Честь - Умригар Трити

Радха работала в отделе женской одежды и шила одежду для американских леди. Она первой узнала про фабрику. Как-то раз прибежала домой, сияя от радости.

— Диди, диди, слушай! В Навангаре открылась новая швейная фабрика. Платят хорошо. Я подала заявку!

Я подметала пол и замерла с метелкой в руке.

— Какую заявку?

— На работу. — Она нетерпеливо взглянула на меня.

— Сестричка, да ты в своем уме? Знаешь же, что женщинам работать нельзя. В нашей деревне хоть кто-нибудь когда-нибудь работал вне дома?

Радха нахмурилась.

— И что же, продолжать голодать? Мы с Говиндом дни напролет работаем в полях, но без дождей какой в этом прок? А Арвинд — чем занимается этот никчемный? Слоняется без дела, пьет, путается под ногами, когда ты пол метешь и убираешься.

— Радха, — сказала я. — Ты нужна Говинду на ферме, на? Кто станет ему помогать, если тебя не будет?

Она даже не дала мне договорить.

— Ферма слишком мала и не может нас прокормить. А Говинд и сам справится. Или пусть Арвинд бросает пить и идет помогать. Мне надоело вечно ходить голодной! Работаю не меньше братьев, но едят они первыми! А стоит нам купить яиц или козлятины, все достается им. Почему?

— Чокри, чуп[42]! Так нас растила мама. В память о ней…

— Мамы больше нет. И жила она в другое время. В Мумбаи и Дели все женщины работают. Мы молодые. Почему мы должны сидеть дома, как старухи? На фабрике хорошо платят. И работа легкая.

— Братья никогда не разрешат…

— Да кто их спросит? — Радха разозлилась; это ее сердитое лицо я помнила еще со времен, когда она была малышкой. — Хочу есть яйца каждый день! Разве Говинд нароет мне яйцо на своем поле? Если нет, пусть попробует меня остановить!

От страха у меня скрутило живот. У Говинда плохой характер. А после смерти отца он стал главой семьи.

— Давай я с ним поговорю, — предложила я. — Но если он откажет…

Радха нетерпеливо встряхнула головой, словно мои слова были комарами и ей пришлось их отгонять.

— Откажет — все равно пойду работать. Плевать я хотела.

— Сестренка, — я повысила голос, — это же наш старший брат. Его слово — закон.

— Нет. Я пойду работать, даже если мне запретит сам премьер-министр Нарендра Моди.

Если бы Радха знала, к чему нас приведет ее упрямство, она бы, может, и нашла способ усмирить свои амбиции и мы бы ни шагу не ступили из деревни. Традиции — они же как яйца: разбив, обратно в скорлупу не положишь.

Глава четырнадцатая

— Скажу одно об этом мотеле, — пробормотала Смита с набитым ртом, — кормят тут отменно.

Мохан взглянул на нее с нечитаемым выражением лица.

— Что? — спросила она.

— Мне просто нравится смотреть, как ты ешь. Женщины часто… Не знаю, йар. Обычно женщины в мужской компании едят, как птички. А ты, видно, не стесняешься.

— Работа у нас такая: когда есть еда, надо есть. — Смита взглянула на часы и положила вилку. — Нам ведь скоро ехать?

— Да.

Они выехали с территории мотеля и обогнули кур, переходивших дорогу, — Смита при виде их улыбнулась. Тут ей в голову пришла мысль.

— Как думаешь, клерк ничего не заподозрил, когда ты два дня подряд заказывал по две бутылки пива в номер? — спросила она.

Мохан поджал губы.

— Пойми одно, Смита. Половина обычаев в Индии существует, чтобы спасти лицо. Главное — сохранять видимость приличий, а что там на самом деле происходит, всем плевать.

— Значит, Индия — страна лицемеров?

Он улыбнулся, глядя на нее, как на несмышленого малыша.

— Нет. Это страна, для которой важнее всего сохранить лицо.

— То же самое пытались сделать братья Мины, — с горечью произнесла она. — Ради этого они все затеяли? Чтобы спасти честь семьи.

Мохан кивнул, но ничего не ответил. Накануне вечером перед ужином он зашел к ней в номер с двумя бутылками пива и пакетиком кешью. И принялся рассказывать, как они с друзьями разыгрывали учителей в школе. Он умел шутить с каменным лицом, а она хохотала, расплескивая пиво.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он посмотрел на нее.

— С тобой все в порядке?

— Да, а что?

— Ты уже три минуты со мной не споришь.

— Теряю хватку.

— Небось сохнешь по тому толстому торговцу, который сидел за соседним столиком вчера за ужином? Понравилось, как он облизывал пальцы? — И он с упоением принялся изображать толстяка, а Смита прыснула со смеху.

— Ты так красиво смеешься, — сказал Мохан.

— А мне все говорят, что по-мужски.

Он нахмурился.

— Кто «все»?

По правде говоря, только Брайан сказал ей это — и то один раз, когда они ссорились.

— Все, — уклончиво ответила она.

Мохан покрутил ручку радиоприемника, настраивая канал.

— У тебя есть любимые песни из индийских фильмов? Из детства?

— Да нет, пожалуй, — ответила она. — Мы с Рохитом больше рок слушали. Но мама любила газели.

— А папа?

— Нет. Он любил классическую европейскую музыку.

— Что? В вашей семье все слушали разное?

— Ну да. — Она взглянула на него. — А у тебя?

— Отец — фанат индийского кино. Мы выросли на песнях из индийских фильмов. Семья у меня очень традиционная. Трезвенники. Вегетарианцы. Патриоты Гуджарата.

— Брак по договоренности?

— Конечно. В их молодости других и не было.

Она кивнула и не стала говорить, что ее мать сбежала с отцом.

— А тебе они тоже планируют найти невесту?

Он махнул рукой.

— Пытались. Но я сказал, что мне это не интересно.

— Что не интересно? Брак в принципе? Или брак по договоренности?

— Не знаю. Наверное, и то и другое. В моем-то возрасте.

— А сколько тебе лет? Шестьдесят четыре?

— Ха-ха. — Мохан посигналил машине, подъехавшей слишком близко. — Тридцать два. Скоро будет поздно жениться.

— Чепуха какая, — фыркнула она. — Мне вот тридцать четыре. А ты и вовсе молодняк. — Она с любопытством взглянула на него. — И что, даже мыслей не было? Жениться?

Он так надолго замолчал, что ей стало неловко.

— Извини, — сказала она. — Я лезу не в свое дело.

— Ничего. — Он снова замолчал. — Однажды была мысль. Но это было давно.

— А что случилось?

— Ничего. Мы вместе учились в колледже. Она хотела, чтобы мы поженились еще студентами. Но я… я хотел сначала чего-то добиться и только потом завести семью. У меня тогда были старомодные представления, что мужчина должен обеспечивать женщину. Так меня воспитали. Вот я и засомневался. А ей надоело ждать. Вышла за нашего одногруппника.

— Как жаль.

— Забудь, йар. Давно это было. — Мохан покачал головой. — К тому же она была не из Гуджарата. И если бы я на ней женился, у родителей случился бы инфаркт. Так что все к лучшему.

— Ты бы не стал идти им наперекор? — Смита услышала осуждение в своем голосе и поняла, что Мохан тоже это заметил.

— Пожалуй, да, — ответил он. — Если бы до этого дошло.

Они снова замолчали. Затем Мохан спросил:

— А ты?

— Что я?

— Не была замужем?

Она пожала плечами.

— Нет. Как-то не дошло до этого.

Он сделал загадочное движение головой, смысла которого она не поняла.

— А встречалась когда-нибудь с индийцем?

— Нет, — она вдруг смутилась. — То есть я, конечно, ходила на свидания с парнями, которых мне подсовывали родители. Но по работе мне редко встречаются индийцы.

— Хм. А ты встречаешься только с ребятами, которых знаешь по работе? А как же вечеринки и прочее?

Она улыбнулась, признав уместность его замечания. Но как объяснить Мохану — домоседу, любящему постоянство, — ее кочевой образ жизни? Что бы сказал Мохан, увидев собранные чемоданы в ее аскетичной бруклинской квартире? Отнесся бы с неодобрением к мимолетным романам с корреспондентами в далеких уголках планеты? Что бы подумал о дорогих воскресных бранчах с одинокими подругами в Нью-Йорке, где они сидели, потягивали «Мимозу» и бесконечно ныли, что все хорошие мужчины заняты или геи? Впечатлила бы его их болтовня или привела в недоумение? Понял бы он хоть слово из их разговора — ведь обсуждали они главным образом артхаусное кино, политику и последние выставки в Метрополитен-музее? Она ужаснулась, поняв, что ее нью-йоркская жизнь состоит из сплошных стереотипов. Она жила как типичная американка.