Клеточник, или Охота на еврея - Григорий Самуилович Симанович

никаких вещдоков, наводящих на след, и ни малейшего представления, куда дальше двигаться.

Вот разве граненые стаканы… Экспертиза показала, что водку в них не наливали. Жертв поили варварски — из горла. Зачем они там стояли, для какого такого антуража — непонятно. Однако примечательно: людям Тополянского не удалось обнаружить в магазинах и на складах Москвы стаканы именно такой формы, размера и именно с таким штампом-артикулом на дне. Они представляли собой нечто среднее между стаканами и штофами о двенадцати гранях.

На старейшем стеклозаводе в Сокольниках, ныне ОАО, нашелся мастер участка глубоко пенсионного возраста. Ветеран припомнил, что такие выпускались у них лет сорок назад. Архивы сгорели.

Тополянский не дал добро на поиски по всем стеклопроизводствам города, тем более страны, резонно полагая, что и там давно уже все сожгли или выкинули. А и нашлись бы старые товарные книги или накладные, — дальше-то что? Однако сам факт любопытен. Убийца или убийцы вполне могли купить стандартные стаканы из миллионных партий, и никаких проблем. Но раздобыли где-то именно такие. Допотопный, с едва различимой желтинкой на просвет стекла, хотя, как показала экспертиза, мыли их тщательно перед «неупотреблением».

Энциклопедические словари тоже ясности не добавляли и зацепок не дарили. Кроме одной детали: это было последнее издание популярной энциклопедии, исправленное и дополненное. Поступило в продажу аккурат в феврале. Что позволяло с некоторой долей вероятности заключить: план «убийств с антуражем» задуман был в период с февраля по апрель.

Об огурцах и говорить нечего. Болгарский сорт из банки. Маринованные. Поставки бесконечны и неисчислимы.

И наконец — валенки. Здесь наметился крошечный просвет. Не просвет даже — проблеск. Дотошный Вадик нашел спеца по валенкам на небольшой частной фабричке под Подольском. Этот старик, Никитич, кажется, был живее всех живых, знал о валянии валенок все, что только можно было постичь за полвека практической работы, да к тому же, по счастью, имел давнее хобби — собирал валенки всяких кроев и типов, свалянные по разным уголкам Руси, от довоенных до новодела. Никитич опознал предъявленные ему обрезки как сравнительно новые валенки сибирской катки, точнее — алтайской, а еще точнее — барнаульской. Знает он про эту фабрику, видал ее образцы, один имеет в коллекции.

Вадик дозвонился в Барнаул, поговорил с технологом фабрики, с отделом поставок. Выяснился московский оптовый покупатель — ООО «Уют». Последняя партия поступила в декабре, пять тысяч пар. Вадик туда. И наконец повезло. Вадику, а не «Уюту». У этого ООО под самый Новый год возникла проблема. Нагрянули налоговики, жадные до дрожи в преддверии новогодних праздников и расходов. Об откате не сговорились, и обозленные блюстители государственных интересов закрыли и опечатали склад. К тому моменту «Уют» успел сбросить на продажу лишь одну небольшую партию. Сто пар ушло в магазин «Рабочая одежда» в Мневниках. Вадик туда. Разумеется, все продано. Искомого 44 размера реализовано было 10 пар. 26 декабря в товарной книге запись: сразу все десять ушли, именно 44-го размера.

Работали два продавца. Прижогин Артемий Викторович, пятидесяти трех лет, уволился в начале апреля. Санина Лидия Ивановна, увы, семидесяти двух лет, стояла за прилавком. Вадик вцепился ей вопросом в поизносившийся мозг, в усыхающую подкорку, в замутненное годами и, похоже, спиртным, подсознание: кто, как выглядел? В памяти женщины что-то мерцало, но никак не оформлялось в зрительный образ. Вроде мужчина. Вроде высокий. Или не очень. Лысый. Нет, с залысинами. Кажется, улыбчивый, простое лицо. «Одет? Убей бог, не помню! И вообще, может, не мужчина. Не хочу врать. Покупателей было много, ассортимент немалый…Нет, точно мужчина. Вспомнила: он мерить не стал, так взял, по размеру. Я еще удивилась… Но вот описать не могу. Я уж, сынок, в годах, память у меня на лица плохая».

Через полчаса Вадик-Жираф понял: все, безнадега. Нужен был Прижогин Артемий Викторович. К нему по адресу: Столярный переулок, 16 сыщик и отправился.

Тополянский вошел в кабинет, пролистал какие-то бумаги, отмечая про себя, что содержание их в памяти фиксируется плохо. Это был крайне тревожный признак: утрата способности менять фокус внимания. Стареет или сказывается исключительность дела, свалившегося на него на закате карьеры.

Спокойно, главное — не терять надежды. Должен появиться хоть край ниточки. Должен! Кто — то же мог запечатлеть в памяти минимум одного из участников столь сложной, многоходовой операции: слишком много живых и мертвых вовлечено в ее орбиту!

Звонок на мобильный. Вадик.

— Алексей Анисимович, это я.

— Догадался. Ну что?

— Нарисует. В деталях и с подробностями. Едем, готовьте художника и компьютер, пожалуйста.

Вадик прибыл с человечком маленького роста, сутуловатым, с живыми темными глазами на небритом лице, забранном в частую сетку морщин. Артемий Викторович Прижогин, бывший музыкант, школьный учитель пения, администратор в музыкальном театре, неудавшийся фермер и, в конце концов, продавец в маленьких московских магазинчиках, был, по счастью, человеком общительным, наблюдательным и разговорчивым.

— Я почему запомнил его! — тарахтел Артемий Викторович, направляясь в сопровождении Тополянского и Вадика в аппаратную. — Он немой был. Точно немой. Но не глухой. Я с клиентами поговорить люблю, за жизнь пообщаться, если народу нет. А этот словно воды в рот набрал. Спрашиваю, что ищет — молчит. Подошел к валенкам, я ему про достоинства, откуда, где сделаны, про цену — щупает и молчит. Какой, спрашиваю, размер интересует — как к стенке обращаюсь. Тут я деликатно так ему: «простите, вы говорить не можете?», он кивнул, взял с пола образец 44-го размера и на пальцах показал, мол, десять пар надо. Я пошел на склад, ну, точнее, в комнату за прилавком, где у нас товар, Лида осталась, клиента обслуживала. Господи, да чего она помнит-то, дура дурой, только о своих пьянках да внуке дебильном думает, да еще — как подворовать да наколоть покупателя хоть по мелочи… А этот, немой-то, у всех валенок ярлыки осмотрел, явно размер сверял, жестом показал, мол, упакуй ему в коробку. Я в две упаковал, одной большой не нашлось. Перевязал коробки. Он восемь тысяч дал, восемь бумажек, как сейчас помню. Валенки по восемьсот были. И ушел. И все.

Сели к компьютеру. Прижогин надел очки в массивной пластмассовой оправе с подклеенной у изгиба дужкой.

— Сразу