Литературные вечера. 7-11 классы - Надежда Пестрякова

(Танец участников вечера, исполняющих роли Пушкина и Натальи Николаевны)

Второй чтец (читает стихотворение А. Дементьева «А мне приснился сон»):

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасен

Сергеем Соболевским…

Его любимый друг

С достоинством и блеском

Дуэль расстроил вдруг.

Дуэль не состоялась.

Остались боль и ярость

Да шум великосветский,

Что так ему постыл…

К несчастью, Соболевский

В тот год в Европах жил.

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасен.

Все было очень просто:

У Троицкого моста

Он встретил Натали.

Их экипажи встали.

Она была в вуали,

В серебряной пыли.

Он вышел поклониться,

Сказать – пускай не ждут.

Могло все измениться

В те несколько минут.

К несчастью, Натали

Была так близорука,

Что, не узнав супруга,

Растаяла вдали.

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасен.

Под дуло пистолета,

Не опуская глаз,

Шагнул вперед Данзас

И заслонил поэта.

И слышал только лес,

Что говорил он другу…

И опускает руку

Несбывшийся Дантес.

К несчастью, пленник чести

Так поступить не смел.

Остался он на месте.

И выстрел прогремел.

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасен.

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения Э. Багрицкого «О Пушкине»):

И Пушкин падает в голубоватый

Колючий снег. Он знает – здесь конец…

Недаром в кровь его влетел крылатый,

Безжалостный и жалящий свинец.

(Звучит фрагмент вокального цикла «Дорога к Пушкину». «Черный ворон кружит»)

Первый чтец (читает стихотворение Ф. Тютчева «29-е января 1837»):

Из чьей руки свинец смертельный

Поэту сердце растерзал?

Кто сей божественный фиал

Разрушил, как сосуд скудельный?

Будь прав или виновен он

Пред нашей правдою земною,

Навек он высшею рукою

В цареубийцы заклеймен.

Но ты, в безвременную тьму

Вдруг поглощенная со света,

Мир, мир тебе, о тень поэта,

Мир светлый праху твоему!..

Назло людскому суесловью,

Велик и свят был жребий твой!..

Ты был богов орган живой,

Но с кровью в жилах… знойной кровью.

И сею кровью благородной

Ты жажду чести утолил —

И осененный опочил

Хоругвью гордости народной.

Вражду твою пусть тот рассудит,

Кто слышит пролитую кровь…

Тебя ж, как первую любовь,

России сердце не забудет!..

Второй чтец (читает отрывок из стихотворения М. Лермонтова «Смерть Поэта»):

Погиб поэт, невольник чести —

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..

Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде… и убит!

Убит!.. К чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор,

И жалкий лепет оправданья?

Судьбы свершился приговор!

Не вы ль сперва так злобно гнали

Его свободный, смелый дар

И для потехи раздували

Чуть затаившийся пожар?

Что ж? Веселитесь… он мучений

Последних вынести не мог:

Угас, как светоч, дивный гений,

Увял торжественный венок.

Его убийца хладнокровно

Навел удар… спасенья нет:

Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет.

Ведущий (читает отрывок из статьи Н. Доризо «Пушкин и Лермонтов»):

Во всей мировой литературе я не знаю более близкого духовного родства, чем родство этих двух гениев.

Вся жизнь Лермонтова вплоть до его трагической гибели была прямым продолжением жизни Пушкина.

Едва умолк выстрел на Черной речке, как всю Россию потрясли, словно мощнейшее землетрясение, стихи Лермонтова «Смерть поэта», и яростное горе потери, неистовая жажда возмездия сделали никому не известного юношу великим русским поэтом, видным со всех сторон Отечества, достойным преемником пушкинской музы.

В эту минуту Пушкин как бы стал Лермонтовым, чтобы потребовать высшего суда над «надменными потомками известной подлостью прославленных отцов»:

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Таитесь вы под сению закона,

Пред вами суд и правда – все молчи!..

Но есть и божий суд, наперсники разврата!

Есть грозный суд: он ждет;

Он недоступен звону злата

И мысли, и дела он знает наперед.

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

Третий чтец (читает стихотворение В. Соколова «Стихи о Пушкине»):

Убит. Убит. Подумать! Пушкин…

Не может быть! Все может быть…

«Ах, Яковлев, – писал Матюшкин, —

Как мог ты это допустить!

Ах, Яковлев, как ты позволил,

Куда глядел ты! Видит бог,

Как мир наш тесный обездолел.

Ах, Яковлев…». А что он мог?

Что мог балтийский ветер ярый,

О юности поющий снег?

Что мог его учитель старый,

Прекраснодушный человек?

Иль некто, видевший воочью

Жену его в ином кругу,

Когда он сам тишайшей ночью

Смял губы: больше не могу.

На Черной речке белый снег.

Такой же белый, как в Тригорском.

Играл на печке – ну и смех —

Котенок няниным наперстком.

Детей укладывают спать.

Отцу готовят на ночь свечи.

Как хорошо на снег ступать

В Михайловском в такой же вечер.

На Черной речке белый снег.

И вот – хоть на иные реки

Давно замыслил он побег —

Шаги отмерены навеки.

Меж императорским дворцом

И императорской конюшней,

Не в том, с бесхитростным крыльцом

Дому, что многих простодушней,

А в строгом, каменном, большом

Наемном здании чужом

Лежал он, просветлев лицом,

Еще сильней и непослушней,

Меж императорским дворцом

И императорской конюшней.

Первый чтец (читает стихотворение М. Цветаевой «Нет, бил барабан перед смутным полком»):

Нет, бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили:

То зубы царевы над мертвым певцом

Почетную дробь выводили.

Такой уж почет, что ближайшим друзьям —

Нет места. В изглавьи, в изножьи,

И справа, и слева – ручищи по швам —

Жандармские груди и рожи.

Не диво ли – и на тишайшем из лож

Пребыть поднадзорным мальчишкой?

На что-то, на что-то, на что-то похож

Почет сей, почетно – да слишком!

Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,

Монарх о поэте печется!

Почетно-почетно-почетно – архи —

Почетно, – почетно – до черту!

Кого ж это так – точно воры вора

Пристреленного – выносили?

Изменника? Нет. С проходного двора —

Умнейшего мужа России.

Второй чтец (читает стихотворение Л. Шишкиной «Над Святогорьем»):

Над Святогорьем полдень

Чуть задержался,

Отбушевала в поле

Белая жатва,

И просветлел купол

В легком буране.

Вольная слову куплена

Вечной раной,

Верою твоею, Пушкин,

А не смятеньем.

Зов твоей няни-старушки

В белой метели

Над Святогорьем ожил

И остудился.

Ах, отпустил бы ты вожжи

И воротился,

И воротился к дому,

Где тебя ждали,

Где ты изведал вдоволь

Горькой печали,

Где ты изведал вдоволь

Радость родниться

Светлой душою

И словом

С полем и птицей.

Ах, воротить бы,

Да поздно…

Что ж ты, Россия? —

Он – твои крылья и посох…

Ветер осыпал

Снег над бедою твоей

Заревом света.

Встань же, Россия, прямей —

Вровень с поэтом.

Ведущий (читает воспоминания Н. Тихонова):

«6 июня 1943 г., в день, когда исполнилось 144 г. со дня рождения А. С. Пушкина, в осажденном Ленинграде, на набережной Мойки появились одинокие пешеходы, шедшие в одном направлении. Набережная Мойки была пуста, разбита бомбами и снарядами. Среди камней росла трава. Было так тихо, что стук упавшего кирпича в развалинах казался громким.

Обстрел шел в другом районе города и не мешал этим людям, похожим на пилигримов, идти к небольшому старому дому. Что это был за дом? В нем была квартира Пушкина, и в этот день люди по традиции всегда приходили туда чествовать поэта. Бомба попала как раз во двор этого дома. Стена квартиры треснула, но не упала. В комнатах было пусто, все вещи из квартиры были эвакуированы. Стоял только на небольшом пьедестале бюст поэта. Перед ним говорили речи и читали стихи.

… И никакое торжественное заседание в зале, наполненном цветами и залитом светом люстр, не могло стать сильнее этого разговора с глазу на глаз, разговора о самом главном, когда сердце кипит и чувствует рядом такое же кипение сердец, переполненных восторгом от сознания своей силы и правоты».

Третий чтец (читает отрывок из стихотворения И. Кашежевой)