Война - Селин Луи-Фердинанд

— Ничего себе!

—  А там, прикинь, он хочет на мне жениться. Сколько ему лет, по-твоему?

— Лет пятьдесят, наверное.

— Пятьдесят два, он показал мне свои документы, все. Я заставила его их мне показать. Он инженер... Инженерные войска... И по профессии он тоже инженер, и даже лучше того, у него три завода в Лондоне, вот так вот.

Я видел, что она чрезвычайно довольна, Анжела, но еще более очевидно для меня было, что в итоге ее наверняка разоблачат.

— А как же я?

— Он на тебя не сердится, слышь, [задрот]! Я дала ему понять, что, в сущности, ты не такой уж плохой чел, если оставить за скобками твои серьезнейшие отклонения и склонность к насилию, все-таки ты пострадал на войне, что многое объясняет, поскольку ты был там очень сильно ранен в башку и ухо, и плюс ко всему, ты был еще и самым храбрым в своем полку, доказательством чего является твоя медаль. Он изъявил желание снова тебя увидеть... Ему бы хотелось и для тебя тоже что-нибудь сделать.

— Черт.

Я окончательно перестал что-либо понимать.

— Завтра в три встречаемся у выхода из бистро со стороны канала, ты же знаешь, неподалеку от шлюза. Ну все, счастливо подрочить, я побежала, мне надо успеть, пока Дестине не заперла дверь внизу, а то она боится темноты.

И она сваливает.

Встречи придется ждать целых пятнадцать часов, подумал я. Из дома я вообще предпочел бы не выходить. Все вокруг стало каким-то хрупким, стоило мне сделать несколько шагов по своей каморке, как мне начинало казаться, будто пол и мебель покрываются трещинами. В конце концов я решил совсем не двигаться. Просто ждать. Около полуночи в прихожей послышалось шуршание ткани, это была Л’Эспинасс.

— У вас все в порядке, Фердинанд? — интересуется она у меня из-за двери.

А тебе-то какое дело, подумал я. Что ты хочешь от меня услышать? И таким слабеньким голоском, будто сквозь сон:

— Все хорошо, мадам, — говорю я, — все хорошо...

-  Ну тогда хорошего вечера, Фердинанд, отдыхайте.

Заходить она не стала.

На следующий день я иду по каналу мимо небольшой террасы перед кабаком. Направляюсь к шлюзу и располагаюсь где-то метрах в пятидесяти, укрывшись за тополем, чтобы меня не видели. Это мой наблюдательный пункт. Я стараюсь не привлекать к себе внимания. Хочу сначала просто посмотреть. Итак, я жду. Пока ждешь, можно полюбоваться на природу. Первой приходит она, усаживается. Заказывает себе пиво с лимонадом. Необычная все-таки мода была в 14-ом году, продлилась правда совсем недолго. В 15-м уже стали носить нечто противоположное. Фетровая шляпка, напоминавшая каску, ее она надвигала на лоб, и вуалька, за которой ее и без того далеко не маленькие глаза становились еще больше. Даже здесь, на расстоянии, я ощущал гипнотическое воздействие ее глаз. Анжела определенно обладала способностью проникать в самые потаенные уголки человеческой души, иначе не скажешь.

Тут подвалил и ее придурок, этот английский «инжинир» совершенно незаметно подошел по бечевнику[37]. Оказывается, у него был еще и небольшой животик. Странно, но в одежде он вообще больше выглядел на свои пятьдесят лет, чем голый.

Как и все инженеры, он был в форме цвета хаки, хотя, судя по красной ленте у него на каскетке, служил он при штабе, плюс непременный стек и сапоги, стоившие пятьсот франков, не меньше.

Он садится напротив Анжелы, их взгляды встречаются, и они начинают беседовать. Дав им время вволю наговориться, наконец подхожу и я, сильно хромая, чтобы сразу было понятно, что я ранен. Теперь у меня есть возможность спокойно их рассмотреть, внешне он скорее к себе располагает и настроен очень дружелюбно. Мы рассаживаемся. Я устраиваюсь поудобнее. Он смотрит на меня прямо с нежностью, невозможно этого не заметить. Анжела тоже. Постепенно я начинаю чувствовать себя их ребенком. Мы заказываем четыре бутылочки пива и полный обед для меня. Эти двое меня балуют. Иногда я думаю о том, что вот здесь, прямо напротив, пытался утопиться Каскад. Я снова и снова вытаскиваю это воспоминание из тины своей памяти. Но вида я не подаю. Ничего не говорю. А Анжела, похоже, и думать о нем забыла. Майор интересуется моим именем. Я ему его называю. А он называет мне свое. Сесил Б. Перселл, его зовут майор Сесил Б. Перселл К.Б.Б. Он протягивает мне свою карточку, где это написано. Он из инженерного корпуса, о чем говорится в другом документе. Бумажник у него аж раздулся, едва не лопается от бабла. Я успеваю это заметить. С тем, что я увидел, можно двенадцать раз обогнуть земной шар и запутать следы так, что вас вообще никто никогда не найдет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Слушай, Фердинанд. Дедуля хочет забрать в Англию нас обоих.

Со вчерашнего дня она называет его не иначе, как дедуля.

А он продолжает на меня глядеть, и глаза его становятся влажными. Он меня полюбил, что ж. Для нее тоже очевидно, что я ему нравлюсь. Пока все складывается удачно, ничего не скажешь.

Пространство по обе стороны канала без конца и без края утопает в лучах солнечного света. Лето в самом разгаре, как и наш праздник.

Еще одна бутылочка пива. Все вокруг желают мне только добра. Нас трое, мы безмятежно щебечем, тепло обнимаемся и клянемся друг другу в вечной любви и дружбе. Блеять у меня получается вполне убедительно, вид у меня уже достаточно пьяный. Мне больше не нужно напрягаться, накопившиеся во мне воспоминания и чувства изливаются из меня сами собой. Под напором потока музыки внутри меня я в мгновение ока транспонировался в эту сверхреальность.

Он запускает руку мне в волосы, этот К.Б.Б. Пер-селл. Он тоже не прочь пошутить. Все идет по плану. Анжела, надо отдать ей должное, отлично все устроила.

— Придумай что-нибудь, Фердинанд, — прошептала она мне, когда мы встали, — мы сваливаем через два дня. Скажи своей ебанашке, что ты хочешь поправить здоровье в Лондоне, объявился твой близкий родственник, который готов тобой там заниматься.

Так и сделаем.

Опыт пребывания там, правда, у меня уже был. Я не особенно обольщался насчет Англии, но все равно это было не сравнить с тем, чего мне довелось нахлебаться в дальнейшем.

— Гы! — говорю я.

Я тоже доволен и увлекаю их обоих за собой. Взявшись за руки, мы дружно канаем к бечевнику, хорошо, когда есть на кого опереться. Там мы останавливаемся. Мы по бокам, а Перселл в центре, между нами. Мы усаживаемся на насыпи прямо в траву. Отсюда еще лучше виден шлюз, возле которого Каскад тогда... В общем... Мои губы сами начинают ему подпевать:

Я знаю.,.

Что вы хороши,..

Глаза ваши нежности томной полны...

Перселл прямо заслушался. Он восторгался всем, что я делал. Это было так трогательно. Я не смог выдать больше двух куплетов. А он хотел все выучить, Перселл, и просил написать ему слова...

Между тем эти блядские пушки все никак не унимались. Когда они умолкали, я без труда воссоздавал их сам для себя. Я до сих не разучился имитировать пальбу из пушек, получается очень правдоподобно. И все же этот вечер подошел к концу.

— Поцелуй ее, — сказал я Перселлу, — поцелуй ее, -когда мы прощались.

И не могу сказать, что это было неискренне. Есть чувства, на которых нужно настаивать, они могли бы изменить мир, я считаю. Мы все жертвы предрассудков. Мы колеблемся, не решаемся сказать Поцелуй ее! А ведь только этого порой и не хватает всем для счастья. Перселл придерживался того же мнения. Мы расстались друзьями. Он был моим будущим, Перселл, моей новой жизнью. Вернувшись, я все объяснил Л’Эспинасс. Я не поленился сходить за ней в Деву Марию. Она скорчила недовольную рожу. Тогда я заговорил иначе... Там в комнатушке я впервые решил сражаться за себя до конца, в первый раз за всю свою блядскую жизнь, это уж точно. И я не собирался тратить время на уговоры.

—  Мне это необходимо, — сказал я. — Настолько необходимо, что я готов пойти и довести до сведения начальства на Площади, что вы трахаете мертвецов.

Доказательств у меня не было. Я пошел ва-банк. Она запросто могла меня засудить за оскорбление. Ни один задрот из палаты Сен-Гонзеф не стал бы свидетельствовать в мою пользу. Они ничего не видели. Они ничего не знают, кто бы сомневался. К тому же они все меня ненавидели из-за моей долбанной медали и привилегий, какими я тут пользовался.