Кукла старого Адама - Марина Владимировна Болдова

руке шахматы, в другой – шоколадку для него, Ивана, дед по-хозяйски усаживался на стул во главе обеденного стола. Во время игры он говорил не умолкая. И все про нее, Станиславу. А Иван слушал и молчал. У него было свое мнение о ней: Иван бабушку не любил, боялся и временами ненавидел. Жесткий режим, который та установила для внука, не давал ни минуты для вольностей. Так что жилось Ване с ней несладко. А пожилой сосед почему-то пел бабушке дифирамбы. Словно не понимал, что если бы не шахматы, доступ к ним в комнату для него был бы закрыт. Ивану же строго запрещалась ходить в гости к деду Николаю. Ваня в детстве не мог понять, чем тот не угодил бабушке Станиславе. Причина стала ясна много позже. А тогда именно с бабушкой Иван чувствовал себя напряженно, словно собака в строгом ошейнике, зато с соседом он мог расслабиться. С удовольствием за один присест съедая сладкую плитку и уничтожив обертку, он проглатывал таблетку от аллергии. Жаль, что помогало не всегда. Бабушка по прыщикам, высыпавшим к ее возвращению по телу Вани, обо всем догадывалась, шла к комнате «преступника» и громко отчитывала того через закрытую дверь. Иван вообще не помнил, чтобы она хотя бы раз переступила соседский порог. Дед по ту сторону двери отмалчивался, признавая, видимо, свою вину. Но приходил снова и снова.

Дед Николай ушел в мир иной первым, а то, что тот ему был родным дедушкой, Иван узнал лишь на похоронах бабушки Станиславы. Оказалось, развестись – развелись давно, а квартиру не разменивали, так и жили соседями.

Повзрослев, Одинцов понял, что на самом деле сделала для него бабушка, приучив к режиму и порядку: учась в медицинском, он за день успевал сделать втрое больше, чем сокурсники. Это позволило ему на первых курсах зарабатывать на ленивых студентах кое-какие деньги, выполняя за них лабораторные работы. И еще один бабушкин урок он усвоил. «Не ври – все равно вскроется, лучше промолчи. Хочется резко высказаться – уйди и успокойся, иначе потом будешь жалеть, что не сдержался, последствия могут наступить самые печальные. Не обижай никого, не обзывай – человек уйдет, а ты скоро поймешь, что нажил врага. Тебе оно надо? Не откровенничай ни с кем, при определенных обстоятельствах предают даже самые близкие. И не будь никому носовым платком: утрутся и выкинут», – повторяла она не раз, подчеркивая, что это все для его же блага.

Повзрослев, он сам заметил, что так и живет по ее заповедям. Друзей не нажил, да и такое понятие, как друг, было ему непонятно. Он был скрытен и недоверчив. И сумел избежать многих неприятностей. Вот только не врать не смог, убедив себя, что ложь бывает во благо. Ему во благо – если бы не схитрил с Варварой, не быть ей его женой, а он ее выбрал! Поженились, старался откровенно не обманывать, научился замалчивать кое-что, правда, не глядя в глаза жене. И краснел все реже и реже. Только в последнее время приходилось виртуозно врать почти каждый день. Потому что другого выхода у него теперь не было. Ему сорок один год, а он влюбился. В совершенно неземное существо с фигуркой-тростинкой и тонким пушком светлых волос на голове. В девушку по имени Фая. Сказочное имя, волшебное. Фаечка – мечта несбыточная, любовь без будущего: у нее онкология без всякой надежды на выздоровление. Иван медик, понимает. А она будто уже между мирами – земным и небесным: слушает он ее счастливый голосок (каждый прожитый день ей в радость), а понять, о чем говорит, не понимает. Как это без нее? Он не сможет, ведь только что нашел, и потерять? Он как без нее жил? Скучно, однообразно, в тоске по чему-то неясному. По инерции – встал утром, ушел в клинику, поработал, пообедал, поработал, дома поужинал, телевизор посмотрел, опять спать. Пока дети крохами были, жене помогал иногда. Но все равно возилась с ними в основном она. Сейчас со старшей проблемы, пубертат, вроде понятно, мать переживает. Но ему-то эти волнения зачем? Отгородился с легкостью – Варя же у них в семье педагог, пусть уж как-то без него справляется. Она детей хотела, не он. Ему хватило посмотреть на то, как сестрица ее Дарья с ребенком скачет, пока муж деньги зарабатывает. Да, он возил Варю к ним на другой конец города, не отказывал. Варя была уверена, что Дашка сама не справится. Может быть, и так, но они-то, Одинцовы, здесь при чем? Только поженились, своих дел мало? Ссориться с молодой женой не хотелось, терпел. Хотя к сестрице ее теплых чувств не было и нет.

Одинцову казалось, что женился он по любви. Потом уже дошло: не сорви тогда на нем в кабинете травматолога Варька свою злость, не стал бы ее добиваться. Задела, зацепила девчонка, да еще перехватил он взгляд, каким одарила этого гоблина-физрука. Решил, что так же и на него смотреть будет. Добился, несколько встреч организовал, типа случайных, ушло на ухаживания три года, но сказала «да». А он разом успокоился. А потом началось – тут сдержался, не сделал замечания (готовить почти не умела), там еле раздражение скрыл, здесь прогнулся, да так и привык к ней. Первое время казалось, что все так и надо, без восторгов, ровненько и по плану. Смирился даже, что на ребенке настояла, хотя он считал, что рано им становиться родителями. Что говорить, втянулся в семейную жизнь, наверное, как тысячи мужчин. А тоска эта неясная словно усиливалась с годами. И тут встретил Фаечку. Вмиг понял, что ее ждал! Дотронуться поначалу было страшно, взглядом обидеть, не то что словом. В краску кидало, если брала непринужденно за руку, словно бы в порыве. Дергался, как подросток, когда к своей щеке его ладонь прижимала, ласково глядя. «Я так тебя люблю, Ваня, так люблю! Ты – моя первая любовь! И последняя…» – говорила с улыбкой, а у него от этих слов дыхание замирало, в груди ком, в голове – пустота и звон. Понимает ли смысл сама? До конца? Или все же надеждой на чудо живет? Только Одинцов знает, что чудес не бывает, не случится и в этот раз. Лечащий врач ей полгода отмерил, Иван принял это как неизбежность, но Фае ничего не сказал. «Следующим летом поедем в Крым», – говорил убежденно. «Ну да, ну да… в Севастополь! Мне моряки нравятся! Ну почему ты, Ваня, не моряк?! Я бы еще больше тебя любила!» – смеясь,