Большие пожары - Константин Ваншенкин

— Уезжаешь?

— Завтра. Как дела?

— Порядок. По физике четверка,— и засмеялся. (Витька сдавал экзамены в институт, и весь дом жил только этим.)

Малахов тоже улыбнулся:

— Молодец! А сейчас далеко?

— К Игорьку пойду заниматься.

— Давай. Но смотри, старик, сам должен понимать.— И подумал: «Хороший парень».

— Все уже готово,— встретила его Зоя.

Назавтра он просмотрел несколько заказанных накануне книг и брошюр о лесных пожарах и о борьбе с ними, чтобы хоть немного быть в курсе дела. Основательнее он изучит их потом, когда вернется, когда будет уже знать, как эго все выглядит в натуре. Получил билет, командировочное удостоверение, деньги.

Дома он надел старый темно-серый костюм — еще приличный, если нужно пойти в какое-нибудь учреждение, но уже такой, что не жалко мять, сидеть и лежать где придется. В небольшом синем саквояжике уже лежали пяток чистых рубашек, домашние брюки, тапочки, бритвенный прибор, зубная щетка. Осталось взять плащ на руку, и все, он готов в дальние края, пожалуйста.

Малахов сунул в саквояж фотоаппарат «Киев», несколько катушек пленки, рассовал по карманам блокноты, зарядил авторучку и еще взял французский шариковый карандаш. «Big» — подарок парижского корреспондента газеты. Можно ехать.

Витьки не было, он ушел на консультацию.

— Присядем, — оказала Зоя. Они присели, помолчали минутку, она этого всегда требовала.— Ну, с богом. Пойдем, я провожу тебя до такси.

Он не любил, чтобы его провожали на аэродром или на вокзал, да и уезжал он слишком часто, но до такси жена всегда его провожала, так уж у них было заведено. На стоянке она слабо поцеловала его в щеку, зарделась:

— Будь осторожен!

— Обязательно. Смотри за Витькой. Я позвоню,— и он захлопнул дверцу. — Во Внуково.

Он любил летать и любил все, что связано с этим. Случай немного посмеялся над ним: номер его нового телефона походил на один из аэродромных, и ему часто звонили, спрашивали, прибыл ли самолет из Хабаровска или из Праги, когда будет такой-то рейс, или просто кричали деловито: «Отряд?» Витька, когда бывал один дома и раздавался такой звонок, вступал в длинные разговоры, притворялся, что это действительно аэродром.

Малахов зарегистрировал билет и посмотрел на часы «Вымпел» — премию за лучший материал. Пора было объявить посадку, но ее все не объявляли, видно, Сибирь не принимала, где-то над ней гремели, разрывая небо, грозы.

Малахов прошелся по скверику. Жара спала, был теплый летний вечер, уже слегка густеющий к ночи. Навстречу Малахову шли летчики, экипаж самолета, сразу почему-то можно было угадать командира корабля, коренастого, с сигаретой. Мм, вероятно, тоже не давали погоды, и они прогуливались по дорожке, молча, все вместе, почти касаясь плечами друг друга. Это были не просто сослуживцы, их объединяло нечто гораздо большее.

Стало совсем сумеречно, и в сумерках то дальше, то ближе ревели на аэродромном бетоне самолеты. Наконец объявили посадку. Малахов вместе с другими вышел на летное поле, пошел к самолету, у трапа возникла очередь. Малахов устроился у окна во втором салоне, билеты были не нумерованные, самолет заполнен наполовину. Летели все сибиряки, вернее оказать, новые сибиряки, летели из отпусков, из разных мест, с юга (они говорили, объединяя все это, «с запада»), летели к себе домой, на Восток, в Сибирь, загорелые, многие с детьми, с авоськами яблок, купленных только что в городе. И эта великая воздушная дорога была для большинства из них уже хорошо знакома, дорога со всеми ее особенностями, дорога, но которой передвигались, как когда-то на перекладных. Как на почтовых станциях ждали когда-то лошадей и погоды, так они все не раз ждали погоды в аэропортах, иногда подолгу. Малахов глядел в окно на огни Москвы, легко узнавая центр, парк культуры, университет. Потом они ушли под крыло, исчезли.

Еще утром Малахов узнал, что летят они не в самый город, там аэродром не принимал тяжелые машины — удлинялась полоса для того, чтобы могли садиться ТУ-114. Это был вообще прогресс, но в данном случае неудобство: садиться на какой-то другой аэродром, добираться до города.

— А далеко оттуда до города? — спросил Малахов у стюардессы, которая с улыбкой объявила всем эту новость.— Километров триста?

— Прямо, триста! — ответила стюардесса.

Малахов поужинал, привычно укрепив столик на ручках кресла, потом снова убрал его и погасил свой свет. Луна была большая, почти белая, гораздо ближе, чем на земле. В ее свете за иллюминатором иногда слабо поблескивало крыло, похожее на цинковую крышу. Бременами его можно было принять за воду, мерцающую там, внизу. Но ошибка обнаруживалась сразу, стоило внизу и вправду появиться реке или речушке. Лунный свет двигался по реке одновременно с движением самолета, плавно, заполняя ее всю, повторяя малейшие изгибы берегов.

— Высота десять тысяч метров, скорость девятьсот пятьдесят километров в час. Температура снаружи минус пятьдесят два градуса.

Его попутчики мирно спали, Малахов тоже решил вздремнуть. Было уже совсем светло, утро, когда он проснулся. Стюардессы разносили завтрак. За иллюминатором снова было то же самое неподвижное, иногда кренящееся привычное серое крыло, все в заклепках, выпуклых, круглых, крестообразных. На закрылке надпись, выглядящая сейчас, на такой высоте и при этой скорости, странной: «Не наступать!»

Внизу, далеко, в утренней дымке, тайга, тайга, неожиданно промелькнул правее и ниже встречный самолет.

Номер Малахову забронирован, конечно, не был. Местного корреспондента газеты в городе не было, уехал на строительство ГЭС. Пришлось позвонить в обком, хорошо, что еще не кончился рабочий день.

Наконец Малахов устроился в маленьком, аккуратном номере, включил радио,— в Москве был еще полдень,— перевел часы и начал бриться. Потом он спустился в ресторан — здесь это уже был ужин.

Когда-то, едва поступив в газету, он упорно приучал себя держать вилку в левой руке, очень мучился, не получая от еды никакого удовольствия, и наконец отказался от этой реформы Сейчас, сидя в далеком сибирском ресторане, он почему-то вспомнил об этом.

2

Вася Мариманов прилетел в город, когда не прыгали из-за дыма: если бывала такая возможность, Бавин отпускал и городских на денек, по одному, по очереди. Дома никого не было, ставни закрыты. Старый пес, рыча, кинулся навстречу, но тут же узнал, завилял хвостом смущенно. Вася не беспокоился: Клара на работе, а мать и Колька мало ли куда могут уйти. Он растворил ставни,— сразу видно с улицы, что кто-то дома,— лег па кровать, не разбирая постель, так, на минутку, и тут же заснул, очень уж устал за последние недели. Проснулся он неожиданно. Луч солнца, пробиваясь сквозь цветы на окне, падал на грудь маршалу Тимошенко, ордена были, как настоящие. Посреди комнаты стояла Кларита.

Вася вскочил:

— Здравствуй! — Они поцеловались.— А мать где и Колька?

— У старой бабки.

Отарой бабкой называли Васину бабушку — мать матери. Она жила на другом конце города, у реки.

— Чего это они?

— Погостить. Ты надолго?

— Завтра улетаю.

Они провели этот вечер дома и рано легли спать, как положено мужу и жене после долгой разлуки. Вася еще лежал в постели, когда она уже уходила на работу.

— Во сколько у тебя самолет?

— Часов в пять.

— Я не знаю, успею ли.

— Постарайся.

Она была какая-то новая и необычная, как всегда бывает после разлуки. Когда она уже закрыла двери, он сообразил, что никогда не видал этого розового платья, которое она надела сегодня. Он лежал, блаженствуя, отдыхая, вспоминая Клару — смутно, отдаленно, и совсем не думая о Бавине, о Сергее, о пожарах. Он хотел еще поспать, но что-то не спалось, он встал, сделал физзарядку, позавтракал и решил быстренько съездить к старой бабке, проведать своих. На улице он встретил Шуру, соседку, с которой перед армией гулял немного. Она давно уже была замужем, и у нее были дети.

— Ну, как дела, Вася?

— Нормально.

— Тебе бы машину купить, Вася.

— Машину? Это бы не мешало.

Он немного удивился, но не придал этому разговору значения...

Мать увидела его и опросила:

— Ну, что, сынок?

На глазах у нее выступили слезы. Старая бабка сидела тут же на приступках крыльца, чистила песком кастрюлю. И Колька тут же болтался, здорово вымахал парень.

— В чем дело?

— Ты еще ничего не знаешь? Лучше, однако, от матери родной узнать, чем от чужих людей. Кларита-то ск....сь. Живет с одним инженером, ему лет сорок пять, однако, не то семью бросил, не то его выгнали. На «Волге» ездит. И она с ним открыто, от людей не хоронится. Я говорю: «Кларита, ты подумай, что ты делаешь, ты о Василии подумай, о Коле. Стыд потеряла баба». Она говорит: «Что вы, что вы, как вы можете подумать, мама? Промеж нами ничего такого нет, мы товарищи». Мы с ней жить не стали, к бабке уехали. Пригрели змею, однако. «Товарищи»! Я зашла за вещичками кой-какими, он в твоем жемпере по дому гуляет, извозил весь жемпер в масле, машину чинил. Мне говорит: «Здравствуйте, заходите». Это в мой, значит, дом...