Честь - Умригар Трити

— Иди приготовь гостям чаю. Иди. — Арвинд поплелся в дом, потирая затылок и бурча себе под нос.

Говинд виновато улыбнулся.

— Поскольку женщин в доме теперь нет, мы с братом вынуждены сами готовить и убираться.

— Бывает, — ответил Мохан. — Я тоже сам все по дому делаю.

— Вы городские, сэр, — пожал плечами Говинд. — У нас тут жизнь другая. Делать женскую работу — позор для мужчины.

Мохан хотел было возразить, но Смита не дала ему ответить.

— Слышно ли что-то от Радхи? — спросила она и незаметно достала блокнот.

Говинд пожал плечами.

— Что тут скажешь? Радхе повезло, что я нашел ей мужа после скандала.

— Вы имеете в виду после того, как Мина вышла замуж?

Услышав имя Мины, он скривился.

— Да. Разумеется. Но это было уже потом. — Он пожевал табак. — Ни одна женщина в нашей деревне никогда не уходила из дома работать на чужих. Это строжайше запрещено. К моему несчастью, обе мои сестры воспротивились не только моему авторитету, но и авторитету старейшин.

— А почему женщинам нельзя работать? — спросила Смита.

Говинд удивленно посмотрел на нее.

— Потому что таков закон, унаследованный нами от предков. Господь разделил обязанности мужчины и женщины. Удел женщины — рожать, растить детей и следить за порядком в доме. Мужчина добывает хлеб. Это все знают… — Говинд смерил ее презрительным взглядом. — У нас в Виталгаоне уж точно.

— Говорят, вы пытались помешать сестрам работать на фабрике?

— Мэмсахиб, я сделал все, что в моей власти. Умолял, уговаривал, просил подумать о чести предков. Деревенский старейшина запретил жителям деревни с ними разговаривать. Мы все перепробовали. Но в них как дьявол вселился. Кое-кто из деревенских клялся, что видел вокруг них черный нимб, когда по утрам они шли на работу.

Смита как могла скрывала свое изумление неподражаемой актерской игрой Говинда. Вот кто умел прикидываться жертвой. Она раздумывала, о чем еще его спросить, но тут на порог вышел Арвинд.

— Что прикажете? — спросил он. — Подать чай на улице?

Говинд засомневался, а Смита поняла, что такой шанс нельзя упускать.

— Можно войти? Солнце сегодня просто беспощадное.

— Тут всегда такое злое солнце, мэмсахиб. Смотрите, как у меня кожа задубела: каждый день работаю в поле.

Смита даже устыдилась своей просьбы.

— И верно, — ответила она.

Последовала пауза, а потом Говинд, видимо, решился.

— Прошу, мэмсахиб, — сказал он. — Проходите в дом.

Они вошли и очутились в вытянутой прямоугольной комнате, где стояли три деревянных складных стула и маленький телевизор. Другой мебели не было. Смита успела заглянуть в соседнюю комнату и увидела брошенный на пол матрас; затем Говинд указал на один из стульев.

— Прошу, — обратился он к Мохану и Смите. Те сели, и он опустился перед ними на корточки.

Мохан тут же встал.

— А вы разве… — Он указал на третий стул.

Говинд смущенно улыбнулся.

— Традиция, сет. Вы выше нас по статусу.

Мохан рассмеялся.

— Арре, бхай. Кому нужны эти статусы?

Но Говинд остался сидеть на полу. Через минуту окликнул брата:

— Эй, где чай, ты, никчемный? — Арвинд вошел с двумя стаканами, молча протянул их гостям и сел на пол рядом с братом.

Смита сделала глоток.

— Вкусно, — вежливо произнесла она, но Арвинд взглянул на нее безо всякого выражения. Она заметила, что он намочил и пригладил волосы, пока был в кухне. Сделав еще один глоток, она поставила стакан на пол и спокойно взяла блокнот, зная, что братья следят за каждым ее движением. — Итак, — сказала она, — как думаете, судья вынесет решение в вашу пользу?

Арвинд покосился на старшего брата и подождал, пока тот ответит. Шли минуты. На улице заблеяла коза.

— Нас оправдают, я в этом уверен, — вдруг произнес Говинд. — Господь справедлив; Он на нашей стороне. Эта потаскуха может пойти хоть во все суды в Индии, но истина восторжествует.

Смита услышала резкий вдох Мохана.

— Истина? — спросила она. — А вы разве… — она замялась и задумалась, как деликатно сформулировать вопрос — …Вы разве не пытались убить… то есть поджечь хижину Мины?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Глаза Говинда забегали и остановились на ее лице.

— Кто-то это сделал, — пробормотал он. — Но мы не можем сказать кто.

Неужели он лжет ей в лицо? С другой стороны, что в этом удивительного?

— Мина говорит, это были вы. Она видела вас своими глазами.

Говинд сплюнул на пол.

— Ну разумеется, она так говорит. Этот мусульманин, этот поедатель говядины ее надоумил!

— Ее муж? Как он мог ее надоумить? Он же мертв.

Говинд с вызовом на нее посмотрел.

— А может, этот пес не сразу умер. Откуда нам знать, что он сказал или сделал?

У Смиты возникло чувство, что Говинд — большая скользкая рыбина, которую она никак не может насадить на крючок. Одно неверное движение — и рыба улизнет.

— То есть вы утверждаете, что не знаете, кто убил Абдула? — наконец спросила она.

— Мэмсахиб, вы задаете неправильные вопросы. — Говинд нетерпеливо покачал головой. — Кому какая разница, кто сжег этого пса? Вопрос в том, почему. Об этом никто не спрашивает. А сделано это было, чтобы защитить честь индуистов. Указать мусульманским псам их место.

Смита открыла было рот, но Говинд поднял руку и не дал ей заговорить.

— Посмотрите, как все у нас устроено. Мы с братом сидим перед вами на полу, потому что так положено. Это наше место. Понимаете? У каждого из нас есть свое место. Так заведено самим Господом. Мы позволили мусульманским псам поселиться в Индии и быть нашими гостями. Но пес всегда должен знать, кто его хозяин, верно? Мусульмане не должны выходить за пределы своих деревень, а главное — им нельзя приближаться к нашим женщинам. Это факт. — Он заговорил почти шепотом. — Это их джихад[48]. Неужели не понимаете? Они принуждают наших женщин рожать от них детей, чтобы расплодиться и захватить Индию!

— Но Мина говорит, что ее никто не принуждал, — возразила Смита. — Она любила мужа.

Говинд уставился в пол. А когда вновь посмотрел на нее, Смита заметила, что жилка на его скуле задергалась.

— Как такое возможно, мэмсахиб? — промолвил он. — Это противоестественно — то, о чем вы говорите. Разве может рыба полюбить корову? А ворона — влюбиться в тигра?

Смита коротко взглянула на Мохана, но его лицо оставалось непроницаемым.

— Так значит, вы не жалеете о том, что… о том, что случилось с Миной? — поправилась она и сама поразилась, как глухо прозвучал ее голос.

Говинд слабо улыбнулся.

— Конечно, жалею, — тихо ответил он. — Я жалею, что сестра осталась в живых. Но сильнее всего я жалею, что выжило отродье, которое она носила в утробе. Она даже притащила это отродье в суд, когда давала показания перед судьей-сахибом. Можете себе представить? Как будто нарочно решила осквернить этот честный суд своим дерьмом.

Кровь прилила к лицу Смиты, когда она вспомнила Абру и ее милое личико. Хотелось встать и осыпать этого ужасного человека непристойностями, отхлестать его по щекам. Вместо этого она вперилась в одну точку на стене за его спиной и дышала, пока не почувствовала, что снова может говорить.

— Ребенок ни в чем не виноват, — сказала она.

— Когда Мина покинула наш дом и стала жить в грехе с этим мужчиной, я смирился, — ответил Говинд. — Она унизила меня трижды, мэмсахиб. В первый раз — когда не подчинилась и пошла работать на фабрику. Во второй — когда сбежала в Бирвад и стала жить с мусульманскими кожевниками. Вся деревня плевала мне в лицо, но я не стал мстить за оскорбление. И зря. Но в третий раз вынести позора уже не смог. Они явились на порог моего дома с коробкой сладостей, держались за руки и указывали на ее живот, где росло зло. Бесстыжая шлюха и ее мусульманский сутенер пришли и осквернили мой дом. Они даже не стеснялись. Как будто это не было преступлением против Господа — та нечисть, что росла в ее утробе. — Говинд сглотнул слезы ярости. — Что мне было делать? Спокойно смотреть, как они творят зло? Позволить ему называть меня братом, словно мы равны в глазах Господа?