История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

В любом случае имел место беспрецедентный террор. Он являлся первичной целью монголов с их жестокостью, объяснявшейся их приверженностью тактике психологической войны и обеспечивавшей экономическое подчинение огромных территорий при одной только угрозе монгольского нашествия. Таким образом, жестокость являлась сознательным тактическим приемом. Но она была и проявлением агрессии — в случаях, когда, например, случайная смерть представителя элитного монгольского племени провоцировала жестокую месть. С увеличением влияния города великолепие городской жизни уже не приводило кочевников в благоговейный трепет; они награбили себе достаточно и продолжали пользоваться благами города, но при этом могли ненавидеть его. Наверняка скотоводы испытывали смешанные чувства по отношению к «городским хлыщам». Таким образом, жестокость была (как минимум отчасти) обратной стороной той любезности, с какой монголы нанимали китайских инженеров для создания военной техники, применяемой при осаде, заставляли уйгурских писцов (с центральной части торгового пути, шедшего с востока на запад) вести подробные летописи, избирали чиновников для управления завоеванными странами, привозя их из как можно более далеких в культурном отношении стран: мусульман и европейцев засылали в Китай, китайцев и тибетцев — в Иран.

После смерти Угетея следующим великим правителем был Менгу (1251–1257), который начал два масштабных похода, чтобы завершить создание мировой империи на самых важных направлениях. (Похоже, он отложил завоевание Западной Европы и Индии как менее срочные, ограничившись только угрозами.) Первый поход под руководством Хубилая имел целью подчинить Южный Китай. Китайцы сопротивлялись упорнее, чем другие, но к 1279 г. их сопротивление было подавлено, и уже из Китая были отправлены новые походы — в частности, на Яву и в Бирму. Единственной страной, оказавшей успешное сопротивление, стала Япония. Другой поход, возглавленный Хулагу, ставил своей целью подчинение оставшихся земель к югу и западу от Амударьи. Эта задача оказалась гораздо проще. Иранские эмиры поспешили засвидетельствовать захватчикам свое почтение.

Суннитские послы в Монголии настаивали на разрушении единственного шиитского государства — Аламута, то есть рассыпанных от Сирийских гор до равнин Кухистана многочисленных крепостей исмаилитов-низаритов. Исмаилиты уже не представляли собой политическую угрозу; все, на что они были способны, — это защищать свою драгоценную свободу. Но они, несомненно, могли послужить примером для независимых духом крестьян и даже в конце XIII в. укрывали у себя ученых, занимавшихся теософией и естественными науками, причем необязательно исмаилитов по убеждениям — этот факт, возможно, повлиял на некоторых непримиримо настроенных улемов. (Одним из таких ученых был философ-двунадесятник Насируддин Туси, начавший свою политическую карьеру с принесения в жертву своих защитников исмаилитов, продолжил ее, спровоцировав разрушение суннитского Багдада, и увенчал постом советника монголов, защищая интересы общин имамских шиитов Ирака.) Хулагу подчинил себе эмиров, и в течение нескольких следующих лет — и со значительными трудностями — его огромная армия окружила и захватила большинство крошечных исмаилитских крепостей, затерянных вдалеке от городов.

Хан Хубилай. Средневековый китайский рисунок

Аламут — больше из-за ошибок в командовании, чем вынужденно — сдался в 1256 г. на определенных условиях; но эти условия были нарушены, а исмаилиты — уничтожены.

Затем, в 1258 г., монголы устремились к Багдаду, где халиф (единственный из эмиров между Дели и Каиром) все еще пытался сохранить независимость и достоинство. В результате единственного боя его войска были сметены, и укрепленный город пал гораздо быстрее, чем какая-нибудь изолированная крошечная крепость исмаилитов. Багдад основательно разграбили. Отныне и впредь в Багдаде не существовало халифа, который мог хотя бы подтверждать право эмира на власть. Но на тот момент это было неактуально; те из них, кого не успели сместить, с гордостью носили титулы, полученные от неверных монголов — правителей мира.

Хулагу должен был утвердить монгольское господство на западных территориях до Средиземного моря. Династия Сельджуков в анатолийском Руме капитулировала (и навсегда была ослаблена), но сама Византия никогда не подвергалась серьезной опасности. В Сирии монголы столкнулись с хорошо организованными войсками мамлюков, воинами-рабами египетской династии Айюбидов, которые теперь правили от собственного имени.

Взятие монголами Багдада. Средневековая персидская миниатюра

Мамлюк Бейбарса в 1260 г. разгромил войска монголов, и все их последующие набеги постигла та же участь. Вскоре монголы предприняли попытку подчинить себе Индию. Какое-то время им удавалось контролировать Пенджаб, но новый мусульманский Делийский султанат неизменно отражал их натиск и не давал продвинуться в другие районы Индии. Мусульман в бассейне Волги захватили еще в 1237–1238 гг., когда города булгар были уже разрушены.

После смерти Угетея в 1257 г. часть монгольских территорий существовали как независимые империи, но уже в следущем поколении большинство из них признали главенство Хубилая и его двора в Китае. В каждой из империй сами монголы превратились в привилегированное сословие, как некогда арабы; туда входили, кроме ядра из горстки монголов, большинство тюркских степных кочевников, которые к ним присоединились как почти настолько же элитарное сословие. Монголы принесли с собой Ясу — кодекс законов, аналогичный арабской сунне и основанный на древних обычаях кочевников, но приписываемый Чингисхану (который, несомненно, привнес важные дополнения и новый дух). Монголы руководствовались Ясой в отношениях между собой. Они отличались терпимостью ко всем вероисповеданиям и даже покровительствовали многим из них, но в целом считали себя выше представителей любых конфессий, хотя многие из них возили с собой буддистских монахов, и буддизм был в особом почете. Два или три столетия, а иногда гораздо дольше, на большинстве территорий, куда они приходили, монгольская традиция считалась безусловной нормой и основой любого политического влияния. Тем не менее монголы не основали ни новую религию, ни новую цивилизацию. К концу XIII или в первой половине XIV в. все монгольские империи к западу от Алтайских гор приняли суннитский ислам.

К концу раннего Средневековья высокая культура отражала организацию общества по системе айанов-эмиров со свойственной ей фрагментацией политической жизни и, как следствие, недостатком сильных центральных дворов, при которых можно было бы выстраивать прочные монументальные традиции, но с многочисленными мелкими дворами, которые покровительствовали модным поветриям времени. Эта обстановка наложила отпечаток на всю культурную жизнь. Именно этим, в частности, объясняется тот факт, что новый синтез культуры и общества Средних веков породил самое изысканное явление: поэзию нового доминирующего в литературе языка — фарси. А сама персидская традиция и тогда, и потом отражала атмосферу недолговечных дворов-конкурентов, при которых она развивалась.

Глава VI

Расцвет персидской литературной традиции и его исторический контекст (ок 1111–1274 гг.)

Подъем персидского языка имел последствия не только для литературы: он служил средством выражения новой общей культурной ориентации исламского мира. Отныне и впредь, несмотря на то что арабский оставался основным языком религиозных дисциплин, естественных наук и философии, фарси все больше распространялся в исламском мире как язык культуры высшего света. Он все активнее применялся в сфере гуманитарных наук. С его помощью формировалась основная модель поднятия статуса других языков до уровня литературного. Постепенно возник третий «классический» язык — тюркский. Написанная на нем литература опиралась на персидскую традицию; он был почти так же распространен географически, как фарси, но во многих местах им пользовались в довольно ограниченных кругах, и он так и не достиг уровня новоперсидского как средства культурного выражения. Большинство местных языков, позже ставших средствами выражения высокой культуры у мусульман, также частично или полностью обязаны фарси как первоисточнику литературного вдохновения. Мы можем назвать все эти культурные традиции, выраженные на фарси или на языках, испытавших его влияние, обобщающим термином «персидские».

В то же время существовали огромные территории, где персидского почти не знали: а именно арабоязычные земли к западу от Ирака и новообращенные мусульманские территории к югу и западу от них. Для наших целей мы можем выделить «арабоязычную зону» и «персоязычную зону» к северу и востоку от нее. Но эта «арабоязычная зона» выделяется не столько общей с другими традицией, сколько общим для всех незнанием персидской традиции. Это неведение помогло только отделить часть исламского мира от ее основной части, на которой развивались самые богатые творческим началом тенденции[263]. (Допустимо даже разделить историю центральных областей исламской цивилизации на более раннюю фазу халифата и позднюю — персидскую, с вариациями на периферии — в Магрибе, Судане, Южных морях, в Индии, на Севере; одни из них прошли персидскую фазу в полной мере, другие — частично. Но, проводя подобное разграничение, мы рискуем чрезмерно упростить картину.)