Клеточник, или Охота на еврея - Григорий Самуилович Симанович

скажу, не русский он был человек. То ли кавказец, то ли еврей. Но тут не знаю, паспорт не спрашивал, как вы понимаете, — и сипловато, натужно как-то захихикал. — Возрастом помладше меня. Кепка у него утепленная, с ушами. Но память у меня на лица всегда была неплохая. Попробуем…

Вслед за тем он весьма толково и внятно стал описывать черты лица, уверенно руководя рукой компьютерного дизайнера.

Тополянский отвел Вадика в сторону, чтобы не отвлекать внимание словоохотливого экс-музыканта. Полчаса они обсуждали оперативные вопросы и наконец вернулись к компьютеру, где завершалось создание «документально-художественного образ». Они молча уставились на экран дисплея. Лицо человека в кепке-ушанке еще не обрело формы губ, но глаза, щеки, овал лица, нос, подбородок вкупе давали достаточно внятное визуальное представление об объекте. Оба замерли, наблюдая за тем, как человек за компьютером подставлял, один за другим, варианты губ, следуя активным подсказкам Прижогина.

— Вот, пожалуй, эти! — воскликнул тот и удовлетворенно посмотрел на Тополянского. — Ну и чудеса техника-то нынче вытворяет!

Алексей Анисимович встретился глазами с Вадиком. И понял, что они оба испытывают сейчас нечто пограничное между торжеством и помешательством: фоторобот выдавал очевидное, невозможное, ошарашивающее сходство… с Ефимом Романовичем Фогелем.

Вадик опомнился первым, выскочил из кабинета и через пять минут вернулся с фотографией.

— Он?

Прижогин всмотрелся, снял очки, снова надел и с легкой тенью сомнения в голосе подтвердил:

— Да, он, очень похож, хотя на сто процентов не гарантирую, все же время прошло, кепка и все такое…

Вот что, голубчик, — ласково молвил Тополянский, — вы домой сейчас поезжайте, не отлучайтесь никуда, можете нам очень понадобиться. Заранее извиняюсь за отнятый у вас вечер.

— Никаких проблем! — дружелюбно реагировал Прижогин, я на месте, звоните, приезжайте, всегда готов помочь славным нашим органам.

Через пятнадцать минут сыщики мчались на служебном «Форде» Тополянского в известном только Алексею Анисимовичу направлении. Через полчаса пересели на Рустама, на сей раз в районе Сокольников. Досадное столпотворение машин, необычное для полуденного часа, не слишком благоприятствовало маневрам, если они вообще имели смысл: создавалось ощущение, что те, кто работали против прокурорской следственной бригады, могли при такой их изощренности отследить хоть Рустама, хоть человека-невидимку.

Еще перед отъездом из конторы Вадик, даже не получив команды шефа, благоразумно отправил вслед за Прижогиным Мишу Торопова и Стаса Бурдейного с указанием: вести до дома, один с подъезда глаз не спускает, второй держит под наблюдением лестничную клетку. О малейших подозрениях докладывать на мобильный немедленно. Свидетель бесценный. Тополянский молча оценил инициативу подчиненного, лишний раз убедившись, что сотрудник ему перепал толковый. То есть оба они думали синхронно и оба уже вполне адекватно оценивали всю меру непредсказуемости и опасности ситуации. Она требовала страховаться и перестраховываться от самых фантастических вариантов.

Фима Фогель рассеянно смотрел дневные новости. Вид его был изможденным, тусклый взор едва скользнул по вошедшим «тюремщикам». Он не испугался — договорились об условном звонке. Он очевидно устал от своих скорбных мыслей и той безысходности, которую испытывал последние трое суток.

В машине Тополянский строил самые смелые и экстравагантные версии, но ни одна, хоть убей, не вязалась с обликом и поведением подозреваемого. Собственно — в чем подозреваемого? В заговоре с целью устранения тех, кто так или иначе помогал ему жить и работать? В заговоре с целью отринуть, разрушить на склоне лет свой мирный, устоявшийся быт, свой образ жизни, свою жену, себя? То, что он никого не убивал лично да и не мог убить, — неоспоримо. В конце концов, у него алиби. Участник заговора? В таком случае ему уготована была и впрямь единственная роль, которую он мог сыграть более или менее достоверно: прикинуться немым и купить валенки. На более крутой «криминал» этот изъеденный страхом интеллигент ну никак не тянул.

Прижогин перепутал? Сомнительно. Врет? Исключено! Абсолютно отсутствует мотив. Никаких пересечений с Фогелем быть у него не могло.

Что ж, наступает момент прелюбопытнейший, ключевой, так сказать, момент.

Тополянский решил применить старый и надежный способ, особенно действенный по отношению к персонам слабым, психически неустойчивым, подавленным обстоятельствами. Не снимая плаща, он бухнулся в кресло напротив Фогеля, а Вадик встал у Тополянского за спиной. Алексей Анисимович расслаблен и торжествующе улыбчив.

— Ну вот, Ефим Романович, все и прояснилось! — произнес Тополянский. Как бы успокаивая, похлопал своего визави по руке, лежавшей на подлокотнике кресла. — Остается сущий пустяк, и всем сразу станет легче. Для кого, по чьей просьбе вы покупали 26 декабря сего года в магазине «Рабочая одежда» в районе «Мневники» десять пар валенок 44 размера? — И резко, почти до крика повысив голос: — Темной шерсти, плотные такие, молча, немым прикинувшись! Для кого? По чьей просьбе?

Фогель побагровел, давление, видно, подскочило мгновенно и заоблачно. Рука под ладонью Тополянского дернулась, но следователь прижал ее посильней к подлокотнику. Глаза подозреваемого округлились, рот приоткрылся, и из него исторгся звук, имитировать который не смог бы и лучший пародист российской эстрады. Хрип-стон-храп-вой-взвизг…

— Какие валенки? — после короткой паузы Фогель все же сумел выдавить из себя этот вопрос относительно членораздельно. И даже еще одну: — Вы с ума., вы… вы охренели!..

— Молча-ать! — заревел следователь, прибегая к редкой для него методике жесткого прессинга. — Продавец тебя узнал, мерзавец! Хватит Ваньку валять! Кто велел купить валенки!!! Кто обрезал!?

Тополянский старался придать своим интонациям максимум уверенности, злобы и остервенения, что не мешало ему контролировать зрачки Фогеля, его физическое и психологическое состояние. Следователь нашел даже повод отметить про себя: требование признаться «кто обрезал?» в отношении иудея прозвучало не без анекдотической двусмысленности.

Однако наблюдение за реакцией подозреваемого вовсе не убеждало, что преступник разоблачен. Ефим Романович был столь искренне, неподдельно, непоказно обескуражен и потрясен — то ли гестаповскими воплями следователя, то ли самим вопросом, — что «момент истины», на который они с Вадиком так рассчитывали, оборачивался «моментом провала».

«Он или гениальный актер, или его оболгали», — промелькнуло у Тополянского, но он заставил себя отбросить это досаднейшее предположение, из последних сил цепляясь за свидетельское опознание.

— А с продавцом устроим очную ставку, посмотрим, как вы тогда запоете…