Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

командирами, и с рядовыми бойцами. Кто-то из пожилых бойцов с усмешкой заметит:

«Гляди-ка, пигалица, а с такой громкой фамилией!» Тем временем Галя своим мягким

украинским говорком станет рассказывать, как пришлось ей по комсомольскому

призыву оставить третий курс медицинского института, добиваться отправки на фронт

и непременно на «самую передовую». Женское присутствие в суровом военном быту,

рядом с четверкой грозных длинноствольных орудий, готовых в любую минуту

извергать смертоносный [75] металл, надолго оставит на огневых позициях теплое

оживление.

А в нашем разговоре военфельдшер сразу приступила к своим делам. Она заявила:

— Мне надо осмотреть у бойцов ноги. Ведь сейчас, летом, содержать ноги и

портянки...

Пожогин с усмешкой прервал Галину:

— И надолго рассчитана ваша программа?

Она укоризненно взглянула на парня и умолкла.

Некоторое время они недвижно стояли друг перед другом, словно какой-то

невидимый магнит притягивал их друг к другу. Я поспешил уйти, бросив на ходу:

— Поступайте, товарищ военфельдшер, как велит служба. Но пожалуйста, не

задерживайте расчеты.

Июльская ночь, словно мгновение. Взглянув на часы, поспешил на

наблюдательный пункт. Конечно, жаль, было, что лишь накоротке удалось поговорить

со Степаном Михайловичем, с младшим лейтенантом Нетребой — старшим на батарее,

с командирами орудий Дегтяренко, Ореховским и другими подтянутыми,

немногословными кадровиками-сержантами. Времени было в обрез.

По пути Семен заметил:

— Девчонка-то, товарищ комбат, видать, цепкая. А с виду — так себе.

— Не девчонка, а «товарищ военфельдшер», — оборвал я Финьковского. — И

вообще... Спеши, утро настает.

* * *

Утром противник яростно атаковал наш передний край. Волна за волной налетали

бомбардировщики, постылый «костыль» беспрестанно и нудно гудел в небе. Неистово

хлопали наши зенитки, заливались огнем крупнокалиберные и счетверенные станковые

пулеметы. Но, как и прежде, не было наших истребителей, и вражеские

бомбардировщики, наглея, завывали над самыми головами.

Вот пронеслась девятка «юнкерсов», направляясь в расположение огневых

позиций. Будучи ночью на батарее, я отметил, как искусно замаскированы окопы с

орудиями, погребки для снарядов, ровики и щели, в которых укрывались расчеты. Но

все ли предусмотрено, чтобы быть неуязвимыми для воздушной разведки? Там, в

районе огневых, загрохотало. Неужто?.. Звоню на батарею. Связист Атаманчук с

обидой в голосе объясняет: [76] «Сам видел, как ракета из леса взлетела. А хто-сь каже

про якись портянки!..»

Зову кого-нибудь из командиров. Трубку взял политрук: «Сигнальщики

действительно появились. Самолеты ракетой на вторую батарею навели. Лейтенант

Пожогин с группой бойцов на облаву пошел, — рассказывал Ерусланов и предложил:

— Как думаешь, если ввести встречное патрулирование телефонных линий? До нас

дошло, что о контрударе под Новоград-Волынским Совинформбюро сообщило. Прошу,

скажи об этом всем управленцам. Этим ведь надо гордиться. На всю страну

прогремело! Ну желаю!»

Окидываю взглядом маскировку наблюдательного пункта и подступов. Вроде —

никаких изъянов, и все-таки напоминаю Козлихину о соблюдении дисциплины и

порядка. Особенно надо следить за воздухом. Ведь Атаманчук под бомбежкой уследил

за той ракетой — разве это не пример? Но на Петровича, как я зову Козлихина, можно

положиться. Теперь он — командир взвода управления. Ей-ей, молодчина! Все видит,

знает, умеет. Неугомонный трудяга и душа-человек. Утром, перед боем, из полка

позвонил помначштаба по строевой части: «Нужно подыскивать кандидатуру на

должность командира взвода управления? У нас из среднего комсостава пока некого

предложить». Я поинтересовался: «А старший сержант Козлихин, помкомвзвода, не

подойдет?» И, признаться, оробел: ведь сам средний командир без года неделю, а тут

вдруг в непосредственные помощники, на ведущий взвод младшего командира

предлагаю! Но кадровик обнадежил: это предложение считает дельным, о нем доложит

командованию. Через полчаса позвонил: «Полковник не возражает. Значит — в

приказ!» Сам Козлихин отнекивался. Может, по своей скромности. Но услыхал, что

назначен приказом, подтянулся, взял под козырек: приказ, мол, есть приказ...

Сказал Козлихину об Атаманчуке и встречном патрулировании телефонной связи.

Он сразу: «Разрешите взять под свой контроль? Ну а Атаманчук что ж? Солдата видно

по службе!»

Враг, по всей видимости, теснил наши передовые части. Бой гремит совсем

недалеко, в каком-то километре. Уже выполнила батарея заявки стрелкового полка —

подавила фашистскую минометную батарею, рассеяла [77] сосредоточение пехоты. Но

вновь звонит ефрейтор Морозов — он находится на командном пункте стрелкового

полка — и успевает сказать, что враг, сосредоточиваясь рядом, затевает что-то

неладное. Связь вдруг оборвалась. Что предпринять в такой сложный момент?

На НП в запасе лишь одна катушка телефонного провода. Забираем ее с собой.

Говорю Козлихину, чтоб держал огневые взводы в постоянной готовности, и вместе с

Еременко и Донцом отправляюсь вперед, к своим пехотинцам. Связь на линии

оказалась неповрежденной и скоро вывела нас в нужное место. Лишь у самых окопов

телефонный кабель кто-то вырубил. Взглянули и увидели страшное зрелище.

На опушке березовой рощицы всюду виднелись следы недавней жестокой схватки.

У щелей и ровиков в жутких позах валялись окровавленные трупы наших бойцов и

фашистов.

Из-под перекрытия одного из окопов доносится резкий, надорванный голос.

Подходим крадучись. Видим, как старший лейтенант, зажимая ладонью рану на голове,

кричит в телефонную трубку: «Дуб», «Дуб»! Я — «Клен», я — «Клен»!» И громко

чертыхается. Увидев нас, он хватает карабин, клацает затвором: «Кто такие? Не

шевелись!» Поняв, кто мы, он расслабляется, и хриплым голосом рассказывает, что тут

совсем недавно случилось.

К командному пункту полка лазутчики подобрались незаметно, по кустам.

Окружили и бросились на горстку наших бойцов и командиров. Врагов перебили, но и

наших в рукопашной схватке полегло немало. И как раз в такой момент позвонили из

дивизии. Сам генерал возмущался: «Федоровку сдаете, фланг оголяете?» Командир

полка доложил обстановку. Командир дивизии смягчился: «Положение под Федоровкой

немедленно восстановите. Держите связь, а мы подумаем о помощи».

Повел майор последний отряд в село, а он, старший лейтенант, только что вчера

ставший начальником штаба полка, раненный и контуженный, остался на связи, в

ожидании обещанной помощи. Что там, впереди, он не знает.

Я спросил о Морозове, нашем разведчике. Начальник штаба неопределенно

махнул рукой: там, дескать, наверху, сами разбирайтесь. И взялся опять за телефонную

трубку. [78]

Ефрейтора Морозова нашли сразу. Он лежал на примятой траве. По гимнастерке

растеклось и застыло большое, темное пятно. Запеклась кровь на рубце, что бугрился

через все лицо. На мгновение веселое балагурство и острые шутки неунывающего

сибиряка ожили в памяти...

Переборов волнение и слезы, попросил Еременко и Донца похоронить нашего

товарища и вернулся в окоп, к старшему лейтенанту.

— Сам видишь, какое положение, — сказал тот. — А если думаешь больше

узнать, чтоб помочь своей артиллерией, проберись в тот лесочек. Там, кажется,

командиры постарше.

Еще на подходе к лесному урочищу стали слышны лязг железа и человеческие

голоса. У двух танков копошились бойцы. Неподалеку под елью из-за веток выглядывал

капот бронеавтомобиля. Рядом стояли два командира в комбинезонах. У обоих на