Большие пожары - Константин Ваншенкин

Мать испугалась, вскрикнула первым делом:

— Почему один?

Он объяснил:

— Ничего, успеете.

— Что ж, придется потерпеть,— сказал отец.— Ну как, сынок, сильно мы подались, или еще ничего?

— Вы молодцом.

— Стараемся.

Они, конечно, постарели и смотрели они на него как-то умиленно и растерянно, чего раньше у них не наблюдалось. В комнатах был наведен порядок — их ждали, но все равно чувствовалось и замечалось свойственное их дому неистребимое отсутствие уюта. По-прежнему на этажерке стояла знакомая фотография. Сели за стол. Отец разлил водку по рюмкам:

— За твой приезд, сынок. Как хоть ты там живешь, Сережа?

— Я нормально, мама. Как вы?

Ну, что же, они тоже без дела не сидят. Мать хорошо поработала на агитпункте, во время подготовки к выборам, отец — нештатный лектор райкома, выступает иногда с лекциями на предприятиях и в учреждениях. Еще хотелось бы ему написать воспоминания о революции и гражданской войне, ню вот слогам он не владеет, хорошо бы найти такого, кто бы мог обработать.

— А в Москве, значит, остановились у ее тетки? А родители ее где?

— Родителей у нее нет.— И не ожидая дальнейших расспросов, добавил: — Их арестовали в тридцать седьмом году.

Мать несла ко рту кружочек колбасы, и рука с вилкой замерла в воздухе.

— Ты серьезно?

— Конечно.

Она покраснела.

— Ты хорошо подумал?

— Я люблю ее, она очень хорошая.

— Чего уж теперь говорить,— сказал отец,— это нужно было обсуждать раньше.

— Когда вы женились, могли обсуждать с кем хотели, а мне эти обсуждения ни к чему. Я уверен, что ее родители ни в чем не виноваты. У плохих людей не рождаются такие дети.

— О! — воскликнула мать с иронией.— Морганизм. Поздравляю!

Сергей видел, что родители очень огорчены и переживают, стараясь не подавать виду.

О Лиде больше речь не заходила. Сергей скупо рассказал о работе, о пожарах, о прыжках. О Васе Мариманове и Петре Тележко.

— Да,— вспомнил ой,— а шинель моя где?

— Шинель? — опросила мать с чуть заметным смущением.— Зачем она тебе?

— Моя шинель, в которой я демобилизовался.

— Ее нет, я ее отдала нуждающимся людям, ее стал носить один мальчик, студент техникума. Зачем она тебе?

— Просто как память. Моя солдатская шинель.

— У тебя есть прекрасное пальто.

— Ну, хорошо, мама.

Он остался ночевать, лег во второй комнате и долго не засыпал, слушая, как стучат часы на кухне, вспоминал, как он лежал здесь тоща, после армии, не зная, куда приткнуться, с чего начать. Теперь он думал о себе и о Лиде, о ребятах, о Гущине, о подготовке к длинному трудному лету. Теперь он чувствовал себя прочно.

Его разбудил отец, тормоша за плечо: «Сережа, Сережа!» Он был не одет. Мать стояла босиком, в халате. Горел свет, было включено радио. Сначала он ничего не мог понять. Потом одна фраза поразила его: «Товарищ Сталин потерял сознание».

4

Сергей и Лида вышли из дому и пошли по улице Чехова, а потом свернули налево, по бульвару — к Трубной, все убыстряя шаг. Они шли посередине бульвара, обгоняя одних, а другие обгоняли их самих, почти бежали, чтобы скорее достичь конца очереди, которая двигалась вдоль домов по тротуару, справа от них. Сперва они и не думали идти в Колонный зал, но, когда увидели бегущих, обгоняющих друг друга людей, эту очередь, тоже вдруг заспешили. Конец очереди был у Трубной, и они стали в хвосте. Здесь была запружена почти вся проезжая часть улицы, только троллейбусы стояли длинным рядом, сбросив дуги с проводов. Сзади все прибывали, толпа начала медленно и бесцельно раскачиваться, теперь они были во власти этой толпы.

— Давай уйдем, пока не поздно,— сказала Лида.

— Пойдем, пойдем, дальше будет свободней.

— Сережа, я не могу,— крикнула она через минуту.

— Ну, выбирайся и поезжай домой, а я пойду.

Он надавил плечом, еще, еще, она выбралась к троллейбусам и посмотрела в сторону площади. Наверху, на подъеме, что-то грозно чернело и шевелилось, это накапливалась толпа, идущая со Сретенки. Было видно, что милиция с трудом сдерживает ее. И вдруг в одном месте, только в одном, цепь разорвалась, хлынула черная людская струйка, и тут же цепь была смята и отброшена, и огромная черная масса покатилась вниз, готовая смести все, что ей встретится. Лиде стало страшно. Она бросилась к троллейбусу и вскочила вслед за водителем, который только что подключил дуги к проводам. За ней, давясь, образуя пробку в дверях, кинулись люди. Лида глянула в окно. Толпа со Сретенки уже слилась с этой. Последнее, что она увидела, был Сергей, которого наклонно, спиной вперед несло в толпе то в одном, то в другом направлении. Но лицо его было спокойно.

Сергей уже не знал, сколько времени он здесь находится, в этой страшно медленно продвигающейся, раскачивающейся толпе. Он был весь мокрый и как бы отдельно поворачивался внутри стоящей неподвижной коркой одежды. Стемнело. «Раз-два, взяли!»— орали сзади. Под ногами была скользкая жижа. «А-а!» — закричал кто-то. И другие голоса закричали дико: «Помогите! Не надавливайте!» Кто-то упал, скользя, сполз вниз, под ноги другим. Споткнувшись о пего, упали другие. Но толпа не могла остановиться.

Водосточные трубы все были смяты в лепешку, сплюснуты. Нужно было так улавливать и использовать внутренние течения и водовороты толпы, чтобы все время удерживаться в середине.

Около Петровских ворот улицу перегораживали две цепочки милиционеров. Крепко взявшись под руки, они пытались остановить движение толпы, но что они могли сделать!

Над толпой висел густой туман, круглые желтые фонари с трудом пробивались сквозь него. На воротах и на крышах сидели мальчишки, смотрели на кипящий внизу океан. И этот туман, и эти фонари, и люди на воротах, и хриплое многотысячное дыхание толпы — все это было страшно, как кошмарный сон.

У Пушкинской дорогу преграждали военные грузовые машины, передних прижало к ним, солдаты втаскивали людей в кузовы.

Человек тридцать и Сергей в их числе прорвались в узкий коридор между машинами. И на Пушкинскую улицу, тихую, скорбную, и вниз, затерявшись среди идущих узкой цепочкой, бегущих, спешащих делегаций с цветами, с траурными венками, вниз, вниз. Полуботинки Сергея были разбиты и изорваны, брюки совершенно стоптаны внизу, теперь они замерзли и гремели, как жестяные.

У входа в Дом союзов он сиял шапку. Идя за другими, он поднялся по лестнице, вошел в Колонный зал и, не глядя под ноги, не отрывая глаз, прошел стороной мимо стоящего на возвышении гроба. Собственно, он не видел гроба, а видел только множество цветов и венков и среди них мертвый профиль старого Сталина. Поодаль были еще какие-то люди, и ближе других к гробу стоял тонкий подросток, удивительно похожий на юною Джугашвили. Продолжал смотреть на гроб, выворачивая шею, он вышел из зала, спустился вниз...

— Бедный, в каком ты виде! — ахнула Лида, открывая ему дверь.

— Еще не хватало тебе, Лида, потерять мужа на этой Ходынке,— сухо сказала тетя Нюша.

— Надо будет завтра туфли покупать. А ведь почти новые были,— засмеялся Сергей и схватился за бок: — Ой, не могу, все болит, честное слово.

Потом уже, после ужина, он вдруг сказал:

— К старикам пока что не поедем.

Лида не возражала.

Когда погасили свет и легли, она прижалась к нему и протоптала на ухо:

— Сережа, ты знаешь? У нас, по-моему, будет ребенок...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Имя Малахова не было широко известно. Он не писал проблемных статей и фельетонов. Его имя стояло под коротким сообщением о научной высокогорной экспедиции, под репортажем с Северного полюса, который запросто именовался СП, под переданной по радио информацией с борта корабля, совершающего дальний рейс в океане. Рядом почти всегда помещался снимок — «фото автора». Читатели замечали самое событие, но не замечали человека, сообщившего о нем. Отдельно его имя мало кто знал.

Однако написано это было всегда точно и емко, было видно, что автор хорошо изучил материал.

О нем говорили: «думающий журналист», его это раздражало: спасибо за комплимент, а что думают «не думающие»? В газете его ценили.

С сыном он столкнулся на лестнице, высоким, в тренировочном синем костюме:

— Уезжаешь?

— Завтра. Как дела?

— Порядок. По физике четверка,— и засмеялся. (Витька сдавал экзамены в институт, и весь дом жил только этим.)

Малахов тоже улыбнулся:

— Молодец! А сейчас далеко?

— К Игорьку пойду заниматься.

— Давай. Но смотри, старик, сам должен понимать.— И подумал: «Хороший парень».

— Все уже готово,— встретила его Зоя.

Назавтра он просмотрел несколько заказанных накануне книг и брошюр о лесных пожарах и о борьбе с ними, чтобы хоть немного быть в курсе дела. Основательнее он изучит их потом, когда вернется, когда будет уже знать, как эго все выглядит в натуре. Получил билет, командировочное удостоверение, деньги.