Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

фуражках — кружочки генеральских кокард. Они рассматривали карту.

Не без робости направился к ним, но, словно привидение, передо мною встал

лейтенант, видимо из охраны. Когда он проверил мои документы, один из генералов,

высокий и строго подтянутый, подал знак: пропустить. Опережая мое представление,

поинтересовался, кто, откуда, зачем прибыл?

Волнуясь, я сбивчиво рассказал о вынужденном бездействии своей батареи, в то

время как рядом бушует такой сильный бой.

Выслушав мой доклад, один из генералов сказал спокойно и рассудительно:

— Вот что, артиллерист. Здесь, как ни трудно, наши герои-танкисты сдержат

врага. Читаешь, надеюсь, карту? Подойди ближе. Смотри, у станции Рахальской и

дальше на северо-восток к Яблонцу нашей разведкой вскрыто сосредоточение танков и

мотопехоты противника. Надо полагать, захватив Житомир, фашисты постараются

укрепить и расширить свой плацдарм, чтобы действовать нам во фланг и одновременно

атаковать Киев. Представляешь, как станет сложно, если они нанесут удар в наши

тылы, создадут угрозу окружения? Передай мою просьбу своему командованию, чтобы

оно немедля создало огневой заслон на этом участке, выдвинув сюда пушки на прямую

наводку. Иначе наверняка быть беде!

Он говорил просто, как с равным, и, осмелев, я едва [79] не спросил: чье, мол, это

указание и кто он сам? Это, понятно, потребуется, когда придется докладывать своему

командованию. Но другой генерал, он был пониже ростом, словно угадал мои мысли:

— Скажешь, что это просьба генерала Рокоссовского.

— Да, да, я именно прошу, — подтвердил Рокоссовский. — У вас же в полку,

разумеется, могут быть свои непосредственные задачи. Но пусть, однако, ваши

командиры учтут наше мнение. Все понял? Запомнил? Ну спеши, хлопче!

Козырнув, я повернулся, но не вдруг мог сдвинуться с места. Растерялся или что-

то меня заворожило? За спиной тем временем слышалось:

— Конечно, обороняясь и контратакуя, здесь мы продержимся до поры до

времени. Пусть даже, как докладывает разведка, против нас действуют четыре

подтянутые немецкие дивизии. Но что же получается вообще? Я вспоминаю, как было в

детстве. Ходил к отцу в железнодорожные мастерские и видел, как бьют молотом в

наковальню. Огонь брызгами сыплется по кузнице. И вдруг под наковальней рушится

основание. Дерево не выдерживает. И у нас сейчас получается нечто похожее. Мы

наступаем, рвемся, выбиваясь из сил. А враг теснит нашу 6-ю армию, разламывая

единство войск на куски. Ох, как дорого нам обходится неожиданный прорыв немцев на

Новоград-Волынский и у Шепетовки!

...Оставив Еременко на командном пункте стрелкового полка и захватив с собой

Донца, я пробирался сквозь кустарники. Но как назло налетели фашистские самолеты.

Они устремились к району наших огневых позиций. До сих пор Донец едва поспевал за

мной, а тут поравнялся и как прилип со своей присказкой: «Вот у нас в Семаках раз

пожар случился. Мы на сенокосе, а в деревне...» Я взмолился: «Помолчи, ради бога!»

Один за другим бомбардировщики бросались в пике. Земля стонала, и в общем

Громобое мне казалось, что справа, за лесом, нарастает иной грохот. Неужто танки? Но

в этом смятении вместе с тем не покидала мысль о том, чтобы не перепутать деталей в

своем задании и не забыть фамилии, которую через полгода узнает и запомнит весь

мир... [80]

4

В тревожном предчувствии добрался я до командного пункта дивизиона. Доложил

об узнанной обстановке, изложил просьбу генерала Рокоссовского. Командир

дивизиона капитан Бухвалов, сидя у стенки траншеи, устало вскинул глаза:

— Уже дважды подряд район огневых позиций подвергался воздушным налетам.

Это вас не заинтересовало, комбат? Почему так происходит?

Откровенно говоря, его вопрос вызвал недоумение. В противовес

предупреждению о возможном и, главное, скором ударе противника к нам во фланг

вдруг вновь возвращаемся к бомбежкам. Я же докладывал утром о сигнальщиках и

ракетах. Тем временем старший лейтенант Бабенко, хитровато прищурившись,

растолковывал:

— Разумиешь, хлопец, что, як кажут наши авторитеты, у нас сейчас одно

обусловливает другое. С воздуха фашисты обрабатывают район, чтобы ударить по нему

на земле. И конечно, генерал Рокоссовский...

— Погодите, Бабенко! — поднял руку капитан. — Беда в том, что не могу принять

самостоятельное решение. Ослушаться старших — не в моем характере! Увольте! А тут

еще новость: наши системы на прямую наводку... Где это слыхано!?

Наступило тягостное молчание. Наконец командир дивизиона сказал:

— Идите к себе на наблюдательный пункт и внимательно следите за огневыми

позициями.

Уже подходил к нашему курганчику, когда в небе вновь появились «юнкерсы».

Опять понеслись туда, к нашим огневым. Затихал звенящий гуд, и мне навстречу

кричал Козлихин: «К телефону! Быстрее!»

В трубке клокотал голос Бабенко:

— Слухай, комбат! Иду на твой наблюдательный, а тебе приказано срочно — на

огневые. Разберись и, — он понизил тон, — действуй, як совесть велит!

Шофер Семен Финьковский, что называется, с полоборота завел полуторку.

Однако еще не успели выехать, как там, в районе огневых, загрохотала орудийная

канонада.

Вот что, как потом выяснилось, произошло.

После ожесточенной бомбежки, от которой наши огневые [81] взводы понесли

потери, политрук Ерусланов приказал срочно, повзводно перебазироваться на запасные

позиции. Старший на батарее Нетреба, до скрупулезности исполнительный, начал со

своим первым взводом приводить артиллерийские системы в походное положение. На

это ушло время.

Передвигаясь, тягачи с орудиями выходили на лесную опушку. Предстояло

преодолеть броском большую поляну. Но огневиков обеспокоил странный гул, который

приближался навстречу. И вот первое орудие вышло на поляну. В то же время из леса с

противоположной стороны показались немецкие танки — один, другой, третий... За

ними толпой следовали автоматчики. Нетреба, увидев врагов, растерялся. Танки

выстроились в линию и один из них открыл огонь. Первым снарядом повредило

трактор, что застопорило движение и развертывание орудий к бою. Их к тому же надо

было еще приводить в боевое положение. Огневики попятились, залегли за деревьями.

Взвод Пожогина в это время только снимался с позиций. Услыхав стрельбу, он

приказал трогаться в путь с орудиями в боевом положении.

Василий быстро сориентировался перед выходом на поляну. Орудийные расчеты

моментально заняли свои места. Повернувшись к своим огневикам, Василий крикнул:

«Проучим, братцы, гадов!»

Залп! Два танка вспыхнули мгновенно. Третий попытался укрыться в лесу.

— Не уйдешь, получишь что положено! — зло выговорил Пожогин и

скомандовал:—Огонь!

Два снаряда превратили танк в груду металлолома.

— В общем, дважды два — все-таки четыре! Столько снарядов на три танка —

совсем неплохо! Молодцы, ребята! — ликовал политрук, обнимая командиров орудий,

наводчиков.

Тем временем Пожогин шутливо рапортовал Гале, военфельдшеру: «Обошлось

без собственных потерь!» Она, оказывается, весь день находилась на наших огневых

позициях и, как выяснилось, чудом уцелела под бомбежкой.

Едва я соскочил с автомашины, она, сияющая, восторженная, бросилась ко мне,

заговорила бойко:

— Какие чудо-богатыри наши хлопцы! Просто расцеловать хочется каждого! [82]

— А в первую очередь кого? — пошутил я, и она зарделась густым румянцем.

За проявленную смелость и находчивость от лица службы я объявил

благодарность второму огневому взводу. В ответ дружно и зычно прозвучало: «Служим

Советскому Союзу!»

В район НП мы возвращались вместе с Галиной. Молчали. Вдруг она спросила: