Н. В. Гоголь и Россия. Два века легенды - Леонид Крупчанов

Пушкин хорошо знал и интересовался классической немецкой литературой. В апреле 1825 года он просит брата Льва в письме из Михайловского в Петербург прислать ему драматические произведения Шиллера, Шлегелей. Еще в 1823 году немецкий переводчик А. Е. Вульферт перевел на немецкий язык поэму Пушкина «Кавказский пленник». В 1827 году, с разрешения царя, Пушкин издал «Сцену из «Фауста»», из которой цензура исключила строки о «модной болезни». «Победа, победа! «Фауста» царь пропустил…» – радуется Пушкин в письме М. П. Погодину 31 августа 1827 года из Михайловского. В номере XXI за 1827 год журнала «Московский вестник» было опубликовано на имя собирателя Н. И. Борхарда письмо Гёте, в котором он одобрительно отозвался о русской литературе вообще и в частности об анализе «Фауста» С. П. Шевыревым. В связи с этим Пушкин пишет на имя М. П. Погодина 1 июля 1828 года из Петербурга в Москву: «Должно терпением, добросовестностью, благородством и особенно настойчивостью оправдать ожидания истинных друзей словесности и одобрение великого Гете. Честь и слава милому нашему Шевыреву. Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо нашего германского патриарха. Оно, надеюсь, даст Шевыреву более весу во мнении общем. А того-то нам и надобно. Пора уму и знанию вытеснить Булгарина и Федорова; я здесь на досуге поддразниваю их за несогласие их с мнением Гёте». Пушкин считает, что Гёте превосходил Байрона по силе своего таланта. При этом Гёте для Пушкина – безусловный романтик. «Гете имел большое влияние на Байрона. – Пишет он. – Фауст тревожил воображение Чайльд – Гарольда. Два раза Байрон пытался бороться с великаном романтической поэзии – и остался хром, как Иаков». Есть у Пушкина и несколько набросков к замыслу «Фауста», которым он был увлечен и воссоздал в оригинальной трактовке.

Английская литература

Англию Пушкин воспринимал как страну свободную, видимо, в отличие от России. Летом 1819 года Пушкин писал своему товарищу Н. Н. Кривцову из Михайловского в Лондон: «Помнишь ли ты, житель свободной Англии, что есть на свете Псковская губерния…» Как член общества «Арзамас», где сосредоточились литераторы – сторонники романтизма, Пушкин был в курсе споров «классиков» и «романтиков»; он постоянно общался с Жуковским, переводчиком Байрона, по вопросам творчества этого крупнейшего английского поэта – одного из основоположников романтического направления в европейской литературе. 4 сентября 1822 года он пишет Жуковскому из Кишинева: «…то, что я читал из «Шильонского узника», прелесть». Речь идет здесь о поэме Байрона в переводе Жуковского. К этому времени Пушкин уже был автором двух крупнейших романтических поэм – «Руслан и Людмила» и «Кавказский пленник». Поначалу Пушкин испытывает влияние Байрона. В письме Вяземскому 11 ноября 1823 года из Одессы в Москву он пишет, что в его новой поэме «Братья разбойники» некоторые стихи напоминают перевод «Шильонского узника», сделанный Жуковским. «Это несчастие для меня, – добавляет он. – Я с Жуковским сошелся, нечаянно, отрывок мой написан в конце 1821 года». Пушкин постоянно держит в поле зрения работу Жуковского по переводам из Байрона: так, в декабре 1823 года в одном из писем он спрашивает А. И. Тургенева, верно ли, что Жуковский начал работу над переводом поэмы Байрона «Гяур». В 1824 году, когда романтизм для Пушкина по существу был пройденным этапом, окончательно определился его взгляд на Байрона, как поэта. Он пишет Вяземскому из Одессы в Москву в конце июня 1824 года: «…тебе грустно по Байроне, а я так рад его смерти, как высокому предмету для поэзии. Гений Байрона бледнел с его молодостью. В своих трагедиях, не выключая и «Каина», он уже не тот пламенный демон, который создал «Гяура» и «Чайльд Гарольда». Первые две песни «Дон Жуана» выше следующих. Его поэзия видимо изменялась. Он весь создан был навыворот; постепенности в нем не было. Он вдруг созрел и возмужал – пропел и замолчал. Твоя мысль воспеть его смерть в пятой песне его Героя прелестна – но мне не по силам». «Маленьким поминаньицем за упокой души раба божия Байрона» называет Пушкин стихотворение «К морю», которое он послал Вяземскому в октябре 1824 года. Пушкин пишет при этом: «Я было и целую панихиду затеял, да скучно писать про себя – или справляясь в уме с таблицей умножения глупости Бирукова, разделенного на Красовского». «Писать про себя» здесь – только для собственного употребления, Бируков и Красовский – цензоры. Тогда же он просит брата Льва прислать ему «Разговоры лорда Байрона», изданные в Париже в 1824 году, которые он называет «беседами». В январе 1825 года он повторяет свою просьбу, прибавляя к Байрону записки Фуше, которого считал «очаровательнее Байрона». В письме 24 марта 1825 года из Михайловского в Петербург А. А. Бестужеву Пушкин отвергает правомерность сравнения Бестужевым поэм «Евгений Онегин» Пушкина и «Дон Жуан» Байрона по их художественному методу. Он пишет: «Ты смотришь на» «Онегина» не с той точки, все-таки он лучшее произведение мое. Ты сравниваешь первую главу с «Дон Жуаном» (первые пять песен, других не читал), но в нем ничего нет общего с «Онегиным». Ты говоришь о сатире англичанина Байрона и сравниваешь ее с моею, и требуешь от меня таковой же! Нет, моя душа, многого хочешь. Где у меня сатира? О ней и помину нет в «Евгении Онегине». У меня бы затрещала набережная, если б коснулся я сатиры. Самое слово «сатирический» не должно бы находиться в предисловии. Дождись других песен… Если уж и сравнивать «Онегина» с «Дон Жуаном», то разве в одном отношении: кто милее и прелестнее (gracieuse), Татьяна или Юлия? Первая песнь просто быстрое введение». Пушкин отметил смерть Байрона, отслужив обедню за упокой его души. 7 апреля 1825 года он сообщает Вяземскому в Петербург из Михайловского: «Нынче день смерти Байрона – я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе». Для Пушкина важный признак красоты в произведении – соблюдение меры при воспроизведении жизни других народов. Для него Байрон «прелестен» в «Гяуре» и «Абидосской невесте», потому что сохраняет в них «вкус и взор европейца», не увлекается экзотикой. Сам Пушкин в «Кавказском пленнике», «Цыганах» и других произведениях, если можно так сказать, нероссийской тематики остается европейским, русским писателем. По мысли Пушкина, в английской литературе Байрону, Вальтер Скотту, Саути и Муру на первом этапе предшествовали Мильтон и Шекспир, на втором – Аддисон и Поп. В 1825 году Пушкину еще неизвестно точное написание фамилии Байрона. «Что твой Байрон или Бейрон?» – спрашивает он Вяземского, готовившего статью о Байроне летом 1825 года и добавляет по-французски строку из послания Ламартина Байрону: «Ты, чье истинное имя еще неведомо миру!»

Основываясь на первых пяти песнях, Пушкин восторгается «Дон Жуаном» Байрона, называет поэму «чудом», «шедевром». В письме от ноября 1825 года он советует Вяземскому не жалеть об утрате записок Байрона, так как «в прозе он хитрил бы и лгал, подобно Руссо, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов». Пушкин пишет: «Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. – Охота тебе видеть его на судне? Толпа жадно читает исповеди, записки, etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытости всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе!» К этому времени (середина 1825-х годов) и сам Пушкин начинает работать в прозе, хотя к мемуарному жанру обращается позднее («Путешествие в Арзрум»). Но и в прозе он придерживается критериев художественной и исторической достоверности. Так, критикам его «Истории Пугачева» Пушкин разъясняет, что его герой изображен «Емелькою Пугачевым, а не Байроновым Ларою». Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что раннее романтическое творчество Пушкина (не говоря уже о зрелом периоде его писательской деятельности) формировалось и развивалось на совершенно оригинальных основаниях, хотя он тонко понимал Байрона и внимательно следил за его развитием. Может быть, именно из желания глубже понять английскую литературу он изучал английский язык. Уже в 1835 году он сообщает жене из Михайловского, что читает Вальтер Скотта и жалеет, что «не взял с собою английского». Отдельные строфы, получившие название «Из Байрона», являются переводами Пушкина, главным образом из поэм Байрона «Гяур» и «Мазепа», а строки «то было вскоре после боя» из поэмы «Мазепа» Пушкин использовал в качестве эпиграфа к своей поэме «Полтава». У Пушкина целый ряд статей и заметок о творчестве Байрона. В статье 1827 года, опубликованной только в конце XIX века, Пушкин высоко ставит поэмы Байрона «Дон Жуан», «Чайльд Гарольд», «Гяур», отрицательно оценивает его драматургию как подражательную. Трагедию «Манфред» он рассматривает как подражание «Фаусту» Гёте, другие трагедии – подражанием Альфиери. В «Каине» Пушкин видит лишь форму драмы. По мнению Пушкина, Байрон в своем творчестве односторонен: он отобразил в нем один-единственный «взгляд на мир», а именно свой. Он «раздробил» свой «мрачный и сильный» характер, раздав его отдельные черты различным персонажам. В этой своей оценке творчества Байрона Пушкин не расходится с Гоголем. Не противоречит Гоголю Пушкин и в своем биографическом очерке «Байрон» (1835), написанном на материале работы Т. Мура «Мемуары лорда Байрона», где особенности характера Байрона возводятся к наследию предков и его инвалидности.