«Ныне и присно» - Константин Мартынов

— Фосьми! Моя еще есть!

Мокрая рубаха повисла на скрюченной обугленной сосне, нагретый бондом кафтан обтянул грудь.

— Как по мне шито, — удовлетворенно отметил Сергей и, не сдавая завоеванных позиций, грозно добавил, — а еда где?

Вся кухня состояла из одного закопченого котла, ведер на десять емкостью. Найденного среди развалин монстра откатили на окраину сожженного хутора, к поваленной березе. Густая, не успевшая облететь крона закрывала от ветра наскоро сложенный очаг, шелест желтой листвы дарил призрак уюта.

Ему досталось полмиски горячей каши. Крупы Сергей не опознал — дома каш не готовили. Да и какая разница? Он глотал — обжигаясь, понимая что долго рассиживаться не дадут, и, все равно, властный голос прозвучал раньше, чем у миски показалось дно.

— Мноко ета — жифот полеть путет.

Не надо и глаз поднимать, чтобы узнать до тошноты надоевшего шведа. Отвечать ему — время драгоценное тратить…

— Дай доесть! — буркнул таки Сергей.

Швед заржал. Над головой стремительно мелькнула тень. Сергей прикрыл миску локтями, но удара так и не последовало.

— Тоеттай! Фремя есть!

С чего бы Кафти такой добрый? Новую пакость готовит? Сергей ждал, ждал, но ничего не происходило… Наконец ложка заскребла по дну, вылавливая прилипшие к миске крупинки.

— Куда теперь? — угрюмо спросил Шабанов поднимаясь.

Кафти, вместо ответа, пронзительно свистнул. От сидящих на поваленной березе воинов отделились двое — оба в покрытых сажей кожаных куртках, заросшие бородами до самых глаз. Вся разница, что у одного борода по-молодому черная, а у другого наполовину побелеть успела. Крепкие вояки — один другого здоровее. У обоих в руках длинные толстые пики, за поясами — по топору. Шведы. Наверняка шведы — уж больно гонористые, финские бонды попроще…

— Терефо рупить путешь!.. — Кафти ухмыльнулся, ехидно добавил, — Терефо попатешь, терефо с места не хотит!

Вчерашнее позорище вспомнил, сообразил Шабанов.

— Не боишься топор давать? — столь же ехидно ответил он. — Топор, не меч — его-то я в руках держивал!

Кафти что-то пролаял воинам — видимо, перевел. Один из громил — тот, что помоложе — выразительно глядя на Серегу, небрежно вытащил топор… и, в следующий миг, окутался всполохами с визгом пластавшей воздух стали.

— Свен тоше… тершифал! — охотно пояснил Кафти.

До леса от сгоревщего хутора — рукой подать. Молодой облюбовал сосну, седобородый же постучал обухом топора по наособицу стоящей ели, довольно кивнул…

Сергей пренебрежительно скривился — елка одинокая, а потому черезчур ветвистая, и растет на болотине — древесина трех лет в стене не выстоит, сгниет. Даже в Тимшиной памяти рыться не надо. Откуда такие лесорубы взялись? Из тундры что ли? Кроме камня да торфа не видели ничего? С другой стороны, а ему-то что за дело?

— Тафай, тафай! — седобородый пихает в руки топор и хлопает ладонью по дереву. — Тафай, русс!

«Крайне ограниченный словарный запас, не пообщаешься», — мысленно отметил Шабанов.

Собственно, говорить со шведом и не о чем — так, повыспросить чего… Кто хутор спалил, к примеру. Хотя, на такой вопрос, обухом в лоб ответить могут… или даже не обухом.

Сергей обошел вокруг ели, прикидывая, куда лучше ронять, отточенный топор легко смахнул мешающие ветви… тут же напомнило о себе вывихнутое плечо… Ничего, разработается…

Пики дружно уперлись в потрескивающий ствол, ель дрогнула, макушка описала широкую дугу, ломая кусты рухнула вершинкой от будущего хутора. Молодой вернулся к белевшей не шибко глубоким зарубом сосне.

— Лес рубить — не топором перед носом махать, — съехидничал Шабанов. Вслух. Чего стесняться? Все равно не поймут.

Шведы поняли — по выражению лица, по интонации… Шабанов поднялся с земли, рукавом утер текущую из носа кровь.

— Тафай, тафай!

Сергей вздохнул и принялся обрубать сучья.

В полдень принесли обед. Шведам. Седобородый кивком указал на очередную ель, сплюнул уже привычное «тафай».

Спустя четверть часа миска с объедками плюхнулась на покрытую опавшей хвоей землю. Седобородый ухмыльнулся. Толстый, как сарделька, палец поманил Шабанова.

— Käka, ryza fähund! Ivar är blidher i dagher! /Жри, собака русская! Ивар сегодня добрый! (древнешведск.)/

«Предлагает доесть… Выживать надо — как без еды?»

Ощутив мысль, заурчал голодный желудок. «Или отвернуться? Не хрен и жрачки — брюхо раздразнить, да немчуру потешить…» Сергей неуверенно шагнул к миске.

— Till knär, ryza skurk! /На колени, русская скотина! (древнешведск.)/ — седобородый широко расставил руки и пригнул голову, показывая, что хочет от Шабанова. Названный Свеном угрожающе схватился за пику.

«Вон что придумали!» Решение пришло само — Сергей сделал еще один шаг, остановившись над миской… и плюнул в самую середку.

Швед нахмурился, раздраженно засопел, начал привставать… Сергей отпрыгнул, чувствуя, как топор поудобней устраивается в кулаке… Очертив наконечником сверкающий полукруг, мелькнула пика. Топор, нелепо кувыркаясь, улетел в кусты. Молодой довольно заржал.

Седобородый, будто ничего и не случилось, указал на подрубленную ель.

— Тафай, русс, тафай!

— Щас! — с ненавистью выдохнул Сергей и полез в кусты за топором.

И снова упершиеся в ствол пики, треск ломаемого подлеска и однообразное «тафай, тафай» седобородого. До самого вечера. Когда руки перестали слушаться, а глаза слезились и горели, будто в них сыпанули жгучего перца, Седобородый молча отобрал топор и толкнул в спину, направляя к тонущему в сумерках хутору. Ожидаемо прозвучало:

— Тафай, тафай!

— Даю, — мрачно отозвался Шабанов.

Надежда на ужин так и осталась надеждой — тупой конец пики грубо врезался в основание шеи. Сергей покатился по едва просохшей почве, пачкая доставшийся от бонда кафтан.

— Тафай, тафай!

Шабанов плелся через хутор. Медленно, запоминая мельчайшие изменения. Без особой цели — впрок, на всякий случай. Тела убраны… расчищены завалы… воины без кольчуг — в кожаных долгополых куртках. Из оружия при себе — неизменные ножи-puukko. Те самые, что позже назовут финками…

— Рапотал? Хорошо рапотал? Оттыхай яма. То сафтра.

Кафти. И ведь нашел время подойти, поизгаляться! Впереди замаячил квадратный провал ямы. Сохшая на березе рубаха заскорузлым комом нырнула за пазуху — ночь обещала быть холодной…

* * *

То же стылое чернильное болото под ногами… ставшие привычными голод и сон вполглаза… время почти остановилось… между жизнью и смертью.

«Человек, как известно, скотина живучая… — Сергей невесело усмехнулся. — знать бы еще насколько…»

Упавшая в яму жердина возвестила о начале нового дня. К утру жижи на дне поубавилось, но затянувшие небо тучи недвусмысленно обещали скорое пополнение.

«Бежать надо. Второго дождя в яме не выдержать, — неотступно билось в голове. Окоченевшие пальцы не сгибались, осклизлые сучья выворачивались из-под босых ступней. — Бежать, пока от голода вконец не ослаб. Прямо сегодня и…»

Мысли споткнулись, с грохотом налетели друг на друга — перед ямой, широко расставив ноги в начищенных ботфортах, стоял Весайнен. По-рыбьи холодные глаза мертво смотрели на измазанного грязью Шабанова…

«Финиш… Сейчас выхватит железяку, и прощай башка…» Страх не пришел — заблудился на пути в Каянь. Сергей выпрямился, бестрепетно ответил взглядом на взгляд.

«Что за гадство, а? — досада хищно грызанула душу. Не успеет надежда забрезжить, как желающие испакостить в очередь строятся. Убил бы вечером, когда от усталости не то что мыслей — чувств не осталось. Так нет, сегодня приперся!»

Стих ветер, в отдалении молча застыли вчерашние бонды. Тихо, на пределе слышимости, звенела перетянутой струной пауза… Так ничего и не сказав, Весайнен резко развернулся и зашагал к берегу — у отмелой песчаной косы борт к борту стояли пришедшие ночью суда — прибыла взятая на Терском берегу добыча.

— Quin oon sanonut sulle, Mica, onpa teme venelein' varsinaisest taikuri! Edes Juho ei vastustanut henen katzeellens! /Говорил я тебе, Микка, настоящий колдун этот русский! Даже Juho его взгляд не выдержал! (финск.)/

— Hiljata, napuri! Tas katzos meihin! /Молчи, сосед! А то и на нас смотреть будет! (финск.)/

Громкий шепот вывел Серегу из ступора. Время заторопилось, наверстывая упущенное. Не обращая внимания на семенящих за спиной бондов, Сергей размашисто зашагал к изрыгающей клубы дыма кухоньке.

«Значит, поживем еще…»

Каша подгорела, тому было три свидетельства — окутавший березу дым, горький, дерущий горло запах… и свежий синяк под глазом повара.

— Thet kan iak äkke äta! /Это невозможно есть! (древнешведск.)/ — злобно прорычал незнакомый Сереге воин. Полная каши миска улетела под откос.