Четыре тысячи недель. Тайм-менеджмент для смертных - Оливер Беркман

начинаем испытывать потребность как можно продуктивнее использовать и время отдыха. Наслаждаться отдыхом самим по себе, что, казалось бы, и составляет его смысл, мы уже не можем: появляется чувство, будто этого по какой-то причине недостаточно. Возникает смутное ощущение, будто если вы не относитесь к времени как к вложению в будущее, вы неправильно живете. Иногда эта потребность переходит в открытое утверждение, что время отдыха следует расценивать как возможность повысить свою рабочую производительность («Расслабьтесь! Так вы станете продуктивнее»{99}, – призывает заголовок одной безумно популярной публикации в The New York Times). Но в более скрытой форме она заразила, к примеру, вашу подругу, которая не может совершить пробежку просто так, будто она не готовится к забегу на 10 км. Потому что она убедила себя, что бег имеет ценность только тогда, когда может привести к будущим достижениям. И я был заражен тем же отношением, когда посещал занятия по медитации и уединению с почти неосознанной целью – когда-нибудь достичь состояния стабильного покоя. Даже такое начинание, как год, проведенный в походах по всему миру, – казалось бы, предназначенное исключительно для удовольствия – может стать жертвой той же проблемы, если ваша цель состоит не в том, чтобы исследовать мир, а в том, чтобы (тонкое различие) пополнить запас впечатлений в надежде, что позже вы почувствуете, что хорошо использовали свою жизнь.

Печальным последствием оправдания досуга только с точки зрения его полезности для других целей оказывается то, что он начинает смутно ощущаться как рутинная работа – иными словами, как работа в худшем смысле этого слова. Эту проблему в 1962 году подметил Уолтер Керр в своей книге «Закат удовольствия» (The Decline of Pleasure). «Нас всех принуждают, – писал Керр, – читать ради выгоды, ходить на вечеринки ради связей… играть в азартные игры ради благотворительности, выходить в свет по вечерам ради процветания муниципальных властей и оставаться дома в выходные, чтобы укреплять семью»{100}. Защитники современного капитализма любят подмечать, что, вопреки ощущению, у нас сейчас гораздо больше времени, чем было в прошлые десятилетия{101}: в среднем пять вечерних часов у мужчин и лишь немногим меньше у женщин. Но мы этого не замечаем, возможно, потому, что свободное время не дарит нам отдыха. Напротив, отдых воспринимается как очередной пункт из списка дел. И исследования показывают, что, как и многие другие проблемы со временем, эта проблема усугубляется по мере того, как человек богатеет{102}. Состоятельные люди постоянно заняты работой, но у них больше возможностей распоряжаться каждым своим свободным часом. Как и все прочие, они могут почитать книжку или пойти погулять, но еще им по средствам посетить оперу или отдохнуть на лыжном курорте Куршевель. Так что им больше свойственно чувство, что есть какие-то приятные занятия, до которых они должны были добраться, но еще не успели.

Наверное, нам до конца не понять, насколько диким такое отношение к отдыху показалось бы до промышленной революции. Для античных философов отдых был не средством для достижения какой-то цели. Напротив, он был целью, для которого все остальные занятия были средством. Аристотель утверждал, что настоящий отдых (под которым он подразумевал рефлексию и философские размышления) принадлежит к числу высших добродетелей, потому что он ценен сам по себе. Тогда как другие добродетели, например проявленное на войне мужество или благородное поведение в правительстве, хороши лишь тем, что приводят к чему-то другому. В переводе с латыни «дело», negotium, означает буквально «не отдых»; в этом отражено представление, что работа – это отклонение от высшего человеческого призвания. При таком понимании работа может быть неизбежной необходимостью для некоторых людей, в частности рабов, чей тяжкий труд давал возможность отдыхать гражданам Афин и Рима, но в целом это занятие недостойное, и уж конечно, не в нем смысл жизни.

Та же ключевая идея – что именно отдых был центром тяжести, состоянием по умолчанию, которое иногда неизбежно прерывалось работой, – оставалась неизменной на протяжении веков при всех последующих исторических переменах. Даже тяжелая жизнь английских крестьян в Средние века была наполнена отдыхом. Она текла в соответствии с календарем, который определялся религиозными праздниками и днями святых; добавим многодневные деревенские пиры, так называемые эли, в честь важных событий, таких как свадьба или похороны. (Или не столь важных, например ежегодного ягнения овец, – что угодно, лишь бы напиться.) Некоторые историки утверждают, что среднестатистический деревенский житель в XVI веке работал всего лишь 150 дней в году, и, хотя о цифрах ведутся споры, никто не сомневается в том, что отдых был центром жизни{103}. Кроме того, весь этот отдых не только мог доставлять удовольствие: он был обязательным. Общественные установления не позволяли людям работать без перерыва. Религиозные праздники необходимо было соблюдать – этого требовала церковь. В деревнях, где все жители близко знакомы, трудно было уклониться и от других торжеств. К тому же ощущение праздности просачивалось и в щели рабочих дней. «Работник, – жаловался епископ Даремский Джеймс Пилкингтон в 1570 году, – долго спит по утрам; солнце уже высоко, когда он явится на работу. Потом он должен позавтракать, хотя не заслужил этого, в привычный для него час, а иначе – ворчание и недовольство… В полдень он должен вздремнуть, а к вечеру – выпить, так и проходит почти весь день»{104}.

Но индустриализация, подстегнутая закреплением в сознании часового времени, положила всему этому конец. Заводы и фабрики требовали скоординированного труда сотен людей, работавших за почасовую оплату, и в результате отдых стал строго отделен от работы. Работникам предлагали скрытую сделку: проводите свободное время как угодно, пока это не вредит производительности труда, а предпочтительно повышает ее. (Поэтому, когда высшие слои общества ужасались самозабвенному пьянству низших, в этом присутствовал и мотив выгоды: напиться в свободное время, а потом прийти на работу с похмелья значило нарушить условия сделки.) В некотором, узком смысле люди почувствовали себя свободнее, поскольку их отдых стал принадлежать им самим, а не церкви и обществу, диктовавшим почти все способы проведения свободного времени. Но в то же время установилась новая иерархия. Теперь настоящим смыслом существования стала считаться работа, а отдых был всего лишь возможностью восстановиться и восполнить запас сил, чтобы работать дальше. Однако для среднестатистического фабричного трудяги работа не была достаточно значимой, чтобы стать смыслом жизни: работали не ради внутреннего удовлетворения, а ради денег. Рабочее время и время отдыха стало цениться не само по себе, а как средство достигнуть чего-то в будущем.

Как ни странно, именно лидеры профсоюзов и реформаторы труда, боровшиеся за то, чтобы у людей было больше свободного времени и в итоге добившиеся восьмичасового рабочего дня и двух выходных в неделю, помогли закрепить отношение к отдыху как к инструменту, так что он утратил функцию простого удовольствия. Теперь считалось, что работники должны использовать дополнительное свободное время для саморазвития, повышать свой образовательный и культурный уровень, то есть никоим образом не отдыхать. И очень грустно на этом фоне звучит ответ ткачей из Массачусетса XIX века одному исследователю, проводившему опрос, что они на самом деле хотели бы делать в свободное время: «Оглядеться, посмотреть, что происходит»{105}. Они мечтали об истинном отдыхе, а не о другой форме продуктивности. Они хотели иметь «право на день» – именно так назвал свой знаменитый памфлет марксист-вольнодумец Поль Лафарг{106}.

От всего этого мы унаследовали крайне странную идею о том, что значит проводить свое время хорошо и, наоборот, что значит тратить его зря. С этой точки зрения все, что не представляет ценности для будущего, это просто праздность. Отдых позволителен, но только ради восстановления сил для работы или, возможно, для какой-либо формы саморазвития. Наслаждаться минутой отдыха самой по себе, не думая о потенциальных выгодах в будущем, стало трудно, потому что отдых, не имеющий инструментальной ценности, кажется расточительством.

Но если так, то единственный способ не потратить отдых зря – провести хотя бы часть отпущенного на него времени расточительно, просто получая удовольствие. Это и значит по-настоящему отдыхать, а не заниматься скрытым саморазвитием ради будущего. Чтобы