантами, в тон серьгам в виде капелек. Пара браслетов. И кольцо, первое, которое он ей подарил. Это был единственный звездчатый сапфир цвета ночного неба.

Когда он застегивал на ее шее ожерелье, раздался стук в дверь, телеграмма. Он разорвал тонкий конверт, пробежал глазами текст и завопил как индеец.

— «Метрополитен-опера»! Они приглашают меня в Нью-Йорк на следующий сезон! — схватив ее за талию, он закружился с ней по комнате.

— Этторе! Я не в балете. Поставь меня!

— Америка! Ты знаешь, что это значит, дорогая? Это значит, мы сможем пожениться. У нас будут дети, много детей. Bambini americani!

— Подожди. — Она тоже смеялась, стараясь перевести дух. — Америка — ведь это тоже на земле, верно, а ты по-прежнему женат.

— Да. Нет. Не имеет значения. — Он захлопал в воздухе своими выразительными руками. — Они там совсем другие. Нам не надо идти в церковь, чтобы пожениться. Я как-нибудь получу развод. Они, американцы, и в этом очень цивилизованы. Когда-нибудь, мое сердце, ты станешь синьорой Ланкона. А сегодня я спою Паглиаччи, что заплачут даже ангелы, — для тебя и наших bambini americani. Он рассмеялся и ласково похлопал ее по животу, где в свое время будут расти его bambini. — А теперь надевай свой остальной подарок. Я хочу, чтобы сегодня вечером ты была в нем. — Этторе надел сапфировое кольцо на третий палец ее левой руки, где она никогда раньше не носила колец. — Носи его и знай, моя прелестная Пьетра, что я никогда не оставлю тебя.