По секрету всему свету - Ольга Александровна Помыткина

его бабушки, во дворе никого не было, и тут Андрей остановился, не решаясь идти дальше.

— Можно зайти к нам во двор и посидеть на скамейке, — произнес он тихо и неуверенно.

— Давай зайдем к вам, — сказала я и начала сомневаться, что это правильное решение.

Мы зашли во двор и сели на скамейку.

Опять мы сидели и молчали.

Из дома вышла тетя Андрея. Она мило улыбнулась, поздоровалась со мной и пошла к воротам. Потом она еще раз обернулась и с улыбкой посмотрела на нас с Андреем, точно хотела что-то сказать, но передумала.

Мне стало как-то неудобно, словно я забралась в чужой огород, чтобы там что-то украсть. И вот я поймалась и сижу здесь, жду наказания.

Тут Андрей заговорил:

— Я скоро уеду и мы больше никогда не увидимся, — он стал очень грустным, мне показалось, что он вот-вот заплачет. — Потом я поступлю в Военное училище и стану, как мой отец, военным. Хотя, я этого вовсе не хочу… Но я это сделаю…

Что-то было отчаянное в его голосе, смешанное с обидой и грустью. И мне показалось, что он идет на все это против своей воли и, что я ему небезразлична. Он просто растерян и раздавлен.

На меня Андрей не смотрел, его взгляд был опущен.

— Я мечтал стать агрономом, работать на земле. А мой отец видит меня военным. И с этим не поспоришь…

— Почему?! А мама твоя что думает об этом?

— Мама сказала, чтобы я слушал отца… Жизнь военного очень сложная. А если у него есть семья, то ему становится тяжелее вдвойне. От этого страдает вся его семья… Мы постоянно куда-то переезжали. Жили даже в Германии. У нас не было своего жилья, постоянно чужие казармы, общежития. Только недавно, когда отец вышел на пенсию, мы смогли приобрести свою квартиру и жизнь стала лучше… И мою жену ждет тоже самое…

Я хотела сказать, что согласна ехать за ним, хоть на край света, но почему-то смолчала.

Мы снова сидели молча.

Потом Андрей стал рассказывать, как они жили в Германии. Он был еще совсем маленьким, но кое-что запомнил очень хорошо. Рассказывал с грустью в голосе. А я подумала, что эти переезды и были самыми интересными в его жизни. Хоть есть, что вспомнить.

На улице быстро стемнело.

— Давай, я провожу тебя до дома, — сказал Андрей.

— Хорошо.

Мы долго стояли возле моей калитки и смотрели, молча, друг на друга. А мне хотелось прижаться к нему всем телом и никуда не отпускать. Хотелось поцеловать его и услышать робкое дыхание.

Он улыбнулся, произнес: прощай и ушел.

Я еще немного посидела во дворе, зашла в дом и включила на кухне свет. И тут я услышала грубый голос бабы Шуры из темной комнаты:

— Где ты шляешься?! Ты видишь, время уже 12 часов.

— Я гуляла с Олесей.

— Не ври, я видела тебя сейчас с этим парнем.

— Ладно, мы сидели у них в ограде.

— А ты знаешь, что говорит о тебе его бабка и соседи?

— Что?

— Что ты шалаболка еще та. Что болтаешься по ночам и совращаешь парней.

— Я шалаболка?! — вырвалось у меня из груди. — Совращаю парней? Кошмар какой!

— Его бабка сплетница хорошая. Она приврет еще не то… А Олеськина бабка вообще говорит, что ты не хорошая и уже спишь с мужиками. Ей об этом сказала сама Олеська. А Андрей, видать, узнал. Вот затянет тебя в кусты, не отвертишься.

Голос бабы Шуры был очень строгим и сиплым, и было видно, что она за меня действительно переживает и не хочет, чтобы про меня говорили такие гадости.

— Да что ты такое говоришь! Не правда все это! У меня не было никаких мужиков! Я ни с кем никогда не спала!

— Я та тебе верю, а им рты не заткнешь.

— Да разве Олеся может обо мне такое говорить. Я ничего не понимаю.

— Может, она, ехидница, перед тобой стелется, а за глаза о тебе такую гадость говорит. Мне все соседка Гутя рассказала.

«Боже мой, тут еще и тетя Гутя замешена, — подумала я совсем растерянная, — неужели моя подруга сплетница и наговорщица. Может быть она и Андрею про меня насочиняла… Тогда, почему он мне об этом ничего не сказал, а говорил про какое-то училище… Наверно он подумал, что я шлюха. Надо ему все объяснить завтра».

— Я знаю, что ты не такая, — смягчилась баба Шура. — Да бог с ними, пусть говорят, языками чешут.

— Я не такая! — уже чувствуя свои слезы, застонала я.

— Выключай свет и спать ложись… Завтра поговорим.

Я выключила свет и легла на кровать. Слезы побежали у меня по щекам. Спали мы с бабой Шурой в разных комнатах. Я слышала, что она долго еще что-то бухтела себе под нос, а потом наконец уснула. А я не спала почти всю ночь, а уснула только под утро и проснулась около десяти часов.

В доме почему-то было непривычно тихо. Обычно баба Шура в это время гремит посудой, вздыхает или на нее нападает пчих, она начинает минуты две, не переставая, чихать.

Но стояла тишина и только тикали маятниковые часы.

Я встала, оделась, взяла с горячей печки тарелку с каральками, налила чаю и села за стол.

«Когда баба Шура успела нажарить каралек, — думала я. — Я ничего не слышала, а спала очень крепко. Сейчас я дойду до Олеси и поговорю с ней».

Вчерашний скандал с бабой Шурой не выходил у меня из головы.

Но Олеси не оказалось дома. Я постояла за оградой и пошла в сторону дома бабушки Андрея.

В ограде стояла машина. Я поняла, что отец приехал за сыном, и теперь все объяснить никак не получится.

Вечером я еще раз прошла мимо знакомого дома. Машины во дворе уже не было.

Я расстроилась и не напрасно, Андрей уехал, я об этом узнала от Олеси.

— Он заходил к нам перед отъездом, сказал, что уезжает и что мы, видимо, больше никогда не увидимся. Писать он мне тоже не будет. А тебе просил передать «Привет», и чтобы ты не обижалась на него.

На меня накатила тоска. Я вспомнила вчерашний день и вечер, хотела поговорить с Олесей, но почему-то только и сказала: «Завтра я уезжаю, так что мы тоже больше не увидимся. Я не знаю, приеду ли на следующее лето или нет»

Я видела, что Олеся даже не изменилась в лице, она по-прежнему улыбалась.

А я поняла, что потеряла свою подругу навсегда.

Утром меня