Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

укрытиях, под постоянным воздействием вражеской авиации, и ночи, взбудораженные

пожарищами и арьергардными боями. Справа от нас сражение шло с особой силой.

Противник старался во что бы то ни стало перерезать наши дороги на днепровское

левобережье.

Утром полк в районе Чернобыля переходил через Припять. Уже позади остался

утопающий в зелени городок. Тракторы с орудиями двигались по длинному

деревянному мосту. Впереди, пересекая заболоченное прибрежье, тянулась высокая

узкая дамба. Я со взводом управления вырвался вперед, чтобы заранее наметить на

левом берегу Припяти новое месторасположение наших батарей. Заметил, что Василий

Пожогин и Галя идут рядом с орудиями и тягачами и бойко о чем-то разговаривают.

Захотелось пошутить.

— Эгей! На свадьбу позвать не забудьте! — крикнул я, проезжая мимо.

Когда уже заканчивалась разведка местности, я увидел, как из-за леса на

небольшой высоте вынырнули два немецких самолета. Они приближались к переправе.

Отрывисто [94] захлопали наши зенитки. Фашисты успели бросить одну-единственную

бомбу. Как вскоре выяснилось, она нашла свою цель. Взорвалась, кромсая на дамбе

каменное покрытие.

Василий успел заслонить девушку своим телом. Осколки изрешетили парню весь

бок...

Он лежал в кузове. Машину часто встряхивало на ухабах, и Василий открывал

глаза, пытаясь, видимо, что-то сказать, но лишь еле шевелил ссохшимися,

посиневшими губами. Галина бережно поддерживала голову раненого. Она, конечно,

понимала, что тот умирал, и, касаясь рыжеватых волос Василия, молча рыдала, роняя

слезы на пепельно-бледное лицо любимого.

До госпиталя Василий Пожогин не доехал...

А мы, живые, шли навстречу новым боям. С кровью и безвозвратными жертвами,

в лишениях и муках и в конечном счете с нашим неистощимым стремлением к победе.

В огненных тисках

1

За два перехода наш полк совершил семидесятикилометровый марш и

сосредоточился у Лоева, на правом крыле Юго-Западного фронта. Путь пролегал через

лесные массивы, но все равно пришлось тщательно маскироваться, двигаться главным

образом в ночное время. С тех пор как 5-я армия начала свой отход за Днепр, вражеская

авиация, по-прежнему господствуя в воздухе, бдительно следила за каждым нашим

шагом.

Шли по разбитым песчаным дорогам. На тихоходных тягачах, буксирующих

тяжелые орудия и прицепы со снарядами, докрасна раскалялись выхлопные трубы.

Тракторы натужно ревели. Автомашины нередко застревали по ступицы колес в

глубоких колеях, и тогда бойцы и командиры вытаскивали грузовики, доверху

нагруженные снаряжением и имуществом, под бесконечное и привычное: «Раз-два,

взяли!»

Место лейтенанта Пожогина занял младший лейтенант Нетреба, а командир

второго огневого взвода теперь — старший сержант Дегтяренко. Раньше этот

круглолицый [95] крепыш командовал одним из орудийных расчетов. Хлопотливый и

исполнительный, он усердно стремится быстрее войти в свою новую роль. Забегая

вперед, показывает трактористам дорогу, чтобы те не угодили в колдобину, покрикивая

при этом зычным голосом. Если дорога не имеет препятствий, шагает рядом с бойцами

и сыплет один за другим анекдоты. Его взвод не унывает. Слышу, как кто-то из

огневиков обращается к Атаманчуку:

— Ты, Степан, никак через родное село отступал? Там, за Днепром?

— Ну так што? Ночью то, помнится, было.

— Вот как раз бы к жинке, на горяченькое! — смеется Дегтяренко. Атаманчук

хмурится и отвечает серьезно:

— У нас служба, видно, иная — не то, что у вас, при орудиях. Я в тот момент свои

обязанности на службе исполнял. С тремя катушками на плечах — не до горяченькой

жинки!

Их шутки и смех меня не веселят. Из головы никак не выходит гибель Васи

Пожогина. Когда покидали тихое кладбище в Парышеве, небольшом селении на

левобережье Припяти, кто-то из наших, кивнув на холмик свежей земли, заметил: «А

все-таки, скажу, нелепо получилось!..» Политрук Ерусланов, еще не остывший от своей

прощальной речи, бросил горячо, хоть, может, и грубовато: «Только чистоплюи так

могут судить! Это же святой поступок во всем своем благородстве!»

Мне вдруг вспомнились стихи, которые Василий еще в училище читал: «Врага

победить — боевая заслуга, но друга спасти — это высшая честь!» Теперь эти строки

обрели конкретный смысл.

Шагаю рядом с Галей и вижу, как она подавлена. Девушка окончательно

привязалась к нашей батарее. После гибели Василия стремится быть среди нас. Общее

горе, наверное, сблизило нас. Видел однажды на привале, как, перевязав раненого,

складывала она в свою санитарную сумку бинты и флакончики. Вдруг достала какую-то

книжицу и припала лицом к раскрытым страничкам. Я подошел и увидел уголок

знакомой фотографии.

Переборов смятение, она выдавливает слово за словом:

— Казнюсь... Себя ненавижу... Думаю, все из-за меня!

Успокаиваю, как могу, а она свое: [96]

— Такие, как Василий, может, раз в жизни встречаются. Отважный и вместе с тем

застенчивый, словно девчонка! Нет, никогда себе не прощу. Никогда не забуду!..

Разговор прервала команда:

— Командиров батарей со взводами управления в голову колонны!

Светало, когда вместе с полковником Григорьевым мы выехали на

рекогносцировку.

* * *

Лоев — это небольшой белорусский городок, разбросанный по прибрежному

крутояру. Сейчас нас и город разделяет Днепр — широкий, светящийся утренней

синевой. Могучая река в величавом спокойствии несет свои воды. А совсем недавно, на

переправе через Днепр близ поселка Неданчичи, что стоит на железной дороге Овруч

— Чернигов, река была неспокойна, волны, пенясь, набегали друг на друга, вода

бурлила от разрывов бомб. Косяки черных самолетов висели над нашими головами.

Железнодорожный мост, по которому наши части переправлялись, фашисты не трогали,

рассчитывая, что он пригодится им самим.

— Тут, пожалуй, и расположим наблюдательный пункт, — сказал Козлихин,

показывая на небольшую высотку, поросшую редким сосняком.

Не знал я тогда, что эти места не раз станут ареной ожесточенных сражений.

Осенью 1942-го мы, партизаны, придем сюда под командой Ковпака и Сабурова и,

овладев в короткой схватке Лоевом, неподалеку отсюда, в рыбацкой деревушке

Каменке, будем переправляться через Днепр, чтобы продолжать свой дерзкий рейд в

Полесье. Вновь здешние окрестности огласятся стрельбой и взрывами. А еще год

спустя на это побережье выйдут части Первого Белорусского фронта и на нашей

высотке разместится командный пункт Рокоссовского.

В бинокли видим: на улицах Лоева — ни души. АН нет! Вот солдаты в кургузых

мундирах с автоматами на изготовку ведут старого человека. Он в белой, наверное,

исподней одежде. Бьют беднягу, и он спотыкается, падает, беспомощно разбрасывая

руки. Фашисты орут, гогочут.

— Вот бы пальнуть! — кипятится Иван Донец. — В самый раз! [97]

— У вас, в Семаках, верно, кажут, что поперед батьки... — отзывается Козлихин.

— Ты, разведчик, в стереотрубу зорче гляди!

В полдень, очевидно, полагаясь на безнаказанность, фашисты вздумали наводить

через Днепр переправу. У реки сгрудились автомашины, громоздкие понтоны, солдаты.

Я позвонил в дивизион.

— Сам, браток, дывлюсь и чую, что паленым пахнет, — заговорил Бабенко и, как

всегда, без «шифра» добавил в открытую: — Спытал полковника. Велено быть

наготовке и ждать. Розумиешь?

Вражескую переправу дивизион сорвал, разметал огнем. Как только фашисты

спустили на воду штурмовые мостики и крикливой ордой бросились по ним, сильный

огневой шквал накрыл скопище на берегу, оборвал цепочку мостиков, и поплыли они

вниз по течению.