«Ныне и присно» - Константин Мартынов

— Berserk?! — Весайнен поднимает затянутый смертной тоской взгляд на Серегу и разражается безумным смехом. Воины старательно делают вид, что не слышат: кричат бонды, воины терпят боль молча. — Han är…berserk?! Swärdh till berserk!!! /Берсерк?! Он… берсерк?! Меч берсерку!!! (древнешведск.)/

Пекка вскакивает на ноги, клинок рисует ослепительную дугу.

— Убей меня, берсерк! — с чуть заметным акцентом шипит Пекка. — Убей или умри!

Кафти медленно тянет из ножен ртутно блестящий клинок. В ладонь Сергея тычется обтянутая акульей кожей рукоять. Шершавая и холодная. Пальцы сжимаются, швед поспешно отходит…

«Вот зараза! Кто ж знал, что он такой тяжелый?!» В незажившее плечо стегнуло горячей болью. Сергей побагровел, но поднял клинок до уровня груди. Двумя руками.

«Ни хрена себе железяка! Убей или умри? Нашли Конана!» Взгляд пошарил по затянутому низкими тучами небу. «Эй, Каврай! Ты меня сюда для этого затащил? На месте шлепнуть не мог?»

Нет ответа.

«Значит, вот он, Конец Пути… Глупого, никому не нужного… Ничего путнего не сделал, ничего не успел…»

Сергей оглянулся — финны затихли, ждут боя…

«А-а! Все равно угрохают, хоть поморов не опозорить.»

Шабанов напрягся, меч взлетел над головой, чтобы обрушиться на следящего за ним финна… Пекки на прежнем месте не оказалось, зато слева над головой сверкнула молния.

Сергей таки извернулся, сумел парировать удар… перед глазами на миг мелькнул незащищенный кольчугой бок…

— Н-на! — прохрипел на выдохе Шабанов… но меч снова провалился в пустоту.

Сергей невольно посунулся следом… на затылок обрушился затянутый в кольчужную рукавицу кулак…

…вода заливалась в рот тонкой воняющей гнилью струйкой.

«Откуда вода, когда дождя который день нет?» Шабанов закашлялся, попытался приподняться… окованный железом каблук вдавил щеку в неуспевшее высохнуть болотце…

Солнечный луч прорвался сквозь тучи, заставив сощуриться, отразился от полированной стали. Зрение прояснилось. В полуметре от лица торчал наполовину ушедший в дернину меч.

«Дотянуться? А толку?» Рука все же скользит по измятой траве, кончики пальцев касаются холодного металла… Весайнен презрительно фыркнул, давящий на голову сапог исчез. Клинок финна, с надменным шорохом, возвращается в ножны.

— Thet är hälder äkke got for at skämpta, — голос звучит устало, боевой пыл угас, вместе с ним, угасла и ярость. — Kasta kvalpin in i hull, han staar äkke till mik… /Это даже не смешно. Бросьте щенка в яму, мне нет до него дела… (древнешведск.)/

Падение с трехметровой высоты взметнуло тучу пепла, но боли, как ни странно, не было, лишь в ребра уперся непрогоревший обломок некогда закрывавшего яму щита. Сергей за кашлялся, уткнулся лицом в грязную, смердящую потом, гарью и мертвечиной рубаху.

«Ну и вонь, твою мать! Как от козла! Хоть раздевайся.» Сбросившие Шабанова финны потоптались у края, осторожно — что бы не упасть — заглянули внутрь, после чего по-чухонски неспешно удалились. Навалилась тишина… нет — Тишина!

Он не знал, сколько прошло времени, но который день собиравшийся дождь таки хлынул, вбивая пепел в дно ямы, в зачуханную одежду, в мгновенно слипшиеся волосы…

«И прекрасно! Дождь? Подумаешь — дождь! Зато живо-ой!» Именно сейчас, когда Смерть, мазнув по лицу развевающимся саваном, прошла мимо, жизнь казалась прекрасным даром… несмотря на поднявшийся до лодыжек потоп.

Яму вырыли в низинке, и соседние лужи щедро делились чернильно-грязной водой. Струи бежали по глинистым стенам, протаптывали извилистые дорожки. Земля под ногами быстро превращалась в хлюпающее черное месиво…

«Ну кто-то же должен замочить, раз Весайнен передумал? хотя бы дождь.» Рассеянно улыбаясь, Сергей сложил в кучку обломки досок, залез на шаткую конструкцию… низенькая пирамидка выслужила недолго и вскоре скрылась под водой. Теперь выбор состоял из двух позиций — либо сидеть в ледяной воде, либо мокнуть стоя.

Промозглый ветер нырнул в яму, добавил холода. Сергей подумал и сел — так можно привалиться к стене и вытянуть дрожащие от усталости ноги.

«Отличный шанс подхватить пневмонию, — съехидничало подсознание. — А пенициллин изобретут лет через триста.»

Пневмония? Ха. Зато никто не орет: «пыстро!», не храпит, забывшись в коротком наполненном кошмарами сне, никто не пытается убить… Дождь? Дождь когда-нибудь да кончится.

К сумеркам тучи раздуло, зато жижа в яме покрылась корочкой льда. О Сереге, похоже забыли, чему он только рад.

— А-а-блака-а, белокрылые лоша-адки! — Шабанов немилосердно фальшивит. Чтобы хоть чуточку согреться приходится размахивать руками и подпрыгивать. Хлипкая дощатая пирамидка то и дело расползается. — А-а-блака-а, что вы мчитесь без оглядки?

Кто-то приближется к яме… Ну и что? Из-за пары любопытных чухонцев обрывать песню?

— Не глядите вы пожалуста свысока-а, а по небу прокатите нас, облака-а!

— Mist hen laulu? /Про что он поет? (финск.)/ — доносится сверху. От голоса за версту несет подозрительностью.

— Loitzi pilwet hente kotin mughans ottaxen /Заклинает облака унести домой.(финск.)/, — отвечают ему.

— Hoj! Ei souittu rokinta veneleis' taikurin. /Эй! Я не договаривался кормить поморского колдуна! (финск.)/

По интонации можно понять, что обладатель голоса чем-то недоволен. Второй насмешливо фыркает и, с чудовищным акцентом, орет в яму:

— Эй! Лофи рыппа! Кушать! Ета!

«Ета» — это здорово. Главное, чтоб ее есть можно было!

— Кидай! — отзывается Сергей. В подставленные руки шлепается изрядный кус вяленой трески. — А запивать чем? Пить, понимаешь? Вода!

— Сачем фота? Яма фота мноко!

Скоты! Думают, он плакать будет. Хрен по всей морде! Что бы еще вспомнить? Согревающее…

— Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда мои друзья со мной!

— Ia nyt mite laulu? /Теперь что поет? (финск.)/ — опять интересуется подозрительный.

— Sano — nyt tuleuat ysteuet ia sade lopu! /Говорит, сейчас придут друзья, и дождь кончится! (финск.)/ — отвечают ему.

— Eipe kai hen o lainkan taikuri? On lian noori! /Может он и не колдун вовсе? Слишком молод!(финск.)/

— Ende mix Peca andoi henelle elemes? Caiki surmattu, mutapacotettu pidhemen henet caivoxes? /А почему Пекка его живым оставил? Всех убил, а его приказал в яме держать? (финск.)/

Знать бы, о чем болтают. Немчура поганая!

— Kul', Mica! Mix hyuex ridhelem taikurihin?.. /Слушай, Микка! Зачем нам ссориться с колдуном?… (финск)/ — голоса удаляются. Возвращается тишина… ненадолго — наверху закряхтели, что-то большое нависло над краем, Сергей прянул к стене… Здоровущая — в два обхвата — колода рухнула, взметнув к небу грязевую волну.

— Салесай терефо, колтун! Ты не рыпа! Сачем фота шить? «Это уж точно — зачем жить в воде, если можно залезть на пень? Но почему колтуном обозвали? Неужто волосы так свалялись?» Сергей провел ладонью по голове — не-е, вроде еще на человека похож… колтун… Колдун?

— Эй, чухня! — гаркнул изгаляясь Шабанов. — «Рыпа» надо «мноко» носить! И хлеб тоже! Иначе колдовать буду!

Местные бонды — среди воинов таких дремучих не водится, — громко плюхая по лужам, заторопились прочь. Рассказывать приятелям о страшном русском.

Сергей захохотал.

Ночь тянулась, бесконечная, как путь Агасфера. Спать приходилось урывками. Сергей дважды падал с колоды, после чего подолгу не мог согреться. Гимнастика уже не помогала.

Шабанов сидел, обхватив руками прижатые к груди колени, и ждал. Чего угодно — наступления утра, Весайнена, пришедшего расправиться с пленником, Небесного Гласа, возвещающегоо конце испытаний… Утро пришло первым. А, следом за ним, давешние бонды.

— Эй, колтун! Наверх хоти!

В яму сверзилась длинная суковатая жердь. Сергей упрашивать не заставил, но и вылезти не сумел — подвело вывихнутое плечо. Дважды непослушное тело расплескивало перемешанную с искрами льдинок грязь, и дважды он заставлял себя подниматься. Бонды терпеливо ждали, пока колдун не исполнит положеный по русскому канону ритуал.

— Юхо скасал, русска жег, русска пускай рапотает! — сообщил опасливо отступивший финн, когда перемазанный с ног до головы Шабанов появился над краем ямы.

— С-сначала ед-да и-и с-сухая о-одежда, — язык не слушался, зато глаза сверкали таким жутким лихорадочным блеском, что финн торопливо стянул с плеч старенький латаный-перелатаный кафтан.

— Фосьми! Моя еще есть!

Мокрая рубаха повисла на скрюченной обугленной сосне, нагретый бондом кафтан обтянул грудь.

— Как по мне шито, — удовлетворенно отметил Сергей и, не сдавая завоеванных позиций, грозно добавил, — а еда где?