Дневник романтической дурочки - Любовь Шапиро

— Руфа помогает мне с костюмами для капустника. Может, и ты к нам придешь? Надеюсь, тебе будет интересно.

— У нас свой вечер будет, — нелюбезно ответила Ольга.

— Ну как хочешь. Я пойду. У вас, наверное, свои дела.

— Мадмуазели, а что у вас произошло? Вы почему такие ершистые?

— Лера появляется у нас, Руфочка, только когда ей что-нибудь нужно. Так ведь, Лерочка?

— Зачем ты так, Оля? Я у тебя ничего не прошу и пришла не к тебе. Если у тебя плохое настроение, то я ни при чем, но готова чем-нибудь помочь. С удовольствием.

— У меня все в полном порядке, — смягчилась Ольга. — Но все равно спасибо. Просто ты то исчезаешь, то появляешься.

— Леля, оставь ее. У человека могут быть причины, о которых он не хочет говорить.

— Всем хорошо известна эта причина, — опять завелась Ольга. — Митя. Вернее, его отсутствие.

— Но если тебе все понятно, зачем ты спрашиваешь?

— А я не спрашиваю, я констатирую.

Она резко повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

Я молча продолжала собирать вещи, распределяя по пакетам, чтобы легче было нести.

— Ты на нее не обижайся, Лера. Она очень переживает за Данилу.

Я молча пожала плечами. Все понятно, он ее брат, они дружили.

— Оля очень нежно относилась к Дане. Он ей был больше, чем брат, — аккуратно пояснила Руфина.

Я даже замерла, настолько неожиданно было для меня это известие.

— Я не знала…

— Ну и не знай дальше. Это не наше дело. А меня она очень поддерживает. И бегает по всем инстанциям. Только, как видишь, пока это ничего не дает.

— Я поняла. Я пойду, Руфочка. Знаете, мне действительно стыдно, что я не появлялась у вас так долго. Но…

— Не объясняй, я все понимаю.

Мне стало совсем стыдно, захотелось плакать.

— Ты иди. Но приходи обязательно. А с Ольгой вы помиритесь…

Я вышла согнутая не столько под тяжестью, сколько от тяжести произошедшего разговора. Конечно, я не стану обижаться на Ольгу. Я ее очень хорошо понимаю, сама в таком же положении.

Наши отношения с Ольгой не скоро возобновились. Через полгода, за которые мы с ней виделись от силы раз пять, она уехала из Москвы, Руфа туманно отвечала на мои вопросы.

Я снова начала вышагивать по участку, стараясь согреться. Сколько еще мне сидеть в этой темной глуши, а главное, чего я дожидаюсь? Но, в принципе, я знала, чего я жду. Еще немного, и я получу ответы на все вопросы. Правда, они могут меня не устроить, но это, как теперь говорят, «как фишка ляжет».

Я легко проучилась в институте все пять лет. Мои старые знакомые изредка появлялись на моем пути, но большую часть времени я проводила за увлекательным занятием — знакомством с театральным искусством. Волшебный, ненастоящий мир театра заменил мне любимых литературных героев и окончательно отгородил от окружающего мира. Начало перестройки, государственные перевороты — все прошло мимо меня и совершенно не повлияло на мой внутренний мир. Нет, я тоже бегала в поисках колбасы и стонала от повышения цен, но «башенка», в которую я спряталась, оставалась прочной. Единственное, что я неукоснительно выполняла — это походы к Руфе. К сожалению, ее попытки вызволить Данилу не дали положительных результатов. После отъезда Ольги она болела какое-то время, но потом оправилась и снова с энтузиазмом стала заниматься судьбой внука.

— Я собираюсь к Дане, — встретила меня однажды неожиданным заявлением Руфа.

— Вы же недавно болели, — попыталась я воззвать к ее разуму.

— Лерочка, я получила письмо, и у меня такое ощущение, что некоторые сдвиги в настроении внука наконец наметились. И потом, появились новые обстоятельства, которые я должна уточнить. Они несомненно повлияют на его судьбу.

— Какие?

— Я пока не могу ничего сказать определенно, только чувствую, что скоро, очень скоро все изменится.

Бессмысленно было отговаривать Руфу, если она что-то решила.

— И когда вы собираетесь?

— В конце мая, как только Андрей Сергеевич выяснит…

— Что он должен выяснить?

— Потом тебе расскажу.

Я давно перестала спрашивать о том, кто такой Андрей Сергеевич. Ответ был всегда разным. «Он мой старый знакомый», «он приятель Ларика», «он хорошо знаком с Данилой по прошлой жизни».

Сам Андрей Сергеевич тоже сильно изменился за эти годы. Вместо того чтобы постареть, помолодел и изменил стиль. Из малоприятного серовато-мешковатого дядечки превратился в солидного холеного мужчину средних лет. Только выражение стальных зорких глаз осталось неизменным. Он внимательно вглядывался в меня каждый раз, как в первый, и было ощущение, что он считывает информацию с коры моего мозга. Сначала меня это раздражало, а потом я так привыкла к увлекательной игре, что стала посылать ему телепатические импульсы, надеясь, что он разгадает мои мысли и отстанет от меня.

Удивительно, но пять лет назад мне многое не приходило в голову. Например, поинтересоваться, куда все время исчезает Маша, которая обосновалась у Руфы и вела себя совсем не как домработница. Где живет Ольга, которая променяла Москву на неизвестную мне жизнь. Изредка Руфа получала от нее письма. Тогда настроение ее менялось, но о содержании этих посланий она ничего не говорила. Конечно, мне казалось странным, что Руфа скрытничает. Но у каждой семьи есть тайны, в которые не хочется посвящать посторонних. Если бы моя сообразительность и наблюдательность проявились раньше, все могло сложиться гораздо лучше, и не было бы этих пугающих раздумий в ожидании… Послышались приближающиеся шаги и тихий разговор. Слова не разобрала. Но они точно относились ко мне. Все. Конец. Я же все время его ждала, этого финала. Почему же так страшно? Надо бежать. И побежала. Я неслась в сторону шоссе. С чудовищной болью в боку домчалась в считанные минуты. И остановилась. Что дальше? Куда? И повернула обратно, в сторону поселка. Мимо меня неслись редкие машины, ослепляя фарами и притормаживая в надежде подхватить пассажира. Я засунула поглубже руки в карманы, демонстрируя всем своим видом обособленность от шоферов с их призывными гудками. Меня не удивляла непоследовательность и импульсивность моего поступка. Я всегда была такой. Легко впадала в радостное возбуждение, а потом также быстро переходила к печали и глубокой задумчивости. Все эти годы одно оставалось неизменным — мое отношение к Мите.

— Митя, ты в Москве.

Я смотрела в прекрасные глаза, в которых светилось голубое небо Италии, и не знала, что сказать дальше. Сколько раз я представляла эту встречу, готовилась к ней, искала остроумные фразочки и репетировала перед зеркалом выражение лица. Независимое, радостное, серьезное… Не вышло. Лицо было растерянное, фигура съежилась, слова застревали в горле.

— А что тебя удивляет? — хрипло и недовольно буркнул Митя.

— Ничего. Но я недавно была у Руфы, она не говорила, что ты должен приехать.

— А она ничего не знала. Никто не знал. Я сам решил только накануне отъезда.

— Все вообще думали, что ты останешься там навсегда.

— Почему это? — начал раздражаться Митя. — Я не собирался. Просто были дела, а потом они закончились, и я вернулся.

Пока он говорил, я внимательно вгляделась в него и очень огорчилась. Наверное, он нездоров или устал. Кроме по-прежнему ярких глаз, все изменилось. Стройность превратилась в сухопарость, изящество — в нервозность. Шикарные заграничные вещи висели мешком и были сильно измяты.

— Что ты меня рассматриваешь, как будто я призрак?

— В какой-то степени да.

Ко мне вернулась способность выражать свои мысли.

— Я, кстати, еще не был у Руфы. Как она?

— За какой период ты хочешь получить отчет?

— Я… — замялся Митя, — ну за последние полгода.

— Не понимаю. Ты что, шесть месяцев не писал бабушке?

— Лера, прекрати задавать идиотские вопросы. Мы с ней поссорились.

— Не понимаю. Ты что, давно в городе? — с тупым упорством продолжала я гнуть свое.

— Ничего не могу тебе сейчас объяснить. Я позвоню. Мне, наверное, будет нужна твоя помощь.

Опять тайны… За годы моего знакомства с Шабельскими таинственность жизни семьи только прогрессирует. Секреты, недомолвки… Зачем мне все это. У меня своя жизнь и свои заботы. Мне надо устраиваться на работу. Когда я пришла в себя, то обнаружила, что стою в центре Пушкинской площади и вытираю слезы.

Да, я хорошо помню тот день. Ранняя весна. Относительное душевное равновесие, которое наконец воцарилось в моей душе. После отъезда Мити так никто и не появился рядом со мной. Я об этом не жалела. И хотя знала, что мама беспокоится, да и друзья не очень понимают мое одиночество, тем не менее даже гордилась цельностью своей натуры и верностью.