Последний патрон Чехова - Руслан де Хан

из замерших миров, а от того он и всё ещё жив. Хоть и не совсем… по крайней мере где-то глубоко внутри.

Капитан посмотрел на время и протянув мне руку, кивнул на дверь.

— Понимаю, что не всем дано очерствить сердце по щелчку, но…

Холодный взгляд вновь напомнил о том, почему я боялся встречи с ним, а мозолистая рука крепко сжала пятерню, без лишних слов намекая, что у меня уже нет другого выбора, как идти до конца.

— В общем, не оплошай, янки, но будь осторожен. Следующий удар я уже не предотвращу…

Проводив меня взглядом до двери, очень странный парень из триста первого мирка вновь опустил козырёк семиклинки и хотел было отвернуться к Молодому, но…

— А теперь мой ход!

Словно захлестнув ночной волной, плевавшей на устои бытия, семиклинку утопило в водах маслянистой прибоя и бесследно испарило в шторме чёрной кутерьмы.

Мир 16

Спустя пару ударов в живот, я уже не сдержался и с полного размаха приложился по выродку окованной рукояткой.

— Говори… пока ещё можешь!

С надорванных краёв провисшей челюсти стекли почерневшие слюни. Кольт глухо звякнул о сломанную кость, но Молодой медленно поднял голову и скривился в подобии оскала, окутанного чёрной кутерьмой промеж сочащихся краёв сколотых зубов.

— И что же ещё не знает всесильный «вожак»?

С неестественным треском приоткрыв пересобранную челюсть, испещрённую рваными швами, стянутыми лишь мраком кутерьмы, Молодой с азартом слизал с губ остатки маны и усмехнулся.

— «Не стоит играть с фундаментом вселенной»… как сейчас помню ту надменную рожу.

Трёхсотый сплюнул кровь и хрипло засмеялся, припоминая мою попытку побаловать гордость.

— Уж не знаю, чего хозяин так переживал на твой счёт…

Церемонии остались в пролом. Как и слабость, и отложенный за пазуху ствол.

— Ты бросил кости в опасной игре, Рой… не думай, что после этого, удастся собрать свои.

Я подобрал с пола оставшуюся пачку чекистских сигарет.

— Что же… может ты и прав. И всё же, как насчёт этого…?

Я затянулся беломоркой и впервые улыбнулся, прижав огниво к чьей-то ямочке под носом. Глаза Молодого тотчас закатились, а морда судорожно затряслась, не успев даже вскрикнуть.

— О нет, паскуда…!

До скрипа затянувшись и повторяя за Чекой, я даже понял, почему мог бы пойти в органы.

— Так легко ты не уйдёшь…

Ожог Молодого стремительно затянулся прямо на глазах, исцеляя пешку могуществом хозяина, а в сердце закралась даже изощрённая радость от продолжения «банкета».

— И всё же, в этом что есть…

В его сердце с пальца соскочила маленькая искорка сизой кутерьмы и всё повторилось вновь. Снова… и ещё много раз.

— Х… хва…!

Едва шевеля губами, Молодой пускал со рта всё слабеющую струйку мазуты, уже не компенсировавшую потерянную кровь, но всё ещё держался.

— Говори громче, а то я не расслышал.

— Хва… тит…

Убрав сигаретку от дрожавшего «седьмого», я схватил его за чуб и затянулся, чтобы не ругнуться.

— Тогда говори, почему я? Раз ты говоришь, что он так силён, то почему Смерть до сих пор не пришёл за мной сам?

Не смотря на выжженную душу, Молодой всё равно сквозь зубы сипло прохрипел, но бить истерзанную плоть, чтобы достучаться до испепелённого сознания было уже бессмысленно.

— Что же… раз ты этого хочешь, то я последую совету и подзаряжусь. Сам подумай, что будет с тобой, когда я вернусь.

По порванным щекам парнишки пробежала едва заметная судорога, а края глаз нервно свело целой складочкой морщин.

— Хотя знаешь… скажи лучше, почему мой брат? Зачем Смерти такой сосуд для маны? Почему наш мир?

Отпустив окровавленный ковыль его волос, я вспомнил холодный взгляд из-под козырька и подступавшие сомнения в миг отступили на задний план.

— Это и есть его мир…

Молодой не успел договорить. Испещрённая чёрными швами, его гортань в момент побагровела, а за лишние слова, по стопам тотчас задымилась обжигающая мана.

— Нет…! Нет! Нет! Нет!

Молодой не успел даже закричать, когда его ноги вспыхнули от красноватого пепла в той самой области души и растаял в воздухе чёрной дымкой смольной кутерьмы.

— Прощай… Молодой…

Слежка за пособником не удивляла, но на душе оставалось чувство, что я давно без шансов проиграл. То самое предательское чувство до дрожи пробираемой радости, что не встретил Смерть с тех самых пор, как потерял Леру. И всё же, раз триста первый сделал ставку на меня…

Медленно втянув обратно струйки живительной сизой кутерьмы, отчаянно питавшие кучку пепла там, где был Молодой, я вышел из дома. Как бы то ни было, а он подтвердил мои догадки, что все видения уж больно походили на воспоминания, чем на иной мир, которые всегда имели свою собственную стать, порядком отличаясь от других. И всё же, в голове уже вырисовывался план.

Я посмотрел на дом Хэ и с болью сглотнул.

— Пора…

Обомлевший, едва ли не остекленевший взгляд сменил показное раздражение, когда Хэ посмотрела мне в глаза, сразу почувствовав любящим сердцем то, зачем я пришёл.

— Нет…

Я молча шагнул ей на встречу, даже не пытаясь оправдаться в том, за что ненавидел себя сам… но что должен был сделать ещё очень давно.

— Не смей!

Дом сотрясался, стоило мне сделать шаг к привычному углу, где сидел брат. Лицо болело от ссадин окровавленных ногтей, а нос пробивала едкая копоть прожжённого паркета, кружившая вокруг в облаках испаряющихся девичьих слёз.

— Прошу…!

Я не смотрел назад. Не смотрел ей в глаза даже тогда, когда Хэ повисла у меня на шее в попытке остановить любой ценой, со всех силёнок отчаянно упираясь в пол алыми всполохами маны. Не смотрел, чтобы не остановиться и не поверить в заманчивую ложь, что Смерть кого-то спасёт… не поверить в спасительное зло, как бы не лились её бардовые слёзы.

— Ты знаешь, зачем я здесь… брат.

Как можно мягче отведя Хэ в сторону усилием сизой кутерьмы, я полыхнул так сильно, как только смог, и посмотрел Ростику в глаза, где впервые за столько лет действительно разглядел далёкий, едва заметный огонёк. Едва тлевшую искру, которую заметил даже Чека, но только не я…

— Так, всё-таки, ты всегда был здесь… просто не мог до меня достучаться.

Словно отвечая гневом, завывания маны срывали мебель и хлестали по слою защитной кутерьмы, а я впервые за все эти годы понял, что всегда защищал лишь свой бутафорский мирок, где мог быть богом хотя бы в собственных глазах…

— Прости дурака, брат… всё же, мне стоило потерять всех, чтобы это понять.

Едва сдерживая