Теософические архивы (сборник) - Елена Блаватская

Хорошо, этого довольно. Я сказала вам правду, всю правду, и ничего кроме правды, насколько мне было позволено. Существует много вещей, о которых я не имею права распространяться, иначе я буду казнена за это. Теперь на минуту задумаемся. Предположим, что *** получает приказ от своего Учителя осадить некое письмо к семье ***, причем ему задана только общая идея о том, что он должен написать. Бумага и конверт материализуются перед ним, и он должен только оформить мысли на своем английском и осадить их. Каков же тогда будет результат? Его стиль – как его английский, его этика и философия – будет во всем. «Обманщик, явный ОБМАНЩИК!» – будут кричать люди; а если кому-либо довелось бы увидеть перед собой такой лист бумаги или стать его получателем после того, как он обретет форму, что тогда?

Другой пример – я не могу не привести его, ибо он наводит на размышление. Один человек, ныне уже мертвый, умолял меня в течение трех дней спросить совета у Учителя по некоторому деловому вопросу: ему угрожало банкротство и бесчестье семьи. Вещь серьезная. Он дал мне письмо, чтобы «отправить» его Учителю. Я пошла в дальнюю гостиную, а он спустился вниз ожидать ответа.

Для отправки письма необходимо проделать две или три операции: (1) положить запечатанный конверт на лоб и затем, предупредив Учителя, чтобы он приготовился для связи, отразить содержимое моим мозгом и передать его, чтобы Он воспринял его посредством сформированного Им потока. Так обстоит дело в том случае, если письмо написано на языке, который я знаю; если же это неизвестный язык, (2) распечатать письмо, прочесть его физически моими глазами, не вдаваясь в смысл слов, и то, что видят мои глаза, передастся восприятию Учителя и отразится в этом восприятии на его собственном языке, что, конечно, не ведет к возникновению ошибок. Я должна поджечь письмо при помощи имеющегося у меня некоего камня (спички и обычное пламя ни в коем случае не могут быть использованы), и зола, подхваченная потоком, становится еще более мелкой, чем атомы, и вновь материализуется на некотором расстоянии, где находится Учитель.

Итак, я положила открытое письмо на мой лоб, поскольку оно было написано на языке, в котором я не знаю ни одного слова, и когда Учитель понял его содержание, мне было приказано сжечь и отослать его. Получилось так, что я должна была пойти в мою спальню и достать из ящика комода камень, который был там заперт. В ту самую минуту, когда я выходила, адресат, нетерпеливый и беспокойный, молча приблизился к двери, вошел в гостиную и, не найдя меня там, увидел свое собственное письмо, лежащее в открытом виде на столе. Как он говорил мне позже, он был поражен ужасом, возмущен, готов к тому, чтобы совершить самоубийство, поскольку он почувствовал себя банкротом не только в отношении слепого случая, но и все его надежды, его вера, сердечные убеждения были сокрушены и улетучились. Я вернулась, сожгла письмо, и часом позже дала ему ответ, написанный на его языке. Он читал его с широко раскрытыми и грустными глазами, думая при этом, как он сказал мне, что если бы не было Учителей, то я была бы Махатмой; он сделал то, что было ему сказано, и его честь и судьба были спасены. Через три дня он пришел ко мне и чистосердечно рассказал мне все – не скрыв своих сомнений ради благодарности, как это делают другие, – и был вознагражден. По приказу Учителя, я показала ему, как это делается, и он понял это. Итак, если бы он не сказал мне, и его дела пошли бы плохо, несмотря на совет, не умер ли бы он, считая меня величайшей обманщицей на земле?

Так это бывает.

Мое сердечное желание в том, чтобы навсегда избавиться от всяких феноменов, кроме моего собственного мысленного и личного общения с Учителями. Я не буду иметь ничего общего с тем, что касается писем или феноменальных явлений. В этом я клянусь Святыми Именами Учителей, и берусь написать циркулярное письмо по этому поводу.

Пожалуйста, прочтите это письмо всем, включая ***. КОНЕЦ всему, и пусть карма падет на головы тех теософов, которые придут ко мне и попросят узнать для них то-то и то-то от Учителей. Я СВОБОДНА. Учитель только что обещал мне это благо!!

Общество без догм

Перевод – К. Леонов

Времена сегодня сильно изменились по сравнению с зимой 1875/1876 года, когда создание Теософического общества привело к тому, что большая армия американских спиритуалистов начала размахивать знаменами, бряцать оружием и громко кричать. Как хорошо мы помним все эти «сигналы опасности», предостережения оракулов, угрозы многочисленных медиумов! Как свежи в памяти угрозы «друзей-ангелов» д-ру Гардинеру из Бостона о том, что они готовы убить полковника Олькотта за то, что он в своих лекциях назвал их «элементариями»! Самое неприятное из этой бури уже позади. Град проклятий уже не бьет вокруг наших просвещенных голов; и мы начинаем видеть, как на небе появляется радуга обещанного мира.

Без сомнения, умиротворение этого волнения в большой степени обусловлено нашим «вооруженным» нейтралитетом. Однако я думаю, что следует также учитывать постепенное укрепление желания больше узнать о причинах явлений. И все же еще не совсем наступило то время, когда лев (спиритуализм) и ягненок (теософия) будут готовы лечь рядом друг с другом, если ягненок не хочет оказаться внутри льва. Пока мы держим язык за зубами, нас просят говорить, но как только мы (или скорее наш Президент) начинаем говорить, – вновь поднимаются громкие крики. Хотя огонь из допотопных ружей и стрельба из мушкетов большей частью прекратилась, укрытия ваших духовных Балкан обороняются современными ружьями Круппа. Если бы огонь был направлен только против полковника Олькотта, то у меня не возникло бы необходимости привлекать резервы. Но осколки обеих бомб, которые взорвал в своих письмах от 4-го и 11-го января «М. А. Оксон», – ваш весьма меткий стрелок и наш общий друг, – задели и меня. Под бархатным прикосновением его риторики я ощутила беспокоящие меня коготки.

В самом начале того, что может стать долгой борьбой, настоятельно требуется, чтобы теософская позиция была недвусмысленно определена. В последнем из двух вышеупомянутых писем заявляется, что полковник Олькотт называет «учение автора „Разоблаченной Изиды“ – универсальным ключом ко всем тайнам».

Кто когда-либо утверждал, что эта книга претендует на что-либо подобное? Только не автор. Название? Наверное, название, в котором неумышленно виноват издатель, и, если я не ошибаюсь, «М. А. Оксон» об этом знает. Мое название было «Покров Изиды», и это проходит красной нитью через весь первый том. Но пока не дошло дело до издания, никто не вспомнил, что книга с точно таким названием уже была напечатана ранее. И тогда, как a dernière ressource [крайний способ], издатель выбрал то название, которое есть сейчас.

«Если он [Олькотт] и не является розой, то во всяком случае он жил возле нее», – говорит ваш ученый корреспондент. Если бы это предложение было встречено мной вне данного контекста, я ни за что не смогла бы вообразить, что такая непривлекательная старая особа, известная с внешней стороны как Е. П. Блаватская, могла быть обозначена этим образом из персидской поэзии. Если бы он сравнил меня с кустом ежевики, я бы выразила ему комплимент за художественный реализм. Он говорит:

Полковник Олькотт заслуживал бы внимания сам по себе; он заслуживает его еще более, если учесть тот запас знания, к которому он имел доступ.

Поистине, он имел такой доступ к знанию, но никоим образом не ограниченный моей скромной особой. Хотя я действительно донесла до него кое-что из того, что изучила в других странах (и в каждом случае могла подтвердить теорию на практике), однако и куда более способный учитель, чем я, не мог бы за три коротких года дать ему более, чем самые азы того, что необходимо знать, прежде чем человек сможет постичь духовные и психо-физиологические категории. Сама ограниченность современных языков предотвращает любое быстрое толкование идей, связанных с восточной философией. Я отказываюсь признать, что великий Макс Мюллер перевел сутры Капилы в соответствии с их истинным смыслом. Мы видели, что могут сделать с индуистской метафизикой лучшие европейские авторитеты, и что за мешанину они, разумеется, сделали из нее! Полковник непосредственно общается со знатоками индуизма и получает от них гораздо больше, чем от такого неумелого наставника, как я.

Наш друг «М. А. Оксон» говорит, что полковник Олькотт «выступил вперед, чтобы просветить нас»; вряд ли он мог бы выразиться менее точно. Он никогда не выступает вперед и не претендует на то, чтобы кого-либо просвещать. Публика хотела бы знать о взглядах теософов, и наш Президент попытался вкратце, сколь это возможно в рамках одной статьи, дать беглый взгляд на ту истину, которую он изучил. То, что результат не мог быть полностью удовлетворительным, было совершенно неизбежно. Не хватило бы и многих томов для того, чтобы ответить на все вопросы, естественно возникающие в пытливом уме; лишь библиотека из большого количества толстых книг могла бы уничтожить предубеждения тех, кто давно стоит на якоре вековых метафизических и теологических заблуждений, а возможно – и ошибок. Но хотя наш Президент не виноват в приписываемой ему «претензии на просвещение» спиритуалистов, я думаю, что он безусловно высказал несколько намеков, заслуживающих внимательного рассмотрения непредубежденными людьми.