«Ныне и присно» - Константин Мартынов

Швед молча положил труп на придорожную траву. Огонь стянул сухожилия, заставив тело скорчиться. Мягкие ткани обгорели так, что Сергей не мог понять, кто перед ним — мужчина или женщина.

— Thu! — ткнул пальцем Кафти в самого здорового финна. — Thu blifuer här oc graver iordhahull! Oc leta gardherin flere folk skulu vara här! /Ты! Останешься здесь, выроешь могилу! И обыщи хутор — должны быть еще люди! (древнешведск.)/

Лютый взгляд уперся в Шабанова, Сергей вздрогнул и поспешно скорчил постную рожу — де, он сожалеет и печалится… Еще как печалится! О том, что не довелось факел поднести. А пожрите-ка дерьма, коим других кормите!

Швед в серегино сочувствие не поверил.

— Нрафится тепе? Нрафится! Нато тепе руки рупить — монаху руки не нато, он ясыком молится!

Кафти сгреб серегин ворот и, оторвав парня от земли, заглянул в глаза. В свете факела видно, как пульсируют зрачки шведа, то сужаясь в крохотные точки, то разливаясь во всю радужку.

— Сачем тепе рука? — прошипел он, бросая Серегу наземь. Сапог раздавил плечо, обтянутые боевыми перчатками ладони заломили руку.

— Не нато тепе рука! Всем русским не нато рука! Ничеко не нато русским — умирать нато!

Скрежетнул, вылетая из ножен меч. Сергей до крови прикусил губу, зажмурился… «Не сломаться бы, не начать жизнь вымаливать! То-то Кавпею радости…»

Пауза тянется и тянется… нестерпимо. До боли в прикушенной губе, до рези в крепко зажмуренных глазах… Чувства обострились до запределья.

«Чего тянет? Ждет, падла, когда желтая водичка потечет? Точно. Даже принюхивается.»

— Путешь умирать метленно! — люто прошипел Кафти.

Лезвие мягко, словно ласкаясь, коснулось ребер… горячая струйка затекла под живот, растеклась лужицей…

«Ничего, это из ранки… той струи, что свей ждет, не будет… но… хочется! Мало не полреки выпил, пока купался! Во ситуация!»

Сергей, неожиданно для себя, хихикнул. Потом еще раз…

Разум пожал плечами и отступил.

* * *

С хрустом выломилась из плечевого сустава рука… Сергей продолжал хохотать.

— Отпусти, дядечка! — выдавил он меж взрывами смеха. — Пусти, говорю, а то уписаюсь!

— Ч-что?! — взревел швед, клинок дрогнул, углубив рану. Горячая струйка превратилась в ручеек.

Сергей вывернулся лицом к шведу, рука изогнулась под немыслимым углом.

— Тогда режь скорей! — хохоча посоветовал Шабанов. Тянешь кота за хвост!

— Кота? Какой кота? Нет стесь кота! — швед очумело заозирался.

«Что говорит! Сам резать просит! — мысли Кафти скакали очумелыми зайцами. — И хохочет. Рука почти оторвана, а он хохочет… Берсерк. Настоящий берсерк! Одержимый богами. Как старики рассказывали. Нет, надо юнца к Юхо вести — пусть Весайнен сам его судьбу решает! Пастор-пастором, а старые боги еще не умерли. Зачем ссориться с богами? Пусть Юхо…»

Клинок неуверенно вернулся в ножны. Серегу вздернули на ноги.

— Итти кусты, monker. Пыстро!

«Отпустил? — предложение Кафти брошенным камнем всколыхнуло трясину безумия. На затянутой ряской поверхности появилось небольшое оконце. — Ни хрена себе! Или костлявая в другом месте занята?»

Сергей представил — Смерть озабоченно стучит пальцем по часам, подносит к уху (кстати, а где уши у черепа?), и затем, глядя на Кафти, виновато разводит руками… Смешно, до колик смешно!

Он поднялся на ноги. Рука болталась кое-как пришитой тряпкой. В спину пялились наконечники арбалетных болтов. Подрагивая. Один из бондов чуть слышно шептал «Pater Noster».

Все еще хихикая, Шабанов сошел на обочину.

* * *

Три хутора вдоль широкой торной дороги. Три пепелища. Кафти не останавливается — лишь злобно рычит и заставляет бежать еще быстрее. Адски болит рука — плечо вправил кто-то из финской команды — Сергей даже не заметил. Хорошо вправил — болит, но действует.

«То гребля, то бег… нашли спортсмена.» Шабанов оглядывается, с удивлением различает блестящие от росы придорожные кусты, макушки далеких деревьев… Чернота беззвездного неба постепенно сменяется серостью. Близится утро.

«Знать бы… где наши… Заборщиков, лопари… братья Протасовы… авось ушли…»

Небо превратилось из темно-в светло-серое, высохла согретая разгоряченным телом одежда… Надсадно хрипят легкие, под ребром плещется расплавленный свинец, к ногам какая-то сволочь привязала чугунные ядра… Выбор невелик бежать, либо сдохнуть…

«Ничо, поживем пока…»

Впереди Кафти — в кольчуге, шлеме, с тяжеленным мечом на поясе — прет атакующим кабаном, орет угрожающе — торопит. Ему что — на веслах не сидел, по гатям с лямкой через плечо не тащился…

В спину тяжело дышат финны. От напускной флегматичности и следа не осталось — то и дело зло шипят, затем следует удар арбалетным прикладом по почкам. Небось, родня в хуторах спаленных жила… Хорошо бы, чтоб близкая.

Очередной холм подставил под ноги лысую покатую вершину, по лежащей у подножья болотистой низине вьется лента реки. Дальний берег разглядеть невозможно — над водой плывут седые космы тумана, у ближнего свежими затесами белеет столб с уходящим в туман канатом — паромная переправа.

— Hwar fore opp? — вызверился Кафти на растерянно замерших финнов. — Styggith aff ryzar? Inga ryzar — Juho hafuer varit här fyrmer os! /Что встали? Русских испугались? Нет русских — Юхо вперед нас успел! (древнешведск.)/

Перевод не нужен — достаточно увидеть настороженнотрусливые позы финнов. Самострелы нервно дергаются при каждым шорохе.

«Дергайся, чухня, дергайся. Око за око, зуб за зуб.» Со холма ссыпались, будто позади земля горела. Кафти

молча ухватил одного из финнов, швырнул к переправе. Тот скинул одежду, перебирая руками трос, полез в стылую воду.

Долгое время ничего не происходило, затем в тумане появился смутно чернеющий силуэт, превратился в неказистый, сколоченный из покрытых угольной коростой бревен плот…

— Vesala! — хрипло выдохнул Кафти. Глаза шведа уперлись в голого плотогона. — Hafuer thu sett them liffuande? Är Vesainen thär? /Ты видел живых? Весайнен там? (древнешведск.)/

Финн, пряча глаза, кивнул.

— Thet skalt thu sea thik siälfer, herra. — пробормотал он. /Лучше посмотри сам, господин,(древнешведск.)/

— Тафай, монах! На лотка! — развернувшись рыкнул Кафти. Ждать вразумляющего удара прикладом? Глупо…

Огромная — для многих чад и домочадцев — усадьба, сауна, хлев, овчарня, птичник, амбары, овины, дровяники, сеновалы, по-крепостному высокий надежный забор из врытых в землю бревен… Богатый хутор… был.

Развалины кое-где еще курились слабыми сизыми дымками. Так и не снявшие кольчуг люди Весайнена потерянно бродили вокруг, вяло рылись в обломках. На свет появлялись то вилы без черена, то гнутый в сизых разводах меч, то чудом уцелевший горшок… Ветер вздымал облачка пепла, оседавшего на вымазанных сажей кольчугах, на одежде, на усталых осунувшихся лицах… Воздух пропах горелой плотью — скотина осталась под завалами… И не только скотина.

На раскатанной по земле беленой поморской холстине лежат собранные по всей усадьбе тела — обугленные до неузнаваемости, с торчащими в стороны черными сучьями рук… и другие, нетронутые огнем, с обломками стрел в груди, пробитые пищальными выстрелами, с глубокими посиневшими разрезами… такими, какие оставляют тяжелые русские мечи.

«Это вам за Кандалакшский монастырь! — злорадно отметил Шабанов. — Погодите ужо, и Терский берег икнется.»

Взгляд поискал предводителя… наткнулся… замер. Весайнен — на коленях — в конце ряда. У двух и в смерти похожих друг на друга юнцов. Лицо финна закаменело, руки мнут край белого погребального полотна.

Сыновья.

— Ити фперет, монах, — тихо шипит Кафти. — К Juho!

Сергей идет — медленно, понимая, что стоящий над телами детей финн зарубит кого угодно, лишь бы выплеснуть рвущую сердце боль. Кафти не торопит. Он и сам не рвется попадать под горячую руку, но воин, тем более воевода-сотник, обязан доложить о прибытии, это сильнее страха.

Шаг за шагом… Уже можно рассмотреть лица лежащих перед Весайненом. Совсем пацаны. Наверняка моложе Сереги. Были. У одного страшно — так, что видно сердце — разрублена грудь, у второго вместо правого глаза огромная заполненная почерневшей свернувшейся кровью дыра — след пики. Юнцы защищали хутор до последнего, а теперь ветер беззаботно играет соломенно-желтыми волосами Весайненов, не различая живых и мертвых.

— Hwo hafuer thu medh thik, Kafti? /Кого ты привел, Кафти? (древнешведск.)/ — голос Пекки звучит глухо, словно из могилы.

— Han är ryz… — Кафти мнется, не зная, стоит ли говорить больше… но долг сильнее страха. — Iak menar at han är berserk. Hans loter är upp till thik, Juho! /Это русский… По-моему он берсерк. Тебе решать его судьбу, Юхо! (древнешведск.)/